| Mekhanizm | Date: Mo, 22.12.2014, 00:19 | Post # 31 |
 Marshall
Group: Admin
Posts: 8773
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | 30. Смерть. Право на жизнь
В нашем исследовании экзистенциализма мы уже указывали на хайдеггеровское понима¬ние существования как «жизни к смерти». Смерть становится здесь своего рода центром тяжести, поскольку именно на неё переносит¬ся возможность достижения абсолютного смысла существования, «здесь-бытия»; отчас¬ти это напоминает религиозную концепцию жизни как приготовления к смерти. Но мы ви¬дели, что все предпосылки, на которых строит¬ся философия Хайдеггера, придают этому за¬вершению конечного существования в смерти безусловно негативный — экстатически нега¬тивный — оттенок.
Однако это не отменяет того особого значе¬ния, которым обладает идея смерти для инте¬ресующего нас здесь типа человека. Напротив, в некотором смысле она является для него пробным камнем. В этом отношении речь так¬же идёт о том, насколько им овладел — воз¬можно даже за порогом его обычного повседневного сознания — тот образ восприятия, который экзистенциально сложился у совре¬менного человека в целом благодаря как ком¬плексным инволюционным процессами, так и концепциям, свойственным господствующей теистической религии.
Первое испытание, которое необходимо пройти перед лицом смерти, концом «лично¬сти», естественно состоит в том, чтобы дока¬зать свою неподверженность тому экзистенци¬альному страху, чтобы испытать который, по мнению Хайдеггера, напротив, следует «обла¬дать мужеством», и устраниться от любого рода потусторонних перспектив и оценок, ко¬торые в популярных формах религий использу¬ются для управления индивидом, воздействуя на подсознательную часть его души.
В этой области в современном мире также можно обнаружить отдельные процессы распа¬да, потенциально обладающие двояким значе¬нием. Свой вклад в избавление души от ужаса перед смертью внесли не только атеизм и мате¬риализм, но целая серия коллективных катаст¬роф последнего времени, которые также значи¬тельно ослабили трагическое отношение к смерти. Сегодня умирают более легко и про¬сто, нежели вчера, и по мере обесценивания прежней значимости и важности индивида в современном механизированном мире масс, человеческой жизни также стали придавать всё меньшее значение. Вдобавок к этому, ков¬ровые бомбардировки, применявшиеся в по¬следней войне, от которых без различия стра¬дали как военные, так и мирное население, за¬ставили многих относиться к смерти даже близких людей как к чему-то, что составляет неотъемлемую часть естественного и привыч¬ного порядка вещей, почти с тем же чувством, с которым некогда воспринимали потерю каких-либо внешних, материальных благ, и ощуще¬ние бренности жизни, неуверенности в зав¬трашнем дне также стали частью привычного порядка вещей.
В большинстве случаев это приводит к неко¬му отупению, которым, вероятно, только и можно объяснить странную переоценку страха перед смертью, свойственную Хайдеггеру. Од¬нако здесь не стоит исключать возможность противоположного положительного выхода из этой ситуации, которая открывается в том слу¬чае, если испытания подобного рода способст¬вуют обретению внутреннего покоя, который обретает человек, преодолевший индивидуаль¬ный уровень и свободный от привязанностей физического «Я». В античности Лукреций функционально и прагматично использовал то, к чему отчасти пришло современное естество¬знание в мире, лишенном Бога, чтобы изгнать страх перед потусторонним миром; хотя олим¬пийская идея божественного сохранялась, он рассматривал богов как отрешенные сущно¬сти, которые не вмешиваются в мирские дела и для мудреца являются лишь идеалами онтоло-гического совершенства.
