|
Человек в высоком замке - The Man in the High Castle
|
|
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:17 | Post # 11 |
 Marshall
Group: Admin
Posts: 8773
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | Глава 9
После двух недель непрестанной работы фирма «ЭдФренк» наконец изготовила первую партию своих товаров. Изделия лежали на двух листах фанеры, оклеенных черным бархатом, каждый из которых входил в квадратную плетеную корзину японского производства. Кроме того, Эд Маккарти и Френк Фринк сделали визитные карточки.
Для этого они использовали ластик из искусственной резины, на котором вырезали свои фамилии. Затем они сделали отпечаток красного цвета на бумаге для высококачественных рождественских открыток с помощью простого типографского пресса, найденного среди разного хлама. Эффект был потрясающим.
Они были профессионалами во всем, что бы ни делали. Самая тщательная проверка их ювелирных изделий, этикеток и упаковок не указывала ни на малейшее проявление любительского подхода. Френк Фринк подумал, что иначе и быть не могло, ведь они всегда были профессионалами умельцами, если не в ювелирном деле, то в производстве разных поделок и высокосложных деталей во всяком случае.
На фанерных стендах было порядочное разнообразие вещей. Здесь были браслеты из меди, бронзы, латуни, даже из искусно обработанного железа. Кулоны, подвески, в основном с медным орнаментом и небольшим количеством серебра. Серебряные серьги, заколки из меди и серебра. Серебро им обходилось далеко не дешево. Даже серебряный припой резко увеличивал себестоимость изделий.
Они купили несколько полудрагоценных камней для того, чтобы вставить в булавки, причудливые жемчужины, шпинели, нефриты, осколки огненного опала. А если дела пойдут в гору, то они попробуют изготовить что-нибудь из золота с небольшими бриллиантами.
Только золото могло обеспечить им нестоящую прибыль. Они уже начали поиски источника золотого лома, старинных предметов, не имеющих художественной ценности, чтобы потом переплавить их. Это получилось бы намного дешевле, чем покупка обычного золота.
Но даже в этом случае требовались громадные расходы. Тем не менее, одна золотая могла принести доход больший, чем сорок латунных. Они могли бы назначить практически любую цену за оригинальную по форме и современную по исполнению золотую булавку, при условии, как подчеркнул Френк, что их работу вообще будут покупать.
Пока они еще не делали попыток продавать свои изделия. Они разделались с тем, что, как им казалось, было главными техническими проблемами: у них был верстак с электродвигателями для привода различного оборудования, навивочный станок, набор шлифовальных и полировальных кругов. По существу, у них был полный комплект доводочных инструментов, начиная от жестких стальных щеток и кончая полировочными ремнями из различных материалов. И, конечно, у них был ацетиленовый сварочный аппарат с соответственными емкостями для карбида, шлангами, кислородными баллонами, горелками, темными очками и, разумеется, прекрасный набор ювелирных инструментов: щипцы из Германии и Франции, микрометры, алмазные сверла, ножовочные полотна, клещи, пинцеты, паяльники, тиски, фетровые круги, ножницы, небольшие молоточки, откованные вручную, всякого рода точное оборудование.
В качестве сырья они приобрели различные прутки, листы металла, проволоку, цепочки, заколки, замочки.
Уже была истрачена добрая половина из имевшихся у них двух тысяч долларов. На банковском счету фирмы «ЭдФренк» теперь было всего двести пятьдесят долларов, но зато они устроили мастерскую на законных основаниях.
Они даже приобрели лицензию на продажу на территории ТША. Оставалось только одно – реализация изделия.
Френк подумал, что ни один розничный торговец, осматривая коллекцию ювелирных изделий, не будет столь скрупулезно осматривать их продукцию, как они сами. А вещи и в самом деле выглядели очень здорово, эти несколько отобранных вещичек, с каждой из которых были удалены заусеницы, неровности плохой сварки, пятна различного цвета, скруглены углы. Их собственный контроль качества был намного жестче, чем у платных оценщиков, работавших в различных металлообрабатывающих мастерских. Было достаточно ничтожного помутнения поверхности или царапины от металлической щетки для того, чтобы изделие вновь возвращалось на верстак. «М не можем себе позволить показывать грубую или неоконченную работу: одна оставшаяся незамеченной черная крапинка на серебряном ожерелье – и все наши труды пойдут прахом».
Магазин Роберта Чилдана значился первым в их списке. Но только Эд мог пойти туда: Чилдан безусловно хорошо запомнил Френка.
– Фактически продавать придется в основном тебе, – сказал Эд.
Но он примирился с тем, что вести переговоры с Чилданом придется ему самому.
Он купил приличный костюм, новый галстук, белую рубаху – все для того, чтобы произвести хорошее впечатление. Тем не менее он испытывал неловкость.
– Я уверен, что у нас получится, – не переставал повторять он. – Но чем черт не шутит?
Большинство изделий были абстрактными: спирали из проволоки, петли. Форма многих предметов в некоторой степени определялась свободным истечение тонкой струйки расплавленного металла, предоставленного самому себе. Некоторые вещи получились воздушными и имели оттенок утонченности, свойственной паутине. Другие, наоборот, были массивными, имели почти что первобытную тяжеловесность и примитивность. Здесь было поразительное разнообразие форм, особенно если учесть, что на бархатном панно было расположено в общем-то не так уж много предметов. «В принципе, – подумал Френк, – один магазин мог бы купить все, что мы здесь выложили. Если нам не удастся продать все в одном магазине, мы заглянем в другие, но если дела пойдут хорошо, наши изделия будут пользоваться спросом, то нам придется выполнять заказы всю оставшуюся жизнь».
Вместе они загрузили бархатное панно в плетеную корзину. «Мы могли бы кое-то вернуть, продав металл, – подумал Френк, – если случится худшее. За металлом пойдут инструменты и оборудование. Будут, естественно, некоторые потери, но во всяком случае что-нибудь да получим».
Самый подходящий момент обратиться за советом к оракулу, спросить, что получится из этой первой попытки реализации продукции, но он чувствовал, что сейчас слишком нервничает. Оракул может дать плохой прогноз, а он не будет способным смело встретить его. В любом случае мосты были сожжены; изготовлены образцы, оборудование, мастерская – что бы не болтала по этому поводу «Книга перемен».
«Разве она может продавать за нас наши ювелирные изделия? Она не может принести нам удачу в прямом смысле этого слова».
– Я попытаюсь первым делом убедить Чилдана, – сказал Эд. – Хотя с таким же успехом мог бы начать и с кого-нибудь другого, а потом и ты попробуешь в паре других магазинов. Ты поедешь со мной, не так ли? В грузовичке. Я поставлю его за углом.
Когда они тащили плетенную корзину в кузов пикапа, Фринк подумал, что одному богу известно, является ли Эд, а в равной степени и он, хорошими продавцами.
Чилдану можно что-нибудь продать, но, похоже, что было не плохо сначала поставить ему магарыч, как принято говорить среди торгового люда.
«Будь здесь Юлиана, – подумал он, – она могла бы пойти туда и все сделать, не моргнув глазом. Она красивая, она может заговорить любого, и она, прежде всего, женщина. Ведь в конце-то концов, это женская бижутерия. Она могла бы в магазине показать эти вещи на себе».
Закрыв глаза, он попытался представить себе, как бы она выглядела, одев тот или иной из браслетов, то или иное ожерелье, как различные предметы шли к ее черным волосам и бледно-матовой коже, меланхоличному изучающему взгляду… в сером свитере из джерси, чуть тесноватом, с серебром на обнаженной верхней части груди, которая поднималась бы и опускалась при каждом вдохе и выдохе.
Боже, он так ярко представил себе ее в своем воображении как раз в эту минуту, как она своими сильными тонкими пальцами поднимает каждый из сделанных им предметов, осматривает его, отбрасывает назад голову, подняв вещь повыше, чтобы взглянуть на нее получше. Она, с ее хорошим вкусом, могла бы даже подсказать ему, что он должен делать; находясь рядом, когда он работает.
Больше всего к лицу ей были серьги, яркие, свободно висящие, особенно из красной меди. Волосы, скрепленные сзади заколкой или коротко подстриженные, чтобы были видны шея и уши. «Мы могли бы использовать ее фотографии и для рекламы, и для показа своей продукции». Они уже как-то раз обсуждали с Эдом возможность подготовки продукции для того, чтобы можно было бы посылать проспекты продукции по почте в магазины в других районах мира.
Она выглядела бы потрясающе: у нее отличная, очень здоровая кожа, без пятнышек и морщинок, прекрасного цвета. «Согласилась бы она, если бы мне удалось ее разыскать? Неважно, чтобы она обо мне подумала. Наши личные взаимоотношения не должны иметь никакого значения, это должны быть чисто деловые отношения. Черт, зачем мне фотографировать ее самому? Мы бы наняли профессионала-фотографа. Это бы ей весьма польстило. Она всегда была чересчур тщеславна. Ей всегда нравилось, когда люди глядели на нее, восхищались ею, все, кто угодно. Я полагаю, таковы почти все женщины. Они всегда жаждут, чтобы на них обращали внимание, тут они как дети».
Он хорошо помнил, что Юлиана никогда не могла выдержать одиночества. Она заставляла его всегда быть возле нее, делать ей комплименты. Маленькие дети ведут себя точно так же. Они чувствуют, что если их родители не следят за тем, что они делают, значит, то, что они делают, неважно. Несомненно, она подцепила себе какого-нибудь парня, который сейчас любуется ею, говорит ей, какая она красивая, какие у нее ноги, гладкий, ровный живот…
– Что с тобой?
Эд смотрел на него.
– Ты нервничаешь?
– Нет, – ответил Френк.
– Я не собираюсь стоять там как чурбан, – сказал Эд. – У меня есть пара неплохих мыслишек. Меня совсем не страшит это людное место и то, что я должен был надеть этот изысканный костюм. Признаюсь, я не люблю выражаться и чувствую себя не очень-то удобно, но все это не имеет никакого значения. Я все же пойду туда и наверняка продам свой товар этому простофиле.
– Дай-то бог, – сказал Фринк.
– Черт, вот если бы ты мог пойти туда, как в тот раз, – сказал Эд, – и представиться ему, как доверенное лицо японского адмирала, который ищет произведения современных американских ремесленников, я мог бы рассказать ему, что это на самом деле оригинальное творчество, ювелирные изделия ручной работы. Да, именно ручной работы. Да, я пойду туда, и не уйду от него, пока он не получит полного удовольствия за свои деньги. Ему следует купить это. Если он этого не сделает, он чокнутый. Я хорошенько все взвесил: ничего подобного нет в продаже ни в одном магазине. Боже, да стоит мне подумать о том, что он, может быть, взглянет на это и не купит – это приводит меня в такое бешенство, что я не знаю, что с собой поделать.
– Обязательно скажи ему, что это не гальваническое покрытие, – сказал Фринк, что медные изделия сделаны из настоящей цельной меди, так же, как латунные – из цельной латуни.
– Позволь мне самому выработать подходящую линию поведения, – сказал Эд. – У меня есть и в самом деле несколько хороший идей.
«Что я могу сделать, – подумал Френк, – так это взять пору предметов – он возражать не будет – уложить в посылку и отослать их Юлиане, чтобы она знала, чем я сейчас занимаюсь. Почтовые чиновники проследят ее. Я вышлю по последнему адресу, известному мне. Интересно, что скажет она, открыв посылку? Нужно положить в нее записку с объяснением, что это сделал я сам, что я один из партнеров по новому бизнесу, связанному с изготовлением оригинальных ювелирных украшений. Я распалю ее воображение, сделаю пару таких намеков, которые заставят ее захотеть узнать больше, которые вызовут в ней и интерес. Я наговорю о драгоценностях и благородных металлах, расскажу о местах, куда мы посылаем свои вещи, о роскошных магазинах».
– Он, кажется, где-то здесь? – спросил Эд.
Он снизил скорость. Вокруг было оживленное уличное движение. Высокие дома загораживали небо.
– Наверное лучше поставить машину здесь.
– Через пять кварталов, – бросил Фринк.
– Дай мне сигаретку с марихуаной, – попросил Эд. – Она мне поможет. Нужно немного успокоиться.
Фринк передал ему пачку «Небесной музыки». К этому сорту он пристрастился во время работы в корпорации Уиндема-Матсона.
«Уверен, что она живет с каким-нибудь парнем, – подумал он, – спит с ним, как будто она его жена. Я знаю Юлиану, иначе ей не выжить. Я знаю, что творится с нею, когда приходит ночь, когда становится холодно и темно, и все сидят по домам. Она порождена для уединенной жизни так же, как я. Возможно, что этот парень и неплохой, какой-нибудь застенчивый студент, которого она заарканила: она очень подходящая женщина для какого-нибудь желторотого парня, у которого не хватает смелости в обращении с женщинами. Она не грубая и не циничная. Она может дать ему немало хорошего. Я очень надеюсь, что она не с кем-нибудь постарше. Этого я не смог бы перенести. С каким-то опытным подлецом, у которого вечно из угла рта торчит зубочистка, и который помыкает ей как хочет.»
Он почувствовал, что дышать стало тяжело. Представив себе какого-нибудь мясистого волосатого малого, крепко придавившего Юлиану, сделав жизнь ее жалкой и несчастной…
«Я уверен, что в конце концов она кончит тем, что убьет себя, – подумал он. – У нее это на роду написано. Если она не найдет себе какого-нибудь подходящего мужчину, а это означает, на самом деле, нежного, чувственного, доброго студента или аспиранта, который в состоянии оценить ее по достоинству. Я был для нее слишком груб. Однако я не такой уж плохой. Есть чертовски много мужчин хуже меня. Я всегда мог представить себе, чего она хочет, о чем она думает, когда она чувствует себя одинокой, когда ей худо, когда она угнетена и подавлена. Я проводил много времени, заботясь о ней и суетясь вокруг нее. Но этого оказалось недостаточно. Она заслуживала большего, она заслуживала многого».
– Стоп, – сказал Эд.
Он нашел свободное место и дал задний ход, глядя через плечо.
– Послушай, – сказал Фринк, – могу ли я послать парочку вещей своей жене?
– Я и не знал, что ты женат.
Поглощенный парковкой машины, Эд ответил ему не задумываясь.
– Конечно, если только они не из серебра.
Эд выключил двигатель.
– Приехали, – сказал он.
Сделав несколько затяжек марихуаны, он погасил окурок о крыло автомобиля, уронив пепел на пол кабины.
– Пожелай мне удачи.
– Ни пуха, ни пера, – сказал Френк Фринк.
– К черту. О, смотри, здесь одно из этих японских «вака», стихотворений на стороне пачки сигарет.
Эд прочел стихотворение вслух, перекрывая гул уличного движения:
«Услышав крик кукушки,
Я посмотрел в направлении,
Откуда пришел звук.
Что же я увидел?
Только бледную луну
На зардевшемся небе».
Он вернул пачку Фринку, хлопнув его по спине, осклабился, открыл дверцу, подхватил плетеную корзину и сошел с подножки на тротуар.
– Я разрешаю тебе бросить в счетчик десятицентовик, – сказал он, отходя от машины.
Через мгновение он исчез среди прохожих.
«Юлиана, – подумал Фринк. – Может быть, она так же одинока, как и я?»
Он вылез из пикапа и бросил десятицентовик в прорезь счетчика на стоянке.
«Странно, – подумал он, – вся эта авантюра с ювелирным делом. А если ничего не получится? Если нас ждет неудача? Именно на это намекал Оракул. Стенания, слезы, разбитые черепки. Человек должен смело встречать темные стороны своей жизни. На пути к могиле. Будь она здесь, все это не было бы так печально, было бы не так уж плохо. Я боюсь. А вдруг ничего не продаст, вдруг нас засмеют? Что тогда?»
На простыне, постеленной прямо на полу гостиной своей квартиры, лицом повернувшись к Джо Чиннаделла, лежала Юлиана Фринк. В комнате было тепло и полно послеполуденного солнца. Ее тело и тело мужчины в ее объятиях были влажными от испарины. Со лба Джо скатилась капля пота, на мгновение зацепилась за выступ подбородка, затем упала ему на горло.
– С тебя все еще капает, – проворчала она.
Он не отозвался. Дыхание его было спокойным, медленным, размеренным, как колыхание океана, подумал она. У нас внутри нет ничего, корме воды.
– Ну как на это раз? – спросила она.
Он пробормотал, что все было о'кей.
«Я тоже так думаю, – решила Юлиана, – и могу об этом сказать. Теперь нам обоим нужно подниматься, таща друг друга. А разве это плохо? Знак подсознательного неодобрения?»
Он шевельнулся.
– Ты встаешь?
Она крепко стиснула его обеими руками.
– Не надо. Еще.
– Тебе не нужно идти в зал?
«Я не собираюсь в зал, – сказала себе Юлиана. – Разве ты не понимаешь этого. Мы поедем куда-нибудь. Здесь больше оставаться нельзя. Это будет такое место, где мы еще не были. Самое время».
Она почувствовала, как он начинает отодвигаться, поднимаясь на колени, почувствовала, как ее руки соскользнули с его скользкой спины. Потом она услышала, как он отошел, шлепая по полу босыми ногами в ванную. Принимать свой душ, разумеется.
«Вот и все, – подумала она. – Как было хорошо». Она вздохнула.
– Я слышу, – раздался голос Джо из ванной, – ты стонешь. Всегда брошенная, да? Беспокойство, страх и подозрения от относительно меня и всего мира?
Он на секунду показался в дверях ванной. С него капала мыльная вода, но лицо его сияло.
– Ты бы хотела немного прокатиться?
Ее пульс участился.
– Куда?
– В какой-нибудь большой город. Как насчет Севера, в Денвер? Я вытащу тебя отсюда, куплю билеты в театр, хороший ресторан, такси, достанем тебе вечернее платье и все, что понадобится. О'кей?
Она вряд ли могла поверить ему, но хотела, старалась изо всех сил.
– Твой «студебеккер» потянет? – донесся голос Джо.
– Конечно, – ответила она.
– Мы оба раздобудем хорошую одежду, – сказал он, – и понаслаждаемся жизнью, может быть, в первый раз за всю нашу жизнь. Нужно поддержать тебя, чтобы ты не сломалась.
– Где мы возьмем деньги?
– У меня есть, – сказал Джо. – Посмотри в моем чемоданчике.
Он закрыл дверь ванной. Шум воды заглушил остальное.
Открыв гардероб, она вытащила его продавленный, засаленный саквояж. В одном углу она обнаружила конверт. В нем были банкноты Рейхсбанка крупного достоинства, которые имели хождение повсюду. «Значит, – дошло до нее, – мы можем уехать. Может быть, он все жен не водит меня за нос. Как бы я хотела забраться к нему в башку и увидеть, что там». Она пересчитала деньги.
Под конвертом она обнаружила огромную цилиндрическую авторучку. Во всяком случае, ей показалось, что это авторучка, у нее был зажим. Но она была такая тяжелая. Она проворно вынула ее и открутила колпачок. Да, с золотым пером, но…
– Что это? – спросила она, когда Джо вновь вышел из ванной.
Он взял авторучку и возвратил ее на место в саквояж. С какой осторожностью он обращался с нею… Она заметила это, задумалась и растерялась.
– Опять страхи? – сказал Джо.
Он казался беззаботным. Такой беспечности она еще не видела у него с тех пор, как они повстречались. С восторженным возгласом он подхватил ее за талию и поднял высоко вверх, покачивая из стороны в сторону, затем низко опустил и пристально взглянул ей в лицо, обдавая своим теплым дыханием, и с такой силой стиснул ее, что она взмолилась.
– Нет, – отдышалась она. – Я просто очень тяжелая на подъем.
«Я все же немного боюсь тебя, – подумала она. – Так напугана, что даже не отваживаюсь сказать об этом».
– Вперед, в окно, – закричал Джо.
Он прошел через всю комнату, держа ее на руках.
– Вот сюда мы и выйдем.
– Пожалуйста, – сказала она.
– Шучу, – ответил он. – Слушай, мы совершим набег, вроде похода на Рим. Помнишь? Дуче вел их, моего дядю Карло, например. Теперь и у нас будет небольшой марш-бросок, пусть не такой важный, о котором умолчат учебники истории. Верно?
Наклонив голову, он поцеловал ее в губы так сильно, что зубы их стукнулись.
– Как здорово мы будем выглядеть в новой одежде. И ты объяснишь мне, что в таких случаях принято говорить и как держать себя. Да? Поучишь меня хорошим манерам. Да?
– Ты и так очень хорошо говоришь, даже лучше, чем я, – сказала Юлиана.
– Нет.
Он сразу же стал серьезным.
– Я говорю очень неправильно. У меня действительно очень сильный акцент макаронника. Разве ты не заметила этого, когда впервые встретила меня в кафе?
– Вроде, – сказала она. – Но это совсем не имело значения.
– Только женщина знает все светские условности, – добавил Джо.
Он перенес ее назад и с шумом уронил на диван.
– Без женщин мы бы только и обсуждали гоночные автомобили, лошадей и несли вслух всякую похабщину, как дикари.
«У тебя какое-то странное настроение, – подумала Юлиана, – беспокойное и грустное до тех пор, пока ты не решил куда-то двинуться. После этого ты начинаешь прыгать, как ненормальный. А нужна ли я тебе? Ты можешь выбросить меня в канаву, оставить меня здесь, такое уже случалось прежде. И я могла бы вышвырнуть тебя, если бы мне нужно было куда-то уехать».
– Значит, это твоя плата? – спросила она, пока он одевался. – Ты долго собирал их? Здесь так много. Конечно, на Востоке денег куры не клюют. Я что-то не припоминаю, чтобы у других водителей, с которыми я разговаривала, были такие деньги.
– Ты считаешь меня водителем? – оборвал ее Джо. – Послушай, я езжу в этом рыдване не как водитель, а для охраны от бандитов, выгляжу как второй шофер, похрапывающий в кабине.
Плюхнувшись в кресло в углу комнаты, он откинулся назад, притворяясь спящим, челюсть его отвисла, тело расслабилось.
– Видишь?
Сначала она ничего не разобрала, но потом поняла, что в руке у него был нож с тонким, как у ножа для чистки картофеля, лезвием. Ну и ну! Откуда это он вытащил его? Из рукава что ли? Или прямо из воздуха?
– Вот зачем меня наняли служащие фирмы «Фольксваген», благодаря послужному списку. Мы сумели защититься от Хазельдена с его коммандос. Он был их предводитель.
Его черные глаза заблестели. Он улыбнулся Юлиане.
– Догадайся, кто прихватил полковника, когда все кончилось? Когда мы поймали их на берегу Нила – его и еще четверых из его группы в пустыне, через несколько месяцев после окончания битвы за Каир. Как-то ночью они сделали на нас налет, чтобы добыть бензин. Я стоял на часах. Хазельден подкрался, весь вымазанный сажей – и лицо, и тело и даже руки. В этот раз у них не было проволоки, только гранаты и автоматы, очень шумное оружие. Он пытался перебить мне гортань, но я его прикончил.
Смеясь, он одним прыжком перемахнул расстояние от кресла до Юлианы.
– Давай собираться. Скажи в зале, что ты берешь отпуск на несколько дней. Позвони туда.
Его рассказ вовсе не убедил ее. Возможно он никогда не был в Северной Африке, даже не сражался в войне на стороне Оси и вообще не воевал. Какие бандиты?
Это изумило ее. Насколько ей было известно, ни один грузовик, проезжавший Каньон-сити с Восточного Побережья, не имел вооруженного профессионала-наемника в охране. Возможно, он даже не жил в США, все врал с самого начала, плел для того, чтобы заманить ее, заинтересовать, придать себе налет романтичности.
«Может быть, он – сумасшедший, – подумала она. – Какая ирония… Я могла бы на самом деле сделать то, в чем столько раз уверяла других, что делала: использовать дзюдо для самозащиты, чтобы уберечь свою девственность? Свою жизнь. Но, скорее всего, он просто какой-то бедный итальянец из низов, всю жизнь месивший грязь, утешая себя им же самим выдуманной славой. Он хочет устроить грандиозный кутеж, промотать все свои сбережения, прожить их и потом снова вернуться к своему нудному существованию. А для полноты счастья ему нужна девушка».
– Хорошо, – ответила она. – Я позвоню в зал.
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:17 | Post # 12 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8773
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | Выходя в прихожую, она подумала: «Он купит мне дорогие платья и возьмет меня в какой-нибудь роскошный отель. Каждый мужчина жаждет иметь по-настоящему хорошо одетую женщину до того, как умрет, даже если ему самому придется покупать ей одежду. Этот кутеж, возможно, цель всей жизни Джо Чиннаделла. Но он проницательный: как он прав в анализе моего поведения. У меня всегда был нервный страх перед всеми мужчинами. Френк знал об этом тоже. Вот почему мы и порвали, вот почему меня охватило сейчас такое беспокойство, такое недоверие».
Когда она вернулась из телефона-автомата, то увидела, что Джо снова погрузился в «Саранчу», время от времени издавая нечленораздельные звуки и ничего вокруг не замечая.
– Ты же собирался дать мне почитать эту книгу.
– Может быть, пока я буду вести машину, – ответил Джо, не отрываясь от страницы.
– Ты сам собираешься вести? Но это же моя машина!
Он ничего не ответил, просто продолжил чтение.
Роберт Чилдан стоял возле кассового аппарата, когда, подняв глаза, увидел высокого тощего мужчину, вошедшего в магазин. На мужчине был немного вышедший из моды костюм, а в руках плетеная корзина. Мелкий торговец. Но тем не менее у него не было добродушной улыбки, совсем наоборот, на его жестком лице было печальное, даже угрюмое выражение. Он скорее напоминал водопроводчика или электрика.
Рассчитавшись с покупателями, Чилдан обратился к вошедшему мужчине:
– Вы от кого?
– Я представляю фирму «Ювелирные изделия ЭдФренк», – пробурчал человек.
Он поставил свою корзину на свою корзину на один из прилавков.
– Не слышал о ней, – прохаживаясь, заметил Чилдан.
Мужчина отстегнул крышку корзины и, делая массу лишних движений, открыл ее.
– Все ручной работы, каждый предмет уникален, выполнен по оригинальным эскизам. Медь, латунь, серебро. Даже вороненое железо.
Чилдан заглянул в корзину. Специфический блеск металла на черном бархате.
– Спасибо, это не по моей части.
– Эти предметы представляют американское художественное ремесло. Современное.