Таким образом, в этом отношении современ¬ный мир открывает перспективу, имеющую по¬ложительную ценность для человека особого типа, поскольку в современной атмосфере раз¬ложение также затронуло преимущественно близоруко-антропоцентричное, гуманистиче¬ское мировоззрение. Следовательно, для него «созерцание смерти» может стать положитель¬ным фактором, позволяющим ему измерить И оценить собственную внутреннюю стойкость. Здесь можно вспомнить хорошо известное древнее правило, советующее воспринимать каждый день как последний день в своей жиз¬ни. Причём эта перспектива близкой смерти не должна поколебать его спокойствия, изменить ход его мыслей и действий. Примером подобно¬го отношения к смерти могут служить лётчики-смертники, камикадзе, которые иной раз на протяжении долгого времени, зная, что в лю-бой момент могут быть призваны для выполне¬ния полета без возврата, продолжали зани-маться обычными делами, тренировками, раз¬влечениями, не видя в этом ни малейшей трагедии, не испытывая гнетущего чувства безыс¬ходности. В более широком смысле, в том, что касается смерти, речь идет о преодолении внутренней границы, об освобождении от уз. В некоторой степени это возвращает нас к тому, о чем говорилось в первой главе. Рас¬сматриваемое нами позитивное contemplatio mortis1 заставляет человека отрешенно отно¬сится к перспективам собственного выжива¬ния или смерти, в некотором смысле, позволя¬ет ему оставить смерть позади себя. Но это ощущение близости смерти никоим образом не парализует его, напротив, оно открывает ему высший, возвышенный и свободный образ жиз¬ни, пронизанный своего рода магическим, светлым опьянением.
1 Созерцание смерти (лат.).— Прим. ред.
Другой фактор, который позволяет положи¬тельным образом освободить идею смерти от её трагического характера, связан с ранее уже упомянутой нами традиционной доктриной предсуществования. Интересующий нас чело¬век не должен считать, что его бытие начинает¬ся с физического телесного рождения и конча¬ется смертью. Но он также не может ставить в центр своей земной жизни потусторонний мир, как того требует религиозная теория спасения, рассматривающая земное существование как простую аскетическую подготовку к смерти. Как мы видели, проблема смысла жизни в эпо¬ху нигилизма разрешается человеком особого типа посредством продвижения «Я» к измере-нию «бытия». Непосредственно в предыдущем параграфе мы говорили о соответствующей этому ориентации, которая должна экзистен¬циально пропитать личность, подобно тому как индуцированное магнитное свойство пропиты¬вает железо. И если даже эта сила, порождае¬мая подобной ориентацией, в большинстве случаев сможет ощутимо проявиться только по ту сторону земного существования, в этой жиз¬ни она вполне способна обеспечить спокойст¬вие и уверенность. Согласно одному восточно¬му изречению, «земная жизнь подобна путеше¬ствию в ночи». Положительный смысл этого изречения становится понятен, если мы обра¬тимся непосредственно к переживанию «до» (по отношению к человеческому существова¬нию) и «после» (по отношению к нему же). С метафизической точки зрения рождение — это одно изменение состояния, а смерть — дру¬гое; существование в человеческом состоянии, на земле представляет собой лишь узкий отре¬зок в континууме, в потоке, пересекающем множественные состояния.
Как вообще, так и особенно в хаотическую эпоху распада, подобную нашей, некой личности, детерминированной тем или иным обра¬зом, живущей в данном времени и указанном месте, проходящей через определенные иска¬ния, довольно сложно постичь смысл этого про¬явления бытия как оно есть, концом которого будет сама эта личность; это подобно тому смутному впечатлению, которое оставляет в нас местность, пересекаемая во время ночного путешествия, когда, только внезапные корот¬кие проблески света позволяют разглядеть от¬дельные черты ландшафта. Однако должно со-храняться чувство или предчувствие того, кто, садясь в поезд, знает, что он сойдет с него, и то¬гда увидит весь путь, оставшийся позади, и про¬должит его дальше. Это чувство способствует сохранению постоянной твердости и уверенно¬сти, кардинально отличающихся от того душев¬ного состояния, которое вызывает идея смерти у человека, исповедующего теистическую и креационистскую религию, в рамках которой то, что в бытие превосходит и предшествует жизни и (в том числе с метафизической точки зрения) стоит выше конца этой жизни, то есть смерти, оказывается совершенно скрытым.