Отрицательно мотнув головой, Чилдан вернулся к кассовому аппарату. Некоторое время посетитель неуклюже возился со своим бархатным панно и корзиной. Было непонятно, то ли вытаскивает панно из корзины, то ли ставит его назад. Казалось, что он понятия не имеет о том, что делает. Чилдан наблюдал за ним, скрестив руки и размышляя о различных сиюминутных делах. В два часа у него свидание, где он должен показать несколько старинных чашек. Затем в три должны принести еще одну партию изделий из лаборатории Калифорнийского университета, где проверялась их подлинность. В последнюю пару недель он не прекращал передавать различные изделия на проверку с того самого злополучного происшествия с кольтом сорок четвертого калибра.
– Все эти изделия произведены без напыления или гальваники, – сказал посетитель с плетеной корзиной.
Он извлек из нее ручной браслет.
– Цельная латунь.
Чилдан кивнул, не отвечая. Посетитель еще немного поторчит здесь, перетасовывая свои образцы, но в конце концов уйдет.
Зазвонил телефон. Чилдан взял трубку.
Один из его покупателей справлялся о старинном кресле-качалке, очень дорогом, которое Чилдан взялся для него починить. Работа еще не была закончена, и Чилдану пришлось на ходу выдумывать какую-то убедительную историю. Глядя через витринное стекло на уличное движение, он успокаивал и заверял клиента, в конце концов покупатель, несколько умиротворенный, дал отбой.
«В этом не приходится сомневаться», – подумал он, вешая трубку. Вся эта заварушка с кольтом сорок четвертого калибра основательно выбила его из колеи. Он уже больше не взирал на свои товары с прежней гордостью. Даже крупица подобного знания долго не выходит из памяти, сродни впечатлениям раннего детства. «Что указывает, – размышлял Чилдан, – на глубокую связь с нашим прошлым: здесь была замешана не только история США, но и события нашей личной биографии. Как если бы возник вопрос о подлинности наших свидетельств о рождении или воспоминаниях о дедах. Может быть, я, например, не помню на самом деле Франклина Делано Рузвельта, а лишь синтезированный образ, явившийся следствием обрывков подслушанных разговоров, так или иначе дополнявших друг друга, миф, внушенный навязчиво сознанию, вплетенный в ткани мозга, подобно мифу о Хеплуате. Миф о Чиппендейле. Или вроде того, что вот здесь обедал Авраам Линкольн, пользовался этими стаканами, старинными ложками, вилками, ножами. Этого нельзя увидеть, но факт остается».
У другого прилавка, все еще неуклюже копаясь в корзине с бархатным панно, коммивояжер произнес:
– Мы можем делать изделия по заказу, как заблагорассудится клиенту, если кто-нибудь из ваших покупателей имеет свои собственные идеи.
Его голос был каким-то сдавленным. Он прочистил глотку, глядя то на Чилдана, то на какое-то изделие, которое держал в руках.
Он явно не знал, как уйти из магазина.
Чилдан улыбался, но ничего не говорил.
«Это не мое дело. Его – собраться и убираться отсюда. Пусть ковыряется, сколько угодно. Такая неуклюжесть. Ему не следовало быть коммивояжером. Мы все страдаем в этой жизни. Взгляните на меня. Целый день мне достается от таких япошек, как мистер Тагоми. Простым изменением гласных в моей фамилии он может всегда щелкнуть меня по носу, сделать мою жизнь ничтожной».
Затем ему в голову пришла идея.
«Этот парень, очевидно, неопытный. Надо присмотреться к нему. Может быть, я смогу взять что-нибудь из его побрякушек на комиссию. Стоит попытаться».
– Эй, – позвал Чилдан.
Торговец быстро поднял глаза.
Подойдя к нему со все еще скрещенными на груди руками, Чилдан сказал:
– Похоже, что вы уже здесь добрых полчаса. Я ничего не обещаю, но вы могли бы выложить некоторые из своих товаров. Перестаньте мучиться с крышкой этой корзины.
Кивнув, мужчина расчистил себе место на одном из прилавков. На этот раз ему удалось без всяких препятствий открыть корзину и вынуть панно.
Чилдан знал, что он выложит все подряд, будет кропотливо расставлять свои товары в течение следующего часа, суетиться и перекладывать их с места на место, пока не будет удовлетворен раскладкой, надеясь, тайно молясь, наблюдая за Чилданом краем глаза, чтобы увидеть, проявит ли хозяин магазина хоть какой-нибудь интерес.
– Когда вы все это разложите, – сказал Чилдан. – Если я не будут слишком занят, то попытаюсь взглянуть, что здесь у вас есть.
Продавец стал лихорадочно работать, будто его ужалили. В магазин вошло несколько покупателей, и Чилдан приветствовал их. Теперь все его внимание было приковано к ним и их желаниям, и он забыл о коммивояжере, который продолжал корпеть над своими изделиями. Он уже понял создавшуюся ситуацию, и движения его стали более спокойными, он обрел уверенность.
Чилдан продал кружку для бритья, почти продал вязанный коврик и принял залог за афганский ковер. Время шло. Наконец, покупатели вышли. Магазин опустел, в нем остались только он и продавец.
К этому времени он уже завершил раскладку своих товаров. Весь его набор ювелирных изделий был разложен на черном бархате на поверхности прилавка.
Роберт Чилдан лениво подошел к прилавку, закурил «Страну улыбок» и стал покачиваться взад и вперед на пятках, попыхивая сигареткой. Продавец стоял тихо, оба молчали.
Затем продавец быстро заговорил:
– Вот хороший экземпляр. Вы не найдете на нем ни малейшей царапины от металлической щетки. Все отполировано и не скоро потускнеет. Мы покрыли их таким лаком, что блеск будет сохраняться в течение многих лет. Это лучший из лаков, которые только можно изготовить.
Чилдан понимающе кивнул.
– Что мы здесь сделали, – продолжал торговец, – так это приспособили испытанные промышленные технологические приемы для производства ювелирных изделий. Насколько мне известно, прежде никому не удавалось совершить подобное. Здесь нет литья в формы, только металл к металлу, сварка и плазменная обработка.
Он остановился.
– С обратной стороны некоторых образцов применена пайка твердыми сплавами.
Чилдан взял два браслета, затем булавку, затем еще одну. Он подержал их какое-то время и отложил в сторону.
В глазах продавца засветилась надежда. Проверив ярлычок на ожерелье, Чилдан сказал:
– Это цена…
– Розничная. Вы платите только пятьдесят процентов от нее. Если вы сделаете покупку, ну, скажем, долларов на сто, то мы сделаем вам скидку еще на два процента.
Один за другим Чилдан отложил в сторону еще несколько штук. С каждым следующим экземпляром продавец становился все более оживленным, он говорил все быстрее и быстрее и в конце концов стал повторяться и даже говорить какие-то глупые, бессмысленные вещи, все вполголоса и очень монотонно. «Он на самом деле думает, что ему удастся что-то продать», – догадался Чилдан, но выражение его лица осталось бесстрастным. Он продолжал игру в отбор образцов.
– Это особенно хороший экземпляр, – бессвязно пробормотал продавец, когда Чилдан выудил большую подвеску и на этом остановился. – У вас на самом деле хороший вкус.
Глаза его быстро бегали по отобранным предметам. Он прикидывал в уме стоимость отобранных Чилданом предметов, окончательную стоимость партии.
– Наша политика, – сказал Чилдан, – в отношении неопробованных товаров состоит в принятии их на комиссию.
Торговец в течение нескольких секунд не мог понять, о чем он говорит. Он молчал, стараясь постичь сказанное.
Чилдан ободряюще улыбнулся.
– На комиссию, – наконец как эхо отозвался торговец.
– Вы предпочитаете не оставлять? – спросил Чилдан.
Заикаясь, посетитель, наконец, произнес:
– Вы имеете в виду, что я оставляю это здесь, и вы производите оплату позже, когда…
– Вы получите две трети от вырученной суммы, когда вещи будут проданы. Таким образом вы заработаете гораздо больше. Вам, конечно, придется подождать, но…
Чилдан развел руками.
– Дело ваше. Я могу предоставить один из своих застекленных прилавков. Если дело пойдет, тогда, возможно, через месяц-другой, при следующем заказе, тогда мы, может быть, и договоримся о непосредственной покупке.
Чилдан понял, что человек провел в его магазине больше часа, выставляя свои товары, и сейчас он выложил абсолютно все. Все его панно находились в беспорядке, предметы были разбросаны по разным углам. Для того чтобы привести все к виду, когда товары можно будет показать еще кому-нибудь, потребуется еще не меньше часа работы. Никто из них не нарушал воцарившуюся тишину.
– Те образцы, которые вы отложили в сторону, вы хотите оставить именно их? – спросил торговец тихо.
– Да. Я разрешаю оставить их все у меня.
Чилдан прошел через весь магазин в подсобку.
– Я выпишу квитанцию, так что вы будете знать, что вы оставили у меня.
Когда он вернулся со своей квитанцией, то добавил:
– Вы понимаете, что когда товары остаются на комиссионной основе, магазин не берет на себя ответственности в случае кражи или повреждения?
Он протянул торговцу на подпись небольшой бланк с отпечатанным на гектографе текстом. Магазину никогда не нужно будет полностью рассчитываться за отдельные предметы. При возвращении нераспроданной продукции, если каких-то вдруг будет недоставать, то будет считаться, что они украдены.
Так решил про себя Чилдан. В магазине всегда случаются кражи, особенно таких небольших вещей, как ювелирные изделия.
Не было такого варианта, чтобы Роберт Чилдан мог что-либо потерять на комиссии. Он не должен платить за ювелирные изделия этого человека. Ему не нужно делать какие-либо закупки инвентаря, необходимого для их продажи. Если какое-то из них будет продано, он получит прибыль, а если нет – он просто вернет их все, или столько, сколько останется, торговцу в какой-нибудь туманный отдаленный срок.
Чилдан составил опись оставленных на комиссию вещей, подписал ее и копию передал торговцу.
– Вы можете позвонить мне, – сказал он, – через месяц и спросить, как идут дела.
Взяв с собой те ювелирные изделия, которые ему понравились, он вышел в подсобку, оставив торговца собирать оставшиеся товары.
«Не думаю, что он будет продолжать, – подумал он, – но определенно сказать трудно. Вот почему всегда не грех попробовать».
Когда он вновь появился, то увидел, что торговец уже готов к уходу. Плетеная корзинка была у него в руке, а прилавок был свободен. Торговец подошел к нему, что-то протягивая.
– Да? – отозвался Чилдан.
Он собирался просмотреть корреспонденцию.
– Я хочу оставить на визитную карточку.
Продавец положил на стол Чилдана какой-то странный на вид квадратик красной и серой бумаги.
– «Ювелирные изделия фирмы „ЭдФренк“». Здесь есть наш адрес и номер телефона на случай, если вам захочется связаться с нами.
Чилдан поклонился, беззвучно улыбнулся и принялся за почту.
Когда он поднял голову, в магазине было пусто. Торговец ушел.
Бросив монету в пять центов в стенной автомат, Чилдан получил чашку горячего растворимого кофе и стал медленно пить его, размышляя.
Интересно, как эти изделия могут покупаться. Не очень-то похоже, что сильно. Никто не видел ничего подобного. Он осмотрел одну из булавок. Очень оригинальная штучка. Работа явно отнюдь не любительская.
«Я поменяю ярлыки, поставлю гораздо более высокие цены и сделаю упор на то, что это ручная работа и на их уникальность и оригинальность исполнения. Крохотная скульптура. Носите на себе произведения искусства. Дорогое произведение на вашем лацкане или запястье».
Была еще одна мысль, все больше увеличивавшая в мозгу Роберта Чилдана. С этими изделиями не будет проблемы подлинности, а ведь эта проблема может когда-нибудь стать причиной краха индустрии, производящей исторические американские артефакты. Не сегодня, так завтра – после, но когда – никто не знает.
«Лучше всего не ставить весь капитал на одну лошадь. Этот визит еврейского мошенника, возможно, предвестник грядущего краха рынка. Если я тихонько запасусь неисторическими, современными изделиями, не имеющими исторической ценности – реальной или воображаемой, то я, возможно, на корпус обойду конкурентов, и это мне обойдется задаром».
Откинувшись в кресле так, что оно уперлось в стену, он потягивал кофе и размышлял.
Момент изменяется. Нужно быть готовым измениться вместе с ним, либо каким-то другим образом выйти сухим из воды, приспособиться.
«Закон выживания, – подумал он. – Ищи, откуда ветер дует. Учись жить на потребу дня, изучай запросы, всегда делай нужное в нужное время».
Неожиданно его осенило, он даже выпрямился в кресле. Одним махом – двух зайцев. Да… В возбуждении он вскочил.
«Лучше побрякушки заверну поизящнее, естественно, сняв ярлыки. Булавку, подвеску или браслет. Все равно, что-нибудь поприличнее. Затем – раз нужно оставить магазин, закрою его в два часа, как обычно, и прогуляюсь-ка я до дому, где живут Касоура. Мистер Касоура, Пол, конечно, будет на работе, но миссис Касоура, Бетти, скорее всего окажется дома. Сделаю ей подарок новое оригинальное произведение американского художественного творчества. Свои собственные комплименты – чтобы набить цену. Вот так и возникает новая мода. Разве это не прелестная вещица? В магазине целая подборка ей подобных. Потом нечаянно уронить вещицу и так далее. Вот, пожалуйста, это для вас, Бетти».
Он затрепетал. «Среди дня только она и я в квартире! Муж на работе. Все к одному великолепный предлог. Воздуха!»
Взяв небольшую коробочку, прихватив оберточную бумагу и цветные ленточки, Роберт Чилдан прялся готовить подарок для миссис Касоура. Смуглая, очаровательная женщина, такая изящная в своем шелковом восточном одеянии, на высоких каблуках. А может быть, сегодня голубая хлопчатобумажная пижама, вроде тех, которые носят кули, очень тонкая и удобная, такая свободная, не скрывающая ничего под собой.
А может все это слишком? Пол будет раздражен, разнюхает и ответит. Может лучше притормозить: вручить подарок ему в его конторе, изложить ту же историю, но ему. Потом он пусть передаст подарок ей – подозрение может и не возникнуть. «А тогда-то, – подумал Чилдан, – я и позвоню ей по телефону через день-два. Надо же выяснить ее отношение к подарку. Еще воздуха!»
Когда Френк Фринк увидел, как его компаньон идет по тротуару, он сразу понял, что радоваться нечему.
– Что стряслось? – спросил он.
Он забрал у Эда корзинку и закинул ее в кузов пикапа.
– Где ты торчал добрых полтора часа? Господи Иисусе, ему что, нужно было так много времени, чтобы сказать «нет»?
– Он не сказал «нет», – проговорил Эд.
Он был совершенно измочален, когда забрался в кабину и сел.
– И что же, в таком случае, он сказал?
Фринк открыл корзину и увидел, что многого в ней уже не было, причем не было лучшего.
– Эй, он забрал порядочно. В чем же тогда дело?
– Он взял на комиссию.
– И ты ему разрешил? – Он не мог этому поверить. – Мы же договорились…
– Сам не знаю, как это получилось.
– О боже, – простонал Фринк.
– Извините меня. Он так смотрел, будто собирался купить их. Он набрал много вещей. Я и подумал, что он покупает…
Они долго молча сидели в кабине пикапа.
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:17 | Post # 13 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8773
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | Глава 10
Две последние недели были ужасными для мистера Бейниса. Ежедневно в полдень он звонил из своего номера в торговое представительство и справлялся, не появился, ли пожилой джентльмен. Ответом было неизменное «нет». Голос мистера Тагоми с каждым днем становился все суше и официальнее. Готовясь уже к шестнадцатому звонку, мистер Бейнис подумал, что рано или поздно ему скажут, что мистер Тагоми отсутствует. Он перестанет откликаться на звонки, и на этом все кончится.
Что же произошло? Где мистер Ятабе?
У него было только одно достойное объяснение. Смерть Мартина Бормана стала причиной немедленного оцепенения Токио.
Мистер Ятабе несомненно был в пути в Сан-Франциско, всего в одном или двух днях пути, когда до него дошли новые инструкции: вернуться на Родные Острова для дальнейших консультаций.
«Не везет, – подумал мистер Бейнис, – возможно даже фатально». Но он должен был оставаться на месте, в Сан-Франциско, и продолжать подготавливать встречу, ради которой он сделал сорокапятиминутный ракетный перелет из Берлина, а теперь уже больше двух недель сидит в отеле. «Мы живем в удивительное время. Можно отправиться в любое место, куда пожелаешь, даже на другую планету, и ради чего? Сидеть, день за днем теряя надежду, морально разлагаясь, предаваясь бесконечной скуке и чувствуя внутреннюю опустошенность, а тем временем другие заняты по горло. Они не сидят, сложа руки, безнадежно надеясь».
Мистер Бейнис развернул дневную «Ниппон Таймс» и перечитал заголовки.
Доктор Геббельс назначен рейхсканцлером.
Неожиданное разрешение проблемы руководства комитетом партии. Речь по радио звучит весьма внушительно. Толпы в Берлине кричат «Ура!»
Ожидается официальное заявление. Геринг, возможно, будет назначен шефом полиции вместо Гейдриха.
Он еще раз прочитал всю статью, потом снова отложил газету, поднял трубку и назвал номер торгового представительства.
– Это мистер Бейнис. Можно мистера Тагоми?
– Одну минуточку, сэр.
Очень дорогая минуточка.
– Мистер Тагоми слушает.
Мистер Бейнис глубоко вздохнул и произнес:
– Прошу прощения, но ситуация в равной степени угнетает вас обоих, сэр…
– Да, мистер Бейнис.
– Я очень признателен вам, сэр, за ваше участие. Когда-нибудь, уверен, вы поймете причины, побудившие меня отложить наше совещание, пока не прибудет пожилой…
– Весьма сожалею, но он еще не прибыл.
Мистер Бейнис закрыл глаза.
– Я думал, может быть, со вчерашнего дня…
– Боюсь, что нет, сэр.
В трубке раздался щелчок. Мистер Тагоми положил трубку на рычаг.
«Я должен что-то предпринять. Больше ждать невозможно».
Он получил совершенно четкие указания от своего начальства: ни при каких обстоятельствах не выходить на связь с абвером.
Он должен просто ждать, пока ему не удастся связаться с японцами, с их военным представительством. Он должен провести совещание с японцем, а затем вернуться в Берлин. Но никто не мог предугадать, что именно в этот момент умрет Борман. Следовательно…
План придется изменить. Указания заменить советами, выработанными им самим, в данном случае, поскольку спросить их было не у кого.
В ТША работало по меньшей мере десяток агентов абвера, и некоторые из них – а возможно и все – были известны местной организации СД и ее полномочному старшему региональному руководителю Бруно Краузу фон Мееру. Несколько лет назад он мимоходом встретил Бруно на партийном собрании. У этого человека уже тогда была определенная дурная репутация в партийных кругах, ибо именно он в 1943 году раскрыл британо-чешский заговор, имевший целью покушение на жизнь Рейнхарда Гейдриха, и, следовательно, можно было сказать, что он спас Палача от смерти.
В общем, Бруно Крауз фон Меер в то время был уже растущим деятелем аппарата СД, а не просто полицейским бюрократом.
Больше того, он был довольно опасным человеком.
Была даже некоторая вероятность того, что несмотря на все меры предосторожности, принятые как со стороны абвера в Германии, так и со стороны токкоки в Японии, СД узнала об этом намечающейся встрече в Сан-Франциско в офисе главного торгового представительства. Однако здесь была все-таки территория, контролируемая японцами. СД не имела здесь реальной возможности воспрепятствовать встрече. Во всяком случае законно. Было ясно, что подданный Германии – в данном случае он сам – будет арестован, как только ступит на территорию Рейха, но очень трудно было предпринять что-либо против японского подданного и против самой встречи.
По крайней мере, он надеялся, что это так.
Была ли вероятность, хотя маленькая, того, что СД удалось задержать пожилого японского джентльмена где-то в пути?
Путь из Токио в Сан-Франциско долог, особенно для столь престарелого и больного человека, который не может позволить себе воздушный перелет.
Что нужно сделать – Бейнис был в этом уверен – это выяснить у тех, кто стоит выше, находится ли мистер Ятабе до сих пор в пути. Им это известно. Если бы СД перехватило его, или отозвало бы правительство в Токио – они бы об этом узнали.
Однако ему пришло в голову, что если им удалось добраться до пожилого джентльмена, то они обязательно доберутся и до него.
И все же, несмотря ни на что, положение еще не было безнадежным. Одна мысль родилась в голове мистера Бейниса, пока он день за днем ожидал один в номере отеля «Абхирати».
Чем возвращаться в Берлин с пустыми руками, не лучше ли передать имевшиеся сведения мистеру Тагоми? По крайней мере в этом случае оставался шанс, пусть и весьма незначительный, что в конце концов соответствующие люди будут проинформированы. Но мистер Тагоми мог бы только выслушать, и в этом был недостаток этой идеи. В самом благоприятном случае он мог бы услышать, все хорошо запомнить и как можно быстрее совершить поездку на Родные Острова. А мистер Ятабе на том уровне, где делают политику. Он может и слушать, и говорить.
Все же это было бы лучшем, чем ничего.
Времени оставалось все меньше. Начать все сначала, организовать осторожно, кропотливо, спустя несколько месяцев, еще раз эту тайную связь между некоей группировкой в Японии…
Это, конечно, очень удивит мистера Тагоми. Неожиданно обнаружить, какого рада знание обрушилось на его плечи, как далеко лежат они от дел, связанных с производством пластмасс.
Тут даже возможен нервный срыв.
«А вдруг он выболтает информацию какому-нибудь человеку из своего окружения, а может просто замкнется в себе, притворится, даже перед самим собой, что он ничего не слышал, просто откажется верить мне, встанет, поклонится и, извинившись, выйдет из комнаты, как только я начну?»
Неблагоразумно. Он именно так может воспринять откровение мистера Бейниса. Он не из тех, кому положено слушать подобные вещи.
«Так легко, – подумал мистер Бейнис, – уйти – это самый простой, доступный для всех выход. Хотел бы я, чтобы у меня был такой способ уклониться от бремени ответственности. Но все-таки этот выход невозможен даже для мистера Тагоми. Мы не так уж и отличаемся друг от друга. Он может закрыть уши от того, что будет исходить от меня, исходить в форме слов, но позже, когда до него дойдет глубинный смысл сказанного… Или кому-нибудь другому, с кем я в конце концов переговорю…»
Мистер Бейнис покинул свой номер, вошел в лифт и спустился в вестибюль. Снаружи, уже на тротуаре, он велел швейцару вызвать для него педикэб и вскоре уже ехал по Маркет-стрит, глядя на то, как энергично накручивает педали водитель-китаец.
– Здесь, – сказал он водителю, увидев вывеску, которую искал. – Встаньте у бордюра.
Педикэб остановился у пожарного гидранта. Мистер Бейнис расплатился с водителем и отпустил его. Казалось, никто за Бейнисом не следил. Он немного прошел по тротуару, а через мгновение с несколькими другими покупателями вошел в магазин «Фуга», самый большой супермаркет, расположенный в центре города.
Повсюду толпились покупатели. Бесконечные ряды прилавков. Продавщицы, в основном белые, с небольшим вкраплением японцев в качестве заведующих секциями, ужасный шум.
После некоторого замешательства мистер Бейнис нашел отдел мужской одежды.
Он остановился перед стеллажом с мужскими брюками и начал осматривать их.
Вскоре к нему подошел приказчик, молодой белый, и приветствовал его.
– Я вернулся, – сказал мистер Бейнис, – за темно-коричневыми шерстяными широкими брюками, которые я присмотрел еще вчера.
Встретившись взглядом с приказчиком, он добавил:
– Вы не тот человек, с которым я говорил. Тот был повыше, с рыжими усами, довольно худой. На его пиджаке было имя «Ларри».
Приказчик ответил, что тот недавно ушел на обед, но скоро вернется.
– Я зайду в примерочную и примерю эту пару, – сказал мистер Бейнис, беря брюки со стеллажа.
– Пожалуйста, сэр.
Приказчик указал на свободную кабину, затем отошел, чтобы обслужить кого-то еще.
Мистер Бейнис вошел в примерочную и закрыл за собой дверь.
Сев на один из двух стульев, он принялся ждать.
Через несколько минут раздался стук.
Дверь примерочной отворилась, и вошел невысокий японец средних лет.
– Вы иностранец, сэр? – сказал он мистеру Бейнису. – Я должен проверить вашу платежеспособность. Позвольте взглянуть на ваше удостоверение.
Он закрыл за собой дверь. Мистер Бейнис достал бумажник. Японец сел и начал проверять содержимое.
Наткнувшись на фотографию девушки, он приостановился.
– Очень хорошенькая.
– Моя дочь, Марта.
– У меня есть дочь, которую тоже зовут Мартой, – сказал японец. – Теперь она в Чикаго, учится игре на фортепиано.
– Моя дочь вот-вот выйдет замуж, – сказал мистер Бейнис.
Японец вернул бумажник и замер, выжидая.
– Я здесь уже две недели, – сказал мистер Бейнис. – Но мистер Ятабе до сих пор не появился. Я хочу узнать, находится ли он до сих пор в пути? И если нет, то что я должен делать?
– Приходите завтра, во второй половине дня, – ответил японец.
Он встал. Встал и мистер Бейнис.
– До свидания.
– До свидания, – ответил мистер Бейнис.
Он вышел из примерочной, положил брюки назад на стеллаж и вышел из универмага «Фуга».
Идя по тротуару вместе с другими пешеходами, он думал, что на все ушло не так уж много времени. Сможет ли он получить необходимую информацию? Ведь нужно было связаться с Берлином, передать его запрос, произвести шифровку и дешифровку – каждый из этих шагов отнимал время.
«Жаль, что я раньше не встретился с этим агентом. Я бы избавился от многих страхов и мук. Очевидно, это не было связано с особым риском, все как будто прошло очень гладко. По существу, на это ушло всего пять-шесть минут».
Теперь он чувствовал себя гораздо лучше.
Вскоре он уже рассматривал витрину с фотографиями, сделанными во время непристойных представлений в низкопробных притонах, грязные, обгаженные мухами, снимки совершенно голых белых женщин, чьи груди висели, как наполовину спустившиеся воздушные шары. Зрелище позабавило его, и он задержался у витрины. Мимо него по своим делам прохожие, не обращая никакого внимания.
Наконец-то он хоть что-то сделал.
Какое облегчение!
Юлиана читала, поудобнее опершись на дверцу автомобиля. Рядом с ней, выставив локоть из окна, Джо одной рукой, слегка касаясь баранки, вел машину. К его нижней губе прилипла сигарета. Он был хорошим водителем, и они уже порядочно отъехали от Каньон-Сити.
Из приемника неслась слащавая народная музыка, вроде той, которую играют ансамбли аккордеонистов в пивных на открытом воздухе: бесконечные польки и шотландки – она никогда не умела отличить одни от других.