Однако всякое изменение состояния сопро¬вождается определенным кризисом и именно поэтому нельзя считать, что только что рас¬смотренная нами традиционная концепция пол¬ностью снимает проблематичный характер потустороннего мира и самой смерти как события. Чтобы полностью разобраться в этом вопросе, нам пришлось бы выйти за рамки настоящего исследования, поэтому ограничимся здесь ука¬занием на то, что описанная нами поведенче¬ская установка для жизни в целом вполне при¬годна и для потустороннего мира. Она состоит в своего рода трансцендентальной уверенности, дополненной, с одной стороны, той предраспо¬ложенностью, которую мы по аналогии назвали «героической» или «жертвенной» (то есть го¬товностью к активному самопреодолению), и, с другой стороны, способностью властвовать над своей душой, своими влечениями, своим вооб¬ражением; так поступает тот, кто в трудной и опасной ситуации не теряет самоконтроля и трезво, без колебаний делает всё, что можно сделать. Для этого необходимо, чтобы надлежа¬щим образом раскрылись предрасположенно¬сти, описанные нами на протяжении всех пред¬шествующих страниц, поскольку они сохраня-ют ценность не только для здешней жизни в наше время, но и по ту сторону жизни. Не по¬следнее место среди них занимает готовность «принимать смертельные удары, наносимые собственным бытием, не сгибаясь под ними».
Наконец, нам хотелось бы вкратце привлечь внимание к частной проблеме, связанной с правом на собственную жизнь, понимаемом в данном случае как свобода принять эту жизнь или положить ей конец по собственной воле. Эта тема позволит нам также внести послед¬ние уточнения в некоторые из рассмотренных ранее моментов.
Самоубийство, осуждаемое большинством моралей, на социальной или религиозной осно¬ве, в отличие от них признается допустимым двумя учениям, жизненные нормы которых в отдельных аспектах близки тем, которые мы считаем приемлемыми для человека особого типа в современную эпоху: речь идёт о стоициз¬ме и буддизме. Чтобы разобраться со стоициз¬мом, можно обратиться к идеям Сенеки. Преж¬де всего, напомним общую подоплёку его миро¬воззрения. Как уже упоминалось, для Сенеки истинный человек может стоять даже выше бо¬гов, поскольку те, по самой своей природе, не ведают бед и несчастий, тогда как открытый им человек находит силу их победить. Поэтому Се¬нека считал самыми достойнейшими тех, кто подвергается наиболее суровым испытаниям. Для объяснения он использовал следующую аналогию: на войне вождь поручает самые опас¬ные задания и посылает на самые опасные пози¬ции наиболее достойных, надежных и прове¬ренных воинов. Однако именно эту концепцию, рожденную боевым, мужественным духом, час¬то используют для осуждения самоубийства, клеймя самоубийцу как труса и дезертира (из¬вестно изречение, приписываемое Цицероном пифагорейцам: «Незаконно покидать свой пост в жизни без приказа вождя, то есть Бога»). Тем не менее Сенека приходит к противоположному выводу и вкладывает слова, оправдывающие са¬моубийство, в уста самого божества (De Providentia, VI, 7-9). Он говорит, что высшему человеку, мудрецу, им была дана не только сила, пересиливающая все обстоятельства, но вдобавок сила, большая, чем у тех существ, ко¬торые свободны от бед, то есть сила, позволяю¬щая ему одержать над ними внутреннюю побе¬ду, но также и возможность сделать так, чтобы ничто не могло его удержать от задуманного, если он того не желает: ему открыта дверь для «выхода» — patet exitus. «Если вы не желаете сражаться, вы всегда вольны выйти из сраже¬ния. Нет ничего проще, чем умереть».