– Дешевка, – отметил Джо, когда музыка закончилась. – Послушай, я неплохо разбираюсь в музыке, могу сказать, кто был великим дирижером. – Ты, наверное, не помнишь его: Артуро Тосканини.
– Не помню, – машинально ответила она, не отрываясь от книги.
– Он был итальянцем. Но после войны не разрешили бы ему дирижировать из-за его политических симпатий. Теперь-то он уже умер. Не нравится мне этот фон Кароян – бессменный дирижер Нью-йоркской филармонии. Мы были обязаны ходить на его концерты, наш рабочий поселок. А что я люблю, как всякий «воп» – догадайся!
Он посмотрел на нее.
– Понравилась книга?
– Захватывает.
– Мне нравятся Верди и Пуччини. Все, что у нас было в Нью-Йорке – это тяжеловесная, напыщенная музыка Вагнера и Орффа, и мы были обязаны каждую неделю ходить на эти пошлые драматические представления, устраиваемые нацистами в Медисон-сквер-гарден – с флагами, трубами, барабанами, пылающими факелами. История готских племен или другая воспитательная чушь, где-то бы можно было назвать это все «искусством», вместо того, чтобы говорить, монотонно прочитали. Ты бывала в Нью-Йорке до войны?
– Да, – отозвалась она, не отрываясь от книги.
– Правда, что там были шикарные театры? Я слышал, что были. Да и с кино теперь то же самое: вся кинопромышленность сосредоточилась в одном берлинском квартале. За те тринадцать лет, которые я провел в Нью-Йорке, не было не одной оперетты или пьесы, только эти…
– Не мешай мне читать, – сказала Юлиана.
– То же самое и с книжными издательствами, – сказал Джо невозмутимо. – Сейчас они все монополизированы с центром в Мюнхене. В Нью-Йорке книги теперь обеспечивают только одни гигантские печатные станки. Так, во всяком случае, говорят.
Заткнув уши пальцами, она сосредоточилась на лежавшей у нее на коленях книге, стараясь отключиться от его голоса.
Ей попался тот раздел «Саранчи», где описывалось легендарное телевидение, и оно очаровало ее, особенно те строки, где говорилось о дешевых небольших установках для отсталых народов Африки и Азии.
«Только предприимчивость янки и система массового производства – Детройт, Чикаго, Кливленд – какие волшебные названия! – могли совершить это чудо, посылку этого нескончаемого и почти до безумия бескорыстного потока дешевых однодолларовых (в китайских долларах) телевизионных приборов в каждую деревню, в любую глухомань Востока. И когда какой-нибудь изможденный юноша с беспокойным умом, умирая от голода, хватался за этот единственный шанс, который предоставляли ему щедрые американцы, и собирал из набора крохотный приемник с встроенным в него источником питания размером не больше куска туалетного мыла, то что же можно было узнать с его помощью? Сгрудившись перед экраном, молодежь деревни – а часто и люди постарше – видели слова. Инструкции. Прежде всего, как научиться читать, затем все остальное. Как выкопать более глубокий колодец, вспахать более глубокую борозду. Как очистить питьевую воду, исцелить своих больных. Над их головами витала американская искусственная волна, распространяя сигналы, разнося их повсюду, всем страждущим, всем жаждущим знания массам Востока…»
– Ты читаешь все подряд? – спросил Джо. – Или пропускаешь какие-то куски?
– Как это замечательно! Он заставил нас посылать пищу и образование всем азиатам, миллионам их, – сказала она.
– Благотворительность во всемирном масштабе.
– Да. Новый курс, провозглашенный Тагуэллом, по подъему уровня жизни масс. Только послушай.
Она прочла вслух:
– «Чем всегда был Китай? Томящимся, цельным, испытывающим нужду во всем существом, глядевшим на запад. Его великий президент демократ Чан Кайши, который провел китайский народ через военные годы, теперь, в дни мира, вел его к Декаде Перестройки. Но для Китая это не было восстановлением, так как в этой, почти сверхъестественно обширной плоской стране раньше ничего не возводилось, и она еще оставалась погруженной в свой древний сон. Восстающее ото сна существ, гигант, которому еще нужно было наконец-то обрести ясное сознание, пробудиться в современном мире с его реактивными самолетами и атомной энергией, его автострадами, заводами и лекарствами. И откуда же должен был раздаться тот удар грома, что разбудил бы гиганта? Чан-Кайши знал это еще во время войны с Японией. Он мог раздаться только из Соединенных Штатов. К 1950 году американские техники и инженеры, учителя, врачи, агрономы роем устремились в каждую провинцию, каждую деревню, подобно какому-то новому виду ожившего…»
– Ты знаешь, что он сделал, а? – прервал ее чтение Джо. – Он взял у нацизма все лучшее социалистическую часть, организацию Тодта и экономический прогресс, достигнутый при Шпеере, и все это подарил чему? Новому курсу. И выкинул все то, что уродливо – деятельность СС, уничтожение низших рас, изоляцию других. Но это же утопия! Ты думаешь, если бы союзники победили, то Новый Курс оживил бы экономику и совершил бы все эти социальные сдвиги, поднял бы благосостояние? Ничего подобного! Он выдумал некую форму государственного синдиката, корпоративного государства, вроде того, к которому мы пришли при дуче. Он утверждает: вы будете иметь только хорошее и ничего из…
– Дай почитать, – огрызнулась Юлиана.
«И эти рынки, неисчислимые миллионы китайцев, обеспечили на много лет работой заводы Детройта и Чикаго. Этот гигантский зев никогда не наполнится, этот народ и за сто лет не обеспечить нужным количеством грузовиков и кирпичей, стальных болванок и одежды, пишущий машинок и капель от насморка. Американский рабочий имел в 1960 году наивысший уровень жизни в мире и все потому, что Штаты изящно назывались „наиболее благоприятствующей страной“ при заключении торговых сделок со странами Востока. США больше не оккупировали Японию, а последняя никогда не оккупировала Китай, и тем не менее неоспоримым фактом было то, что Кантон, Токио и Шанхай покупали не британские товары, а американские. И в каждой новой сделке рабочий в Балтиморе, Лос-Анджелесе и Атланте видел увеличение своего благосостояния. Тем, кто делал долгосрочную политику. Людям в Белом Доме, обладающим широким кругозором, казалось, что они почти добились цели. Исследовательские ракеты должны были вот-вот устремиться в космические бездны, покидая Мир, который наконец-то увидел окончание своих вековых болезней: голода, болезней, войн, невежества. Эквивалентные меры социального и экономического развития, предпринятые Британской империей, принесли подобное же облегчение участи широких масс в Индии, Бирме, Африке, на Ближнем Востоке. Продукция заводов Рура и Манчестера, сталь Саара, нефть Баку – все слилось, и взаимодействовало в сложной, но действенной гармонии. Народы Европы наслаждались тем, что казалось…»
– Я полагаю, что именно они должны править миром, – сказала Юлиана.
Она оторвалась от книги.
– Они во всем были лучше всех. Британцы.
Джо ничего на это не ответил, несмотря на то, что она выжидающе посмотрела на него.
Она вновь взялась за книгу.
«…осуществлением мечты Наполеона: разумной однородности этически различных народов, отсутствие которой было причиной раздоров и пререканий по каждому пустяку со времен падения Рима. А также мечты Карла Великого: объединенного христианства, которое бы стало жить в мире не только между собой, но и остальным миром. И все же до сих пор оставалась одна ноющая рана.
Сингапур.
В Малайском государстве жило много китайцев, в основном предпринимателей, и эта процветающая, работающая буржуазия видела в американском способе видения дел в Китае более справедливое общение с теми, кого британцы называли „туземцами“. Бывшие под британским господством темнокожие расы не допускались даже в провинциальные клубы, отели, приличные рестораны. Как и прежде, они видели, что для них в трамваях отведены особые секции – и что хуже всего – что они ограничены в выборе места жительства в любом из городов. Эти „туземцы“ по слухам, из газет знали, что в США проблемы цветных решены еще до 1950 года. Что белые и негры живут, работают и едят вместе даже на Глухом Юге. Вторая Мировая война покончила с дискриминацией…»
– А потом начались беспорядки? – спросила она у Джо.
Он кивнул, продолжая следить за дорогой.
– Ну расскажи же, что было дальше.
Она закрыла книгу.
– Мне все равно не успеть дочитать ее до конца, скоро мы будем в Денвере. Наверное, Америка и Англия затеют между собой войну, и в результате одна из них будет повелевать всем миром.
– Кое в чем эта книга не так уж и плоха, – отозвался Джо. – Он все продумал до мельчайших подробностей. США получили Тихий Океан, создав нечто вроде нашей сферы Сопроцветания Юго-Восточной Азии. Россию они с Англией поделили на сферы влияния. Так продолжалось десять лет. А затем, естественно, между ними возникли трения.
– Почему же – естественно?
– Такова человеческая натура, – сказал Джо, – и природа государства. Подозрительность, страх, жадность. Китайцы думают, что США подрывают господство Британии в Южной Азии, привлекая на свою сторону значительное китайское население, у которого под влиянием Чай Кайши – настроение проамериканское. Англия начинает организовывать то, что они называли «охраняемые районы опеки».
Он ухмыльнулся.
– Другими словами, концентрационные лагеря для тысяч китайцев, подозреваемых в измене. Их обвиняют в саботаже и пропаганде. Черчилль до того…
– Ты хочешь сказать, что он еще у власти? Разве его еще не убрали?
– Вот тут-то британская система и превзошла американскую, – сказал Джо. – Каждые восемь лет США дают пинка под зад своим руководителям, какими бы опытными они не были. Но Черчилль-то все еще у власти. У США после Тагуэлла никогда не было руководителя, подобного ему. Одни ничтожества. И чем старше он, тем властолюбивее и жестче, этот Черчилль. В 1960 году он уже напоминает какого-то древнего властителя Центральной Азии. Никто не смеет ему перечить. Он у власти более двадцати лет.
– О, боже! – воскликнула она.
Она открыла книгу с конца, чтобы найти подтверждение тому, что он говорил.
– С чем я согласен, – продолжал Джо, – так это с тем, что Черчилль во время войны был единственным порядочным лидером Англии. Если бы его оставили у власти, дела Англии были бы гораздо лучше. Вот, что я скажу: государство не может быть лучше своего руководителя. «Фюрерпринцип» – идея вождя, как говорили нацисты. Они правы. Даже этот американец должен согласиться с ними. Конечно, у него США после войны осуществили колоссальную экономическую экспансию, прибрав к рукам бездонный рынок сбыта в Азии, доставшейся им от японцев. Но этого оказалось недостаточно: таким путем трудно обрести идею. Не получили ее и британцы. В обеих странах правят богачи, плутократия. Если бы победили они, все их думы сводились бы к тому, чтобы увеличить побольше доходы для своей верхушки. Он ошибся, этот Абендсен: не было бы никаких социальных реформ, не было бы планов повышения жизненного уровня масс. Англосаксонская плутократия не допустила бы этого.
Теперь он говорил как настоящий фашист.
Очевидно, Джо по ее лицу понял, о чем она думает. Он повернулся к ней, снизил скорость и, поглядывая то на нее, то на шедшие впереди машины, горячо проговорил:
– Послушай, я не из интеллектуалов. Фашизму нет в них надобности. Что требуется, так это дело, а теория выводится из действия. Единственно, что требует он нас наше корпоративное государство – это достижения социальных сил истории. Понимаешь? Это я говорю тебе. Я это точно знаю, Юлиана.
Тон его стал неистовым, даже молящим.
– Это старые, гнилые, руководимые золотом империи: Британская, Французская, Американская, хотя последняя – только незаконнорожденный ублюдок, а не империя в полном смысле. Все они в равной степени опираются на деньги. Души у них не было, а естественно, не было и будущего, роста не было. Да, нацисты – это банда головорезов, я с этим согласен. Ты же тоже думаешь? Верно же?
Она через силу улыбнулась: итальянские экзальтации засосали его – он вел машину, извергая из себя целую речь.
– Абендсену слишком важно, кто победит – США или Англия. Явная нелепость. Они не достойны победы. Они ничем ее не заслужили. Ты когда-нибудь читала что-нибудь из того, что писал дуче? Это откровение. Красивый мужчина. Красивые слова. Он объясняет подоплеку каждого явления. На самом деле основным существом конфликта во время войны была борьба старого против нового. Деньги – вот почему нацисты ошибочно и некстати притянули сюда еврейский вопрос – против коллективного духа масс, названного фашистами «гемейшафт» – народность. Как и Советы. Коммуна, да? Однако коммунисты позаимствовали идеи панславянской империи Петра Великого, и их социальные реформы имели целью имперские амбиции.
«Он сейчас – вылитый Муссолини», – подумала Юлиана.
– Зверства нацистов – это трагедия.
Джо на минуту замолк, обгоняя еле тащившийся грузовик.
– Но при всякой перемене проигравшему приходится туго. Тут нет ничего нового. Вспомни прежние революции, например, французскую, вспомни тактику Кромвеля по отношению к Ирландии. В немецкой философии слишком много темперамента, да и театральности с избытком. Одни шествия чего стоят. Настоящего фашиста никогда не увидишь разглагольствующим. Он всегда действует как я. Верно?
Она рассмеялась.
– Ты болтаешь со скоростью мили в минуту.
– Я тебе объясняю фашистскую теорию действия, вне себя вскричал он.
Она не смогла ответить: слишком уж забавно это было. Но человек, сидевший рядом, вовсе не считал это забавным.
Раскрасневшись, он сердито смотрел на нее.