Учитывая сказанное выше о его мировоззре¬нии, нет сомнения в том, что для Сенеки этот выход никоим образом не применим к тем слу¬чаям, когда человек сам ищет смерти, оказав¬шись в непереносимой ситуации; как раз в этом случае самоубийство является незаконным ак¬том. Само собой разумеется, что это в равной степени относится и к тем, кто желает покон¬чить с жизнью под влиянием страсти или аф¬фекта, поскольку это равнозначно признанию своей пассивности и слабости перед иррацио¬нальной частью собственной души. Наконец, то же самое относится к тем случаям, когда по¬буждающим мотивом к самоубийству стано¬вятся социальные причины. Ни для идеального стоического типа, ни для человека особого типа подобного рода мотивы не могут повлиять на их душевное состояние, никакие причины, свя¬занные с общественным сосуществованием, не могут нанести ни малейшего вреда их достоин¬ству. Следовательно, они никогда не пойдут на самоубийство под влиянием чисто социальных причин, которые стоики включают в категорию «того, что от меня не зависит». Единственным допустимым исключением является тот слу¬чай, когда затронута честь, но даже тогда речь идёт не о тех, кто не в силах вынести осуждения и презрения со стороны общества, но только о тех, кто чувствует себя обесчещенным в своих собственных глазах, вследствие того или иного поступка. С учётом всего сказанного, слова Се¬неки следует трактовать исключительно как желание подчеркнуть внутреннюю свободу, ко¬торой обладает высшее существо. Он «уходит» не потому, что не находит в себе сил, чтобы сов-ладать с какими-то испытаниями или обстоя¬тельствами; скорее, речь идет о высшем праве (которое нам следовало бы отстоять за собой) принять или не принять эти испытания, о праве положить им конец, когда, предварительно до¬казав самому себе, что он способен их выдер¬жать, человек более не находит в них смысла. Таким образом, предпосылкой подобной пози¬ции является бесстрастность, и право «на уход» оправдано как одна из возможностей, которую стоит принимать в рассмотрение исключитель¬но как подтверждение добровольности нашего участия в происходящем, как свидетельство на-шей активной позиции, как доказательство того, что наши добродетели не являются только плодом необходимости. Эта стоическая точка зрения вполне понятна и в принципе не должна вызвать возражений.
Перейдем теперь к буддизму. Эта религия придерживается приблизительно той же ори¬ентации. Здесь также обычное самоубийство считается незаконным. Самоубийство осужда¬ется, если человек пытается покончить с жиз¬нью во имя самой жизни, то есть когда он со¬вершает его в результате того, что его воля к жизни, выражающаяся в той или иной форме, например в жажде удовольствий или славы, наталкивается на препятствия и оказывается неудовлетворенной. Действительно, в подоб¬ных случаях самоубийство оценивается не как самоосвобождение, но, напротив, как крайне негативная форма привязанности к жизни, за¬висимости от жизни. Человек, совершающий такое насилие по отношению к самому себе, не может рассчитывать на преображение ни в од¬ном из посмертных мире; в других состояниях бытия ему вновь придется испытать на себе за¬кон существования, лишенного покоя, устой¬чивости и света. В буддизме иногда осуждает¬ся как отклонение даже само стремление к нирване, если оно связано с каким-либо жела-нием, с некой «жаждой». В то же время, как и в стоицизме, в буддизме допускается самоубий¬ство, но с аналогичными оговорками: если оно совершается не обычным человеком, но суще¬ством высшего аскетического типа, в котором легко заметить много черт, присущих стоиче¬скому мудрецу. Подобный человек достигает в некотором смысле такой степени самоотре¬шенности, что виртуально оказывается за пре¬делами как жизни, так и не-жизни.