Вены на его лбу вздулись, и его снова начало трясти. Он снова засунул пятерню за всклокоченную шевелюру и стал ею двигать взад и вперед, ничего не говоря, но глядя ей в глаза.
– Не обижайся на меня, – сказала она.
На какой-то миг ей показалось, что он хочет ее ударить: он уже занес руку, но тут же потянулся к приемнику и включил его.
Из динамика неслась оркестровая музыка, трещали помехи. Она попыталась снова еще раз сосредоточиться на книге.
– Ты права, – сказал Джо после долгой паузы.
– Насчет чего?
– Насчет дважды битой империи. С клоуном вместо вождя. Неудивительно, что мы ничего от этой войны не получили.
Она похлопала его по руке.
Юлиана, все это муть, – отозвался Джо. – Ничего нет истинного и определенного. Верно?
– Может быть и так, – отсутствующе произнесла она.
Она продолжала читать.
– Победила Британия.
Джо указал на книгу.
– Избавляю тебя от необходимости выискивать это место. США приходят в упадок, Британия все больше их теснит, продолжая экспансию, сохраняя инициативу. Так что можешь отложить книгу в сторону. Надеюсь, в Денвере нам будет весело.
Она закрыла книгу.
– Тебе нужно расслабиться. Я хочу, чтобы ты отдохнул.
«Если тебе не удастся это, – подумала она, – ты развалишься на миллион частей, как лопнувшая пружина. А что тогда будет со мной? Как я вернусь назад? А может, уже сейчас оставить тебя? Очень хочется тех лучших времен, которые ты мне обещал. Я не хочу быть обманутой. Слишком часто меня обманывали прежде другие люди».
– Обязательно будет хорошо, – сказал Джо. – Послушай…
Он как-то странно, оценивающе взглянул на нее.
– Ты слишком увлеклась этой книгой. Вот интересно – представь себе человека, написавшего бестселлер, ну, автора, вроде этого Абендсена. Пишут ли люди ему письма? Могу поспорить, что многие пишут и хвалят книгу, может быть, даже посещают его.
Она тут же поняла.
– Джо, это же всего лишних полторы сотни километров.
Глаза ее засияли. Он улыбнулся ей, снова счастливый, не испытывая ни огорчений, ни волнений.
– Пожалуй, можно было бы, – сказала она. – Ты так хорошо водишь машину – тебе бы ничего не стоило доехать туда, правда?
– Ну, я сомневаюсь, что этот знаменитый человек так запросто пускал бы к себе посетителей. Их, наверное, пруд пруди.
– А почему бы не попытаться, Джо?
Она схватила его за плечо и возбужденно сдавила его.
– Худшее, что он может сделать – выгнать нас. Пожалуйста, Джо.
– Только когда сделаем покупки и прилично оденемся, – веско проговорил Джо, – все с иголочки. Это очень важно – произвести хорошее впечатление. И может быть мы даже найдем новый автомобиль, уже там, в Шайенне. Держу пари, нам удастся.
– Да, – подтвердила она. – И тебе нужно подстричься. И позволь, чтобы одежду тебе подобрала я, пожалуйста, Джо. Я, бывало, выбирала одежду для Френка. Мужчина ведь никогда не может купить что-нибудь приличное для себя.
– На одежду у тебя неплохой вкус, – заметил Джо.
Он смотрел на расстилавшуюся перед ними дорогу.
– И вообще… Лучше всего, если ты сама позвонишь ему, именно ты свяжешься с ним.
– Я сделаю себе прическу, – сказала она.
– Хорошо.
– И даже не побоюсь подняться и нажать звонок.
Она осмелела.
– Я имею в виду, что живем-то мы только один раз. Зачем же нам трусить? Он такой – же человек, как и мы все. Может быть, ему будет даже приятно узнать, что кто-то только для того и заехал в такую даль, чтобы сказать ему, как понравилась его книга. Мы сможем получить его автограф на первой странице книге – обычно его оставляют именно там. Разве не так? Только было бы лучше купить новый экземпляр: этот так обтрепался и засалился. Тут автограф не будет смотреться.
– Все что пожелаешь, – ответил Джо. – Я позволю тебе взять на себя все детали. Я уверен, что тебе они под силу. Хорошенькая девушка всегда добьется своего. Когда он увидит, какая ты сногсшибательная, то настежь распахнет дверь. Но послушай: давай без дураков!
– Что ты хочешь сказать?
– Скажешь, что мы женаты? Я не хочу, чтобы ты впуталась с ним в какую-нибудь историю. Ты понимаешь, о чем я говорю. Это было бы ужасно. Это бы разбило нам всем жизнь – какая награда за его гостеприимство, какая ирония. Так что гляди в оба, Юлиана.
– Кстати, и поспоришь с ним, – сказала Юлиана, – насчет того, Италия ли стала причиной поражения, предав державы Оси, расскажешь ему то, что ты рассказывал мне.
Джо кивнул.
– Ну что ж, договорились. Мы обсудим все, что он написал.
Они быстро мчались на север.
Остывший взор, слабость в желудке и так далее. Тошнота и угнетенное половое чувство.
И все же – перед глазами ничего нет.
Чем может ответить его тело? Бегством?
Скрестив ноги, мистер Тагоми уселся прямо на полу своей гостиной и начал манипулировать с сорока девятью стебельками тысячелистника.
Вопросы были безотлагательны, и он с лихорадочной быстротой проделал все необходимое, чтобы получить перед собой все шесть строчек.
О ужас! Гексаграмма пятьдесят один!
Бог является под знаком грома и молнии.
Трубный глас – он непроизвольно прижал руки к ушам. Ха-ха! Хо-Хо! Мощный взрыв, что бросает его в дрожь и заставляет закрыть глаза от страха. Рев тигра, нервная суетня всполошившихся ящериц – и вот сам бог является миру.
Что же это значит? Он оглядел комнату.
– Приближение – чего?
Он вскочил и неподвижно ждал, тяжело дыша.
Ничего. Колотится сердце. Дыхание и все физиологические процессы, включая даже непроизвольные, управляемые подсознанием, близки к критическому уровню: адреналин, сильное сердцебиение, учащенный пульс, нарушение функций желез, комок в горле, застывший взор, слабость в желудке и так далее. Тошнота и угнетенное половое чувство.
И все же – перед глазами ничего нет.
Чем может ответить его тело? Бегством?
Все готово к нему. Но куда бежать? И зачем?
На ум ничего не приходило. Значит, невозможно. Дилемма цивилизованного человека: тело готово к чему угодно, но угроза туманна, не обозначена.
Он вошел в ванную и начал намыливать подбородок, чтобы бриться.
Зазвонил телефон.
– Удар, – сказал он громко.
Он отложил бритву.
– Будь готов.
Он быстро перешел из ванной в спальню.
– Я готов.
Он поднял трубку.
– Тагоми слушает.
Голос его сорвался, и ему пришлось прочистить горло.
Пауза, затем слабый, высохший, шуршащий, как старые опавшие листья, голос произнес:
– Сэр, это Шинджиро Ятабе. Я прибыл в Сан-Франциско.
– От имени главного торгового представительства приветствую вас, – сказал мистер Тагоми. – Я очень рад. Вы в добром здравии и в добром духе?
– Да, мистер Тагоми. Когда я смогу увидеть вас?
– Очень скоро. Через полчаса.
Мистер Тагоми взглянул на настенные часы, с трудом разбирая время.
– Третья сторона, мистер Бейнис. Я должен связаться с ним. Возможна задержка, но…
– Мы можем условиться: через два часа, сэр, – сказал мистер Ятабе.
– Хорошо, – сказал мистер Тагоми, поклонившись.
– В вашей конторе в «Ниппон Таймс Билдинг».
Мистер Тагоми поклонился вторично.
Щелк. Мистер Ятабе опустил трубку.
«Мистер Бейнис будет доволен, – подумал мистер Тагоми. – Он должен будет чувствовать то же, что кот, которому бросили кусок семги, например, отличный жирный хвост».
Мистер Тагоми опустил рычаг, а затем спешно набрал номер отеля «Абхирати».
– Тягостное ожидание закончилось, – сказал он, услышав сонный голос мистера Бейниса.
Сон как рукой сняло.
– Он здесь?
– В моей конторе, – сказал мистер Тагоми, – в десять часов двадцать минут. До свидания.
Он положил трубку и бросился в ванную заканчивать бритье. На завтрак не было времени, нужно будет велеть мистеру Рамсею что-нибудь сообразить, когда все будут в сборе. Все трое могут одновременно позволить себе удовольствие. Бреясь, он думал о том, что именно заказать на завтрак.
Мистер Бейнис стоял в пижаме с трубкой в руке и нервно потирал лоб. «Какой стыд, – подумал он, – сломаться и выйти на связь с этим агентом. Если бы подождать всего день. Но, возможно, ничего плохого и не произошло. Однако сегодня нужно вернуться в магазин. Предположим, я не откажусь? Это может вызвать цепную реакцию, они подумают, что меня убили, или что-то в этом роде. Попытаются меня отыскать. Но все это уже не столь важно, потому что он здесь. Наконец-то. Ожидание кончилось».
Мистер Бейнис бросился в ванную и стал готовиться к бритью.
Он решил, что не стоит сомневаться в том, что мистер Тагоми узнает его, как только увидит.
«Теперь мы сможем отбросить это прикрытие: „Мистер Ятабе“. По существу, мы можем отбросить все прикрытия и все условности».
Побрившись, он тут же поспешил под душ.
«Наверное, уже поздно СД что-либо предпринимать, – подумал он, – даже если они разнюхали, поэтому мне, вероятно, может не беспокоиться. По крайней мере, будничные, мелкие заботы можно выкинуть из головы. Ничтожный страх за свою собственную шкуру. Что же касается всего остального – теперь придется беспокоиться всерьез».
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:18 | Post # 14 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8773
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | Глава 11
Для рейхсконсула в Сан-Франциско барона Гуго Рейсса первое же дело этого дня было неожиданным и внушающим тревогу.
Войдя в приемную, он обнаружил, что там его уже ждет посетитель, крупный мужчина средних лет с тяжелой челюстью и следами оспы на лице, с недобрым хмурым лицом. Мужчина встал и отдал партийный салют, одновременно пробормотав:
– Хайль!
– Хайль! – ответил Рейсс.
Внутренне он застонал, хотя на лице его отразилась формальная деловая улыбка.
– Герр Крауз фон Меер? Я удивлен. Войдете?
Он отпер дверь своего кабинета, удивляясь тому, куда запропастился его вице-консул и кто позволил войти в приемную шефа СД. Однако этот человек уже был здесь, и теперь с этим уже ничего не поделаешь.
Войдя вслед за ним, сунув руки в карманы своего темного драпового пальто, Крауз фон Меер сказал:
– Послушайте, барон, мы нашли парня из абвера. Это Рудольф Вегенер. Он показался на одной старой явке абвера, которая у нас под колпаком.
Крауз фон Меер захихикал, ослабившись и показывая при этом огромные золотые зубы.
– Мы проследили его до самой гостиницы.
– Прекрасно, – сказал Рейсс.
Он заметил на своем столе почту. Значит, Пфердхуф где-то поблизости. Несомненно он оставил кабинет запертым, чтобы помешать шефу СД совать свой нос в их дела.
– Это очень важно, – сказал фон Меер. – Я известил Кальтенбрунера самым безотлагательным образом. Теперь в любую минуту вы можете получить известие из Берлина, если только эти «унратфрессеры», пожиратели мусора, там, дома, все не перепутают.
Он уселся за консульский стол, вытащил из кармана пачку сложенных бумаг и, шевеля губами, старательно развернул одну из них.
– Фамилия для прикрытия – Бейнис. Выдает себя за шведского промышленника или коммерсанта, или за кого-то еще, связанного с промышленностью. Сегодня утром в восемь десять он отозвался на телефонный звонок насчет официального свидания в десять двадцать в японской конторе. Сейчас мы пытаемся проследить, откуда был сделан звонок. Возможно нам это удастся через полчаса сделать. Они мне перезвонят сюда.
– Понимаю, – сказал Рейсс.
– Теперь мы сможем подцепить этого молодца, – продолжал Крауз фон Меер. – И если мы это сделаем, то, естественно, отошлем назад в Рейх на ближайшей ракете «Люфтганзы». Однако японцы или Сакраменто могут запротестовать и попытаться помешать этому. Они адресуют протест вам, если решатся. Возможно, они даже окажут очень сильное давление и доставят в аэропорт целый грузовик агентов токкоки.
– Вы не можете сделать так, чтобы они никого не обнаружили?
– Слишком поздно. Он же на пути на это свидание. Нам, возможно, придется брать его прямо на месте, ворваться, схватить и бежать.
– Мне это не нравится, – сказал Рейсс. – А вдруг у него свидание с каким-то чрезвычайно важным, высокопоставленным японцем? Как раз сейчас в Сан-Франциско, по-видимому, находится личный посланец Императора. На днях до меня дошел слух…
– Это не имеет значения, – перебил его фон Меер. – Подданный Германии должен подчиниться законам Рейха.
«А мы хорошо знаем, что представляют из себя законы Рейха», – подумал Рейсс.
– У меня наготове отделение коммандос, – продолжал Крауз фон Меер. – Пятеро отличных ребят.
Он снова хихикнул.
– Выглядят как скрипачи. Чудные лица аскетов, грустные лица, такие, как, может быть, у студентов богословов. Когда они войдут, япошки сначала подумают, что это струнный квартет…
– Квинтет, – подсказал Рейсс.