Хотя подобная перспектива в принципе так¬же может учитываться рассматриваемым нами человеком особого типа, здесь имеются некото¬рые трудности. Прежде всего, возникает во¬прос, что для существа, достигшего только что нами описанного духовного уровня, может стать стимулом для добровольной смерти? Судя по отдельным конкретным случаям, описывае¬мым в буддистских текстах, похоже, в них рассматриваются те же ситуации, о которых мы го¬ворили выше: бывают обстоятельства, при которых нет смысла затягивать некую ситуацию дольше определенного предела. Из неё можно «выйти», так же как выходят из надоевшей игры, либо, устав терпеть, смахивают с лица на¬зойливую муху. Однако остается разобраться, насколько в подобной ситуации можно быть уверенным в себе и искренним с самим собой.
Вплоть до этого момента мы говорили глав¬ным образом о «личности». Но проблема ус¬ложняется, когда мы переходим от личностно¬го уровня к традиционному учению, согласно которому бытие начинается не с земного суще¬ствования. В этом случае мы сталкиваемся с высшим понятием ответственности, а также риска. Это не та ответственность, о которой го¬ворит теистическая креационистская религия, осуждающая самоубийство, взывая — подобно Цицерону — к воинскому долгу: нельзя поки¬дать доверенный тебе пост. На самом деле эта идея представляется абсурдной, если отрица¬ют (как делает эта религия), что душа обладает самостоятельным существованием, предшест-вующим её слиянию с телом в человеческом со¬стоянии. В этой «креационистской» гипотезе невозможно осмысленно говорить об ответст¬венности, поскольку до того как человек зани¬мает доверенный ему «пост», он вообще не су¬ществует, и на этом посту человек оказывается совершенно внезапно, помимо своей воли. Столь же бессмысленно говорить о каком бы то ни было «воинском долге», если жизнь просто даётся вам, хотя вы вовсе этого не просили. Мы уже рассматривали тупик, в который заво¬дит подобная концепция, связанная с теисти¬ческой креационистской точкой зрения, при столкновении с нигилизмом. Вершиной стано¬вится экзистенциальный бунт и «метафизиче¬ское самоубийство» Кириллова у Достоевско¬го, который кончает с собой только для того, чтобы доказать самому себе, что он сильнее страха, утвердить своё высшее право и абсо-лютную свободу перед лицом Бога. Это совер¬шенно нелепая позиция, поскольку для неё, как и для теизма, единственным ориентиром всегда остаётся именно личность, которая бе¬рёт на себя инициативу, стремясь абсолютизи¬ровать себя. Здесь уместно вспомнить слова Блаженного Августина: «Раб желает искажен¬ной свободы, безнаказанно совершая запрет¬ные поступки, в слепом подражании всемогу¬ществу». Как мы видели в своё время, та же причина привела к краху Раскольникова и Ставрогина; самоубийство последнего также сопоставимо с тем типом самоубийства, кото¬рое совершается в результате личного пораже¬ния и как таковое, как мы заметили мимохо¬дом, могло бы быть оправданным по иным мо¬тивам, соверши его определённый человеческий тип, оказавшийся в определенных обстоя¬тельствах.