– Да. Они подойдут прямо к двери, соответствующе одетые.
Он внимательно осмотрел консула.
– Почти так же, как вы.
«Спасибо», – подумал Рейсс.
– Прямо на виду у всех, не стесняясь, прямо к этому Вегенеру. Они окружат его, как будто с ним совещаются. Мол, очень важное сообщение, – продолжал бубнить он, пока консул открывал свою почту. – Никакого насилия, просто: «Герр Вегенер, пройдемте с нами, пожалуйста. Вы же все понимаете». И между спинными позвонками маленькое острие. Миг. И высшие нервные центры парализованы.
Рейсс кивнул.
– Вы слушаете?
– Да.
– И снова на улицу в автомобили. Назад ко мне в контору. Япошки, конечно, переполошатся, но будут вежливыми до последнего момента.
Крауз фон Меер неуклюже отодвинулся от стола, пытаясь показать, как будут раскладываться японцы.
Это же так грубо – обманывать нас, герр фон Меер. Однако ничего не поделаешь, до свидания, герр Вегенер…
– Бейнис, – сказал Рейсс. – Разве не этой фамилией он пользуется на этих переговорах?
– Бейнис. Очень жаль, что вы покидаете нас. В другой раз мы возможно, еще о многом с вами переговорим.
На столе зазвонил телефон, и Крауз фон Меер, перестал кривляться.
– Это наверное мне.
Он потянулся к трубке, но Рейсс его опередил.
– Это Рейсс.
– Консул, говорит Ausland Fernsprechamt в Новой Шотландии, – проговорил незнакомый голос. – Вам трансатлантический вызов из Берлина, срочно.
– Хорошо, – отозвался Рейсс.
– Подождите минутку, консул.
Послышались слабые разряды, треск, потом другой голос, женский.
– Канцелярия.
– Да, это Ausland Fernsprechamt в Новой Шотландии. Вызывается рейхсконсул Гуго Рейсс. Сейчас консул на проводе.
– Поддерживайте связь.
Последовала долгая пауза, во время которой Рейсс одной рукой продолжал перебирать почту. Крауз фон Меер равнодушно наблюдал за ним.
– Герр консул, извините, что отнимаю у вас время, – раздался мужской голос.
Кровь застыла в жилах Рейсса. Баритон, тщательно отработанный, гладкий, переливающийся голос, знакомый Рейссу много лет. Доктор Геббельс.
– Это доктор Геббельс.
– Да, канцлер.
Следивший Крауз фон Меер улыбнулся.
Челюсть его больше не отвисала.
– Только что меня попросил позвонить вам генерал Гейдрих. В Сан-Франциско сейчас находится какой-то агент абвера, его зовут Рудольф Вегенер. Вы должны всецело содействовать СД во всем, что она предпринимает по отношению к нему. На подробности в данный момент нет времени. Просто полностью предоставьте свою контору в их распоряжение. Заранее премного вам благодарен.
– Понимаю, герр канцлер, – сказал Рейсс.
– До свидания, консул.
Крауз фон Меер пристально посмотрел на Рейсса, как только тот положил трубку.
– Я был прав?
Рейсс пожал плечами.
– О чем тут спорить?
– Подпишите ордер на принудительное возвращение этого Вегенера в Германию.
Вынув ручку, Рейсс подписал ордер, поставил на нем печать и протянул его шефу СД.
– Благодарю вас, – сказал фон Меер. – Теперь, как только японские власти позвонят вам и станут жаловаться…
– Если только станут.
Крауз фон Меер взглянул на него.
– Станут. Они будут здесь – не пройдет и пятнадцати минут после того, как мы скребем этого Вегенера.
Он перестал паясничать, лицо его стало серьезным.
– Никакого струнного квинтета, – сказал Рейсс.
Фон Меер не обратил внимание на укол.
– Мы будем брать его вот-вот, так что будьте готовы. Можете сказать япошкам, что он гомосексуалист, фальшивомонетчик или что угодно в этом духе. Требуется вернуть его домой для предания суду как крупного уголовника. Не говорите им, что он политический. Вы же знаете, что они не принимают девяносто пяти процентов кодекса национал-социализма.
– Это я знаю, – сказал Рейсс. – И что делать, я тоже знаю. – И что делать, я тоже знаю. Он чувствовал растущее раздражение и возмущение от того, что его снова провели.
«Действуют через мою голову, – сказал он себе. – Как обычно. Меер связался с канцелярией, ублюдок».
Руки его тряслись. Не от звонка ли Геббельса? Ужас перед его всемогуществом? Или это чувство обиды от ущемленности его прав?
«Чертова полиция, – подумал он. – Они все сильнее и сильнее.
Уже заставили работать на себя Геббельса. Они заправляют там, в Рейхе. А что я могу сделать? И кто тут может что-нибудь сделать? Лучше будет помочь им. Не такое нынче время, чтобы перечить этому типу. Вероятно, там, в Берлине, он может добиться чего угодно, даже увольнения любого неугодного ему человека».
– Я давно понял, – сказал он вслух, – что вы вовсе не преувеличили значение этого дела, герр полицайфюрер. – Полагаю даже, что безопасность Германии зависит от того, насколько оперативно вы разоблачите этого шпиона и предателя.
Ему самому вдруг стало страшно оттого, что он выбрал такие слова. Однако Крауз фон Меер, казалось, был польщен.
– Благодарю вас, консул.
– Возможно, вы спасли нас всех.
– Ну, мы его еще не взяли.
Фон Меер нахмурился.
– Давайте подождем. Думаю, что скоро позвонят.
– Японцев я беру на себя, – сказал Рейсс. – Вы же знаете, у меня богатый опыт. Их жалобы…
– Не сбивайте меня, – перебил Крауз фон Меер. – Мне нужно подумать.
Очевидно, его обеспокоил звонок из канцелярии. Теперь он понял, что положение серьезно.
«А ведь, возможно, что этот молодчик уйдет, и это будет вам стоить вашей работы, – подумал консул Гуго Рейсс. – Моей работы, вашей работы – оба мы можем в любой момент очутиться на улице. Вряд ли у вас более безопасное положение, чем у меня. В самом деле, может быть, стоит вас слегка цапнуть за нос, чтобы поубавить спеси, герр полицайфюрер? Что-нибудь этакое провернуть, что никогда нельзя будет вменить в вину. Например, когда сюда придут жаловаться японцы, можно вскользь намекнуть на номер рейса Люфтганзы, которым уволокут отсюда этого парня, или, все отрицая, постепенно раздразнить их, ну, хотя бы тем, что, самодовольно улыбаясь, дать понять, что Рейху на них наплевать, что маленьких желтеньких человечков не принимают всерьез. Их так легко уколоть. А если они достаточно разогреются, они могут довести свои жалобы непосредственно до самого Геббельса. Есть разного рода возможности. СД, в сущности, не может выдворить этого парня из ТША без моего активного сотрудничества. Если бы мне только точно знать, куда нанести удар! Ненавижу тех, которые лезут через мою голову. Это ставит меня в чертовски неудобное положение. Я начинаю нервничать до бессонницы, а если я не смогу спать, то не смогу и делать свое дело. Оставим Германии самой исправлять свои проблемы. И вообще, мне было бы намного спокойнее, если бы этого неотесанного баварца вернули домой, к составлению отчетов в каком-нибудь вшивом отделении полиции».
Зазвенел телефон.
На этот раз Крауз фон Меер был первым у аппарата, и Рейсс не смог ему помешать.
– Алло, – проговорил фон Меер в трубку.
Он принялся слушать.
«Уже?» – мелькнуло в голове Рейсса.
Но шеф СД протянул трубку ему.
– Это вас.
Втайне облегченно вздохнув, Рейсс взял трубку.
– Это какой-то школьный учитель, – пояснил Крауз фон Меер, – допытывается, можете ли вы дать ему несколько австрийских театральных афиш для его класса.
Около одиннадцати утра Роберт Чилдан закрыл магазин и пешком направился в контору мистера Пола Касоура.
К счастью, Пол не был занят. Он вежливо поприветствовал Чилдана и предложил ему чаю.
– Я вас не задержу, – сказал Чилдан после того, как они оба принялись потягивать чай.
Кабинет Пола, хотя и был невелик, но отличался современной и простой обстановкой.
На стене всего дома одна, но превосходная литография: тигр работы Моккаи, шедевр конца тринадцатого столетия.
– Всегда счастлив видеть вас, Роберт, – сказал Пол тоном, содержавшим, как показалось Чилдану, некоторый оттенок равнодушия.
Возможно, это было просто его фантазией. Чилдан осторожно взглянул поверх чашки. Собеседник вроде бы казался добродушным и дружелюбным. И все же Чилдан ощутил некоторую перемену.
– Ваша жена, – сказал Чилдан, – вероятно разочарована моим безвкусным подарком. Я мог бы и обидеться. Однако когда имеешь дело с чем-то новым и неопробированным, как я уже говорил, предлагал вам этот подарок, трудно сделать надлежащую окончательную оценку – во всяком случае, человеку, привыкшему думать только о делах. Думаю, что вы и Бетти вместе имеете больше прав на высказывание суждения, чем я.
– Она не была разочарована, Роберт, – сказал Пол. – Я не передавал ей той вещицы.
Опустив руку в ящик стола, он извлек маленькую белую коробочку.
– Она не покидала стен этого кабинета.
«Догадался, – подумал Чилдан. – Ну и ловкач. Он даже не сказал ей. Вот так история. Теперь остается надеяться, что он не выйдет из себя и не обвинит меня в попытке соблазнить его жену. А он может стереть меня в порошок».
Сохраняя на лице хорошую мину, он продолжал потягивать чай.
– О, – мягко протянул он. – Интересно.
Пол открыл коробочку, вынул из нее заколку и начал ее осматривать, повернул на свету и повертел из стороны в сторону.
– Я нашел в себе смелость показать это кое-каким деловым людям, – сказал Пол, – разделяющим мои вкусы по отношению к американским историческим вещицам и реликвиям, имеющим общехудожественное эстетическое достоинство.
Он взглянул на Роберта Чилдана.
– Конечно, прежде никто из них ничего подобного не видел. Как вы объяснили мне, до настоящего времени такие вот современные изделия известны не были. Думаю также, что вы знаете, что являетесь единственным представителем этого направления.
– Да, знаю, – отозвался Чилдан.
– Хотите знать, как они отреагировали?
Чилдан поклонился.
– Они смеялись, – сказал Пол.
Чилдан молчал.
– И я смеялся, – сказал Пол, – без вас, на другой день после того, как вы пришли и показали мне эту штуковину. Естественно, чтобы не расстроить вас, я скрыл свою реакцию. Вы несомненно помните, что я был более или менее равнодушен во внешних своих проявлениях.
Чилдан кивнул.
– Но тем не менее, – сказал Пол, – я уже несколько дней внимательно ее осматриваю и без всяких логических причин ощущаю определенную эмоциональную нежность. «Почему же?» – спрашиваю я себя. Ведь я даже не спроецировал на эту штуковину: как в германских психологических опытах, свое собственное естество. Я до сих пор не вижу никаких черт, никакой формы души. Но она каким-то образом имеет сопричастность к Дао. Понимаете?
Он кивнул Чилдану.
– Она уравновешена. Силы внутри этого предмета сбалансированы. Равнодействующая придет ей покой. Поэтому можно сказать, что эта штука пребывает в мире со вселенной. Она была вовлечена в ней, но ей тут же удалось придти в состояние гомеостазиса с нею, независимого состояния, поддерживаемого только внутренними, без внешнего вмешательства, ресурсами.
Чилдан кивнул, изучая заколку, но Пол не обращал на него внимания, продолжал:
– У нее нет ваби, – сказал он, – и не могло быть, но… – Он тронул пальцами головку шпильки. – Роберт, у этой штуковины есть ву.
– Я верю вам, – сказал Чилдан.
Он пытался вспомнить, что же такое «ву» – слово не японское, оно китайское.
Он вспомнил, что оно означает «мудрость» или «разумение», в любом случае, нечто в высшей степени значительное, хорошее.
– Руки ремесленника, – сказал Пол, – обладали ву и сделали так, чтобы ву передалось этому предмету. Но он закончен, совершенен, Роберт. Размышляя над этим, мы сами приобретаем еще большее ву. Мы испытываем умиротворение, присущее, однако, не искусству, а священным предметам. Я припоминаю храм в Хиросиме, где можно рассматривать челюсть какого-то средневекового святого. Однако вот этот предмет – дело рук человека, а то была реликвия. Этот предмет живет в настоящем, в то время как тот – просто остался. В результате этих размышлений, занимавших меня со времени нашего последнего прихода, я определил ценность этой вещи, она заключается в отсутствии историчности. И я этим глубоко заинтересован, да вы и сами видите.
– Да, – отозвался Чилдан.
– Не иметь исторической ценности, не иметь художественных, эстетических достоинств, и тем не менее содержать оттенок некой неземной ценности – это какое-то чудо. И именно оттого, что эта безделушка такая жалкая, маленькая, вроде никчемная. Это, Роберт, только из-за ву. Потому что часто бывает, что ву находится в самых на вид невзрачных предметах, о которых у христиан говорится: «Камень, который отвергли строители». Можно угадать ву в таком хламе, как старая палка или ржавая жестянка из-под пива на обочине. Однако в этих случаях ву находится внутри самого смотрящего. Это религиозное переживание. Здесь же мастер вложил ву в предмет, а не просто стал свидетелем ву, внутренне присущего этому предмету.