Но проблема ответственности предстает в совершенно ином свете, если мы обратимся к традиционной доктрине, смутные отголоски которой, как мы видели, слышаться в том же экзистенциализме, согласно которой наша земная человеческая личность представляет собой результат выбора, совершаемого ещё до рождения во вневременном состоянии, кото¬рый, как «изначальный проект» (Сартр), предо¬пределяет содержание конкретного существо¬вания. В этом случае бесполезно говорить о ка¬кой-либо ответственности перед Создателем, так как ответ приходится держать не перед Ним, но перед тем, что относится к самому из¬мерению бытия или трансцендентности, что скрыто в нас самих. Хотя нельзя сказать, что течение нашей жизни зависит от чисто внеш¬ней, человеческой воли индивида (личности), но в принципе она протекает в соответствии с неким замыслом, который, даже оставаясь скрытым для сознания, сохраняет смысл для «Я» как совокупность переживаний или испы¬таний, которые важны не сами по себе, но с точки зрения того, как мы реагируем на них. Именно от правильности или ошибочности этих реакций зависит то, сумеет ли «Я» реали¬зовать себя так, как оно того желало. С этой точки зрения земную жизнь нельзя рассматри¬вать ни как то, что можно пустить на самотёк, ни, тем более, как злосчастье, перед которым можно только отступить в безропотном смире¬нии с верой или фатализмом (как мы видели, именно к этому склоняется большинство со¬временных экзистенциалистов), либо продол-жать бесплодное сопротивление, в сущности, изначально обреченное на провал (к этому приходят отдельные стоики в случае отказа от идеи трансцендентности). Подобно тому как мы решаем отправиться в некое путешествие, берем на себя некую задачу или делаем выбор, идем на какое-то испытание или эксперимент, мы точно так же, до того как оказаться в чело¬веческом состоянии, выбираем эту земную жизнь, заранее принимая и все её проблема¬тичные, мрачные или трагические аспекты, ко¬торые становятся особенно заметными в эпо¬ху, подобную нашей. Только при таком понима¬нии можно говорить о соблюдении принципа ответственности и «верности», свободных от всяких внешних, «гетерономных» ориентиров.
Мы уже говорили о том, что в стоицизме и буддизме акт самоубийства может быть оправ¬дан лишь при соблюдении необходимых пред¬посылок, а именно — при достижении абсо¬лютного господства над всеми жизненными ин¬стинктами и привязанностями. Однако хотя бы частично выполнить эти условия можно толь¬ко при одновременном постижении сверхлич¬ного смысла земного существования, о кото¬ром мы только что говорили. К сказанному до¬бавим необходимость восприятия нашего су-ществования в целом исключительно как неко¬го эпизода, транзита, наподобие уже упомяну¬того ночного путешествия. Тогда не покажется ли нам всякое беспокойство, нетерпение или скука знаком того, что в нас ещё сохраняется сильный осадок «слишком человеческого», ещё не растворённый чувством вечности или, хотя бы, ощущением больших неземных и не¬временных расстояний? И если это так, не сле¬дует ли тогда воздержаться от всяких действий по отношению к самим себе?
Действительно, если строго следовать док¬трине предопределения, необходимо согласить¬ся и со следующей мусульманской максимой: «Никто не может умереть иначе, кроме как по воле Аллаха и в угодное ему время». Точно так же, если мы допускаем существование замыс¬ла, предопределяющего основной ход индиви¬дуального существования, то даже самоубийст¬во можно рассматривать как один из частных моментов, заранее включенных в этот замысел, который имеет лишь видимость свободной ини¬циативы со стороны личности. Впрочем, это крайнее допущение, а к окончательному решению можно прийти лишь при условии обрете¬ния собственной цельности, о которой мы гово¬рили выше и каковая состоит в слиянии лично¬сти с бытием. Естественно, в случае достиже¬ния этого единства, пусть даже не абсолютного, самоубийство может сохранять значение выс¬шей инстанции, подтверждающей нашу власть над собой, но власть совершенно иного рода, не¬жели та, к которой стремился Кириллов, то есть не власть личности, но власть над личностью. В этом случае останется лишь ответственность, связанная с пониманием того, что действую¬щий принцип не является личностью, но обла¬дает личностью. Однако для интересующего нас человека обращение к этой инстанции мо¬жет иметь положительный и интеллигибель¬ный характер только в редчайших случаях. Ка¬ждый знает, что рано или поздно он умрёт, по¬этому лучше попытаться расшифровать скры¬тый смысл во всем происходящем, попытаться понять ту роль, которую то или иное событие имеет в общем контексте, каковой, согласно ра¬нее изложенной концепции, не является чем-то нам чуждым, но до некоторой степени обуслов¬лен нашей трансцендентальной волей.
Однако дело обстоит совершенно иначе, ко¬гда смерти не ищут намеренно, но, так сказать, делают её частью собственной жизни, включая те ситуации, в которых постижение последнего смысла человеческой земной жизни совпа¬дает со смертью. Здесь, в противоположность взглядам Хайдеггера, речь идет не о том, что для всякого здесь-бытия, всякого конечного су¬ществования, имеющего свой центр вне себя, центром тяжести является почти обусловли¬вающая его смерть. Напротив, здесь имеется в виду возможность придания собственной жиз¬ни особой, необычной направленности. Напри-мер, прямому и насильственному воздействию на собственную жизнь при помощи различных форм напряженного и рискованного существо¬вания можно противопоставить «вопрошание». Существует множество способов поста¬вить перед «судьбой» (под этим словом мы по¬нимаем то, на что уже указывали, говоря о amor fati и той особой уверенности в том, что ты всегда и во всем следуешь исключительно собственным путем) вопрос, с каждым разом все более настойчиво и решительно, дабы по¬лучить от тех же вещей ответа о глубинной, безличной причине необходимости продол¬жать существование в человеческом состоя¬нии. Если это вопрошание приводит к ситуаци¬ям, в которых граница между жизнью и смер¬тью оказывается также последним пределом, где исчерпывается смысл и полнота жизни,— следовательно, путем, отличным от экзальта-ции, простого опьянения или смутного экстатического усилия,— это является несомнен-ным свидетельством достижения состояния, наиболее благоприятного для экзистенциаль-ного решения поставленной нами проблемы. Прямое отношение к этому случаю имеет ра¬нее упомянутая нами формула изменения по¬лярности жизни, особых сил жизни, являю-щееся средством для подготовки к большему, чем жизнь. В частности, здесь можно увидеть связь с установками, рассмотренными в этой главе: особым «созерцанием смерти» для само¬оценки, стремлением жить каждый день в на¬стоящем, как если бы этот день был послед¬ним, необходимостью придать своему бытию ориентацию, действующую подобно силе маг¬нита, которая может даже не проявить себя в земном существовании, как в случае разрыва онтологического уровня, происходящего при «инициации», но обязательно сработает в нуж¬ный момент, открыв путь в запредельное.
Теперь понятно, почему мы сочли необходи¬мым под конец остановиться на проблеме смер¬ти и права на жизнь после предварительного рассмотрения целого ряда проблем, связанных с поведенческими установками, необходимы¬ми человеку особого типа, живущего в нашу эпоху распада и не желающего ей уступать.
Похоже, именно в атмосфере, лишающей даже физическое существование последних остатков уверенности, где всё заставляет пове¬рить в истинность теории Geworfenheit, аб¬сурдной «заброшенности» в мир и время, в пу¬тешествии в ночи, не позволяющей разглядеть почти ни одной детали ландшафта, открывают¬ся эти возможности подняться выше того, что можно увидеть в свете обычного чисто челове-ческого рацио, и посредством адекватных реак¬ций достичь высокого внутреннего уровня и не¬уязвимости, труднодостижимых в других об¬стоятельствах. Если при желании позволить уму остановиться на смелой гипотезе,— что также может быть актом веры в высшем смысле этого понятия,— отвергнув идею Geworfenheit, поняв, что жизнь здесь и теперь, в этом мире полна смысла, поскольку является результа¬том выбора и воли, можно даже предположить, что именно реализация указанных выше воз¬можностей, в большинстве случаев скрытых и недоступных сознанию в иных обстоятельст¬вах, более благоприятных с чисто человече¬ской точки зрения, с точки зрения «личности», как раз является последней причиной и послед¬ним смыслом этого выбора со стороны «бытия», тем самым возжелавшего подвергнуться тяже¬лейшему испытанию — существованию в мире, который представляет собой противополож¬ность тому миру, который соответствует его природе, то есть миру Традиции.
http://diemilitarmusik.clan.su/fh/books/Julius_Evola_Osedlat_tigra.doc
|
| |
| |