Он поднял глаза.
– Я достаточно излагаю свои мысли?
– Да, – ответил Чилдан.
Другими словами, это указывает на совершенно новый мир. И имя ему – не искусство, так как у него нет формы, и не религия. А что же? Я бесконечно долго размышлял над этой заколкой, но так и не смог ничего понять. У нас, очевидно, нет слова для определения такого вот предмета. Так что вы правы, Роберт. Это действительно подлинная новая вещь перед лицом вселенной.
«Подлинная, – подумал Чилдан. – Да, определенно, так оно и есть. Я ухватил его мысль. Что же касается остального…»
– Придя же в своих размышлениях к такому выводу, – продолжал Пол, – я тут же позвал сюда тех же своих знакомых. Я взял на себя, так же как и сейчас с вами, труд донести до них те же соображения. Я попросил, чтобы они выслушали меня до конца – столь велика была сила воздействия этой вещи на меня, что вынудила отбросить всякий такт по отношению к ним.
Чилдан понимал, что значит для такого человека, как Пол, навязывать свои идеи другим людям. Задача совершенно невероятная.
– Результат, – продолжал Пол, – был обнадеживающим. Они оказались в силах воспринять, подчиняясь моему давлению, мою точку зрения. Они постигли то, что я им обрисовал. Так что игра стоила свеч. Тогда я успокоился. Все, Роберт. Я выдохся.
Он уложил заколку обратно в коробочку.
– На этом моя миссия закончена. От дальнейшей ответственности я себя освобождаю.
Он подтолкнул коробочку Чилдану.
– Сэр, это ваше, – сказал Чилдан.
Он чувствовал неведомый ранее страх: ситуация не подходила ни под одну модель, которую ему когда-либо приходилось переживать. Высокопоставленный японец, восхваляющий до небес полученный им подарок, а затем возвращающий его. Чилдан почувствовал, как у него затряслись колени. У него не было ни малейшего представления, что делать. Он стоял, как дурак, лицо его вспыхнуло.
Спокойно, даже сурово, Пол сказал:
– Роберт, вы должны с большой смелостью смотреть в лицо действительности…
Побледнев, Чилдан произнес, запинаясь:
– Я смущен, тем, что…
Пол встал, глядя ему прямо в лицо.
– Мужайтесь. Это единственная ваша задача. Вы являетесь единственным поверенным этого предмета и других такого же рода. Вы, кроме того, являетесь профессионалом. На некоторое время уйдите в себя, замкнитесь, поразмыслите, возможно, даже испросите совета у «Книги перемен», затем еще раз внимательно проверьте свои витрины, свою систему торговли.
Чилдан широко разинул рот, не сводя с Пола глаз.
– И вы увидите, что вам следует сделать, – сказал Пол, – как, каким образом сделать эти предметы популярным у покупателей.
Чилдан застыл, как вкопанный. Этот человек уговаривал его, чтобы он взял на себя моральную ответственность за ювелирные изделия «ЭдФренка»! Сумасшедшее японское наркотическое видение мира: ничего нет, только все заслоняющая духовная и деловая связь с побрякушками, имеющими какую-то ценность в глазах Пола Касоура.
Самое худшее было то, что Пол говорил определенно со знанием дела, с авторитетом истинного носителя японской культуры и традиций.
«Обязанность», – подумал он горько.
Она могла прицепиться к нему на всю оставшуюся жизнь, до самой могилы. Пол, к своему удовлетворению, сумел от нее избавиться. Но для Чилдана, к сожалению, это клеймо может стать несмываемым.
«Они выжили из ума, – сказал себе Чилдан. – Пример: именно из-за налагаемых на них обязательств перед будущим, вечностью они никогда не помогут вытащить человечество из помойной ямы. Как ждать от нации, которая, когда мы велели сделать копию английского эсминца, умудрилась воспроизвести заплаты на котлах так же, как и…»
Пол неотрывно следил за его лицом. К счастью, Чилдан давно уже выработал привычку автоматически подавлять любые проявления подлинных чувств. Он сделал невыразительное, спокойное лицо, полностью соответствующее возникшей ситуации. На лицо его легла как бы маска.
«Это ужасно, – понял Чилдан. – Катастрофа. Лучше бы Пол обвинил меня в том, что я пытался соблазнить его жену».
Бетти. Теперь уже не было никакой возможности, чтобы она увидела его подарок, что ей станет известно о его чувствах. Ву было несовместимо с чувственностью, сексуальностью. Оно было, как сказал Пол, важным и священным, как всякая реликвия.
– Каждому из этих людей я дал вашу визитную карточку, – сказал Пол.
– Простите? – переспросил Чилдан, поглощенный собственными мыслями.
– Ваши визитные карточки. Чтобы они могли придти к вам и посмотреть остальные вещи.
– Понимаю, – сказал Чилдан.
– И еще вот что, – добавил Пол. – Один из них желает обсудить с нами этот вопрос в своей конторе. Я написал его имя и адрес.
Пол протянул Чилдану сложенный лист бумаги.
– Он хочет, чтобы его коллеги по бизнесу тоже послушали. Он крупный импортер, осуществляет крупномасштабные операции на массовой основе, особенно в Южной Америке. Радио, фото, бинокли, диктофоны и тому подобное.
Чилдан взглянул на листок.
– Разумеется, он имеет дело с очень крупными партиями, – сказал Пол, – возможно с десятками тысяч единиц каждого товара. Его компания контролирует различные предприятия, которые производят для него товары по низкой цене. Все они на востоке, где труд дешевле.
– Почему он… – начал Чилдан.
– Предметы, подобные этой заколке, могут быть освоены в массовом производстве. Как в металле, так и в пластмассах. Литье по моделям в любом потребном количестве.
Пол еще раз на секунду вынул заколку, а затем вернул ее в коробку и отдал Чилдану.
Немного помолчав, Чилдан спросил:
– А как же ву? Оно разве останется в этих вещах?
Пол не ответил.
– Вы советуете мне с ним встретиться? – спросил Чилдан.
– Да.
– Почему?
– Амулеты.
Чилдан вопросительно посмотрел на Пола.
– Приносящие удачу амулеты. Чтобы их носили. Сравнительно бедные люди. Целый ряд амулетов, которыми можно было бы торговать по всей Латинской Америке и Востоку. Вы знаете, что в своем большинстве широкие массы все еще верят в магию и заклинания, в заговоры и в чары. Скажу вам, что это очень крупное дело.
Лицо Пола было неподвижно, голос лишен выразительности.
– Похоже, – медленно произнес Чилдан, – что это связано с большими доходами.
Пол кивнул.
– Это была ваша идея? – спросил Чилдан.
– Нет, – ответил Пол.
Наступило молчание.
«Ах, вас наняли, – понял Чилдан. – Вы показали образец своему начальнику, знакомому этого импортера. Ваш начальник, или некое влиятельное вышестоящее лицо, кто-то имеющий над вами власть, кто-то богатый и значимый – связался с этим импортером. Вот почему вы вернули мне эту вещь. Вы не желаете быть в этом замешанным. Но нам же хорошо известно, как и мне самому, что я все-таки пойду по этому адресу и встречу этого человека. Я вынужден. Выбора у меня нет. Я продам ему лицензию на чертежи или буду в процентной доле. Какая-нибудь сделка между мной и им все равно возникнет. Через ваши руки. Исключительно. А теперь вы думаете, что я не буду вас останавливать, перебивать, спорить с вами, ибо это дурной тон».
– Так что у вас есть возможность, – сказал Пол, – стать чрезмерно богатым.
Взгляд его по-прежнему был непреклонно направлен куда-то за спину Чилдана.
– Эта идея несколько ошарашила меня своей эксцентричностью, – сказал Чилдан. – Делать амулеты на счастье из таких вещей – это не укладывается у меня в голове.
– Потому что весь ваш деловой опыт противоречит этому. Вы привыкли к предметам роскоши, которые доступны лишь посвященным. И я из этого же теста. И те лица, о которых я упомянул, те, которые в скором времени посетят ваш магазин.
– А что бы сделали вы, будь вы на моем месте? – подхватил Чилдан.
– Не надо недооценивать возможностей, таящихся в предложении этого почтенного импортера. Он очень прозорлив. Вы и я – мы не представляем себе, какое огромное число людей невежественно. Они могут радоваться штамповке – наслаждение, для нас недоступное. Мы должны быть уверены, что обладаем чем-то единственным в своем роде или, по крайней мере, чем-то редким, что есть у немногих, и, конечно же, чем-то истинно уникальным, подлинным, не копией и не дубликатом.
Он продолжал смотреть мимо Чилдана в пустоту.
– Что это – не что-нибудь, отливаемое в десятках тысяч экземпляров.
«Интересно, а не пришла ли ему невзначай мысль о том, что львиная доля исторических предметов в магазинах, вроде моего, не говоря уж о большинстве экземпляров в его собственной коллекции, всего лишь имитация? В его словах можно проследить некоторый намек. Будто бы про себя он говорит не что-то совершенно отличное от того, что говорит вслух, двусмысленность, столь характерная для Оракула, качество, как говорят, восточного склада ума. А на самом деле он произносит вот что: „Кто вы такой, Роберт? Тот, кого Оракул называет 'нижестоящим человеком', или тот, кому предназначены все добрые советы Оракула? Нужно решать прямо здесь. Выбрать можно либо один путь, либо другой, но не оба. А момент выбора наступил сейчас“.»
Роберт Чилдан спросил себя: «Каким же путем пошел бы „вышестоящий человек“, по крайней мере, по разумению Пола Касоура? А то, что здесь передо мной – это ведь не тысячелетнее собрание божественных мудростей, это просто мнение одного смертного, одного молодого японского бизнесмена. И все же тут есть рациональное звено, ву, как сказал бы Пол. Ву создавшегося положения состоит в том, что как бы мало нам это не нравилось, реальность, а тут не может быть сомнений, отвечает образу и подобию мыслей этого импортера. И если у нас такой узкий взгляд, это плохо. Мы должны, как утверждает Оракул, приспосабливаться. И ведь потом оригиналы все еще могут продаваться в моем магазине придирчивым покупателям. Ну, например, таким, как друзья Пола».
– Вы колеблетесь, – заметил Пол. – В такой ситуации каждый, несомненно, предпочел бы побыть в одиночестве.
Он направился к двери кабинета.
– Я уже решил.
Глаза Пола блеснули.
Поклонившись, Чилдан сказал:
– Я последую вашему совету. Сейчас я ухожу, чтобы навестить импортера.
Он взял сложенный листок бумаги.
Странно, но ему показалось, что Пол остался недоволен. Он пробормотал что-то невнятное и вернулся к своему столу.
«Сдерживать свои эмоции они умеют до конца», – подумал Чилдан.
– Спасибо вам большое за помощь, – сказал он.
Он собрался уходить.
– Когда-нибудь я получу возможность отплатить вам те же и всегда буду об этом помнить.
Молодой японец все еще никак не реагировал. «Да уж, – подумал Чилдан, – правду говорят, что они непробиваемы».
Провожая гостя до двери, японец, казалось, был поглощен только проводами, и вдруг неожиданно выпалил:
– Американские ремесленники сделали это вручную, не так ли? Это плод их индивидуальности?
– Да, от предварительного эскиза до окончательной полировки.
– Сэр, а согласятся ли эти ремесленники? Я почему-то представил себе, что у них были совершенно другие планы, мечты касательно их товара.
– Я беру на себя смелость утверждать, что их можно переубедить, – сказал Чилдан.
Ему самому эта проблема казалась пустяком.
– Да, – сказал Пол, – полагаю, что можно.
Что-то в его голосе показалось для Роберта Чилдана неожиданным, что-то туманное было в его словах. Вдруг Чилдана осенило.
Он без сомнения расшифровал всю эту двусмысленность, будто с глаз спала пелена.
Конечно же то, что происходило на его глазах, было абсолютным и жестоким отрицанием американского таланта. Как это было цинично, а он, прости господи, заглотнул и крючок, и леску, и удочку.
«Японец заставил меня согласиться, шаг за шагом ведя меня по узкой тропинке к пропасти, куда свалили продукцию американских мастеров, якобы ни на что уже более не пригодную, как только служить моделью каких-то вшивых амулетов. Вот так они и правят нами: не жестокостью, а утонченным, искусным, бесконечным коварством. Господи! Мы – варвары в сравнении с ними, – понял Чилдан. – Мы не более чем деревенские простофили, перед лицом их безжалостной логики. Пол ведь не говорил – и так и не сказал мне – что наше искусство не имеет никакой ценности, он заставил меня самого признать это. И какая в конце концов ирония в том, что ему досадно высказанное мною. Мягкий, цивилизованный жест, которым он выразил скорбь по высказанной мной самим же правде».
«Он сломал меня», – почти вслух подумал Чилдан. Но, к счастью, сдержался. Как и прежде, эта мысль осталась в глубине его мозга, обособленная и затаенная, предназначенная только для него одного. – «Он унизил меня и всю мою расу, а я совершенно беспомощен. У меня нет возможности отомстить ему за то. Мы побеждены, но побеждены, как и я, так тонко, так искусно, что едва ли способны постичь свое поражение. По сути, нам нужно подняться на гораздо более высокий уровень развития, чтобы понять, что это уже случилось. Какое еще нужно доказательство права японцев господствовать над другими народами?» Он почувствовал, что смеется, скорее всего, от такого вывода. «Да, – подумал он, – здорово, лучше любого анекдота. Его нужно запомнить, попозже посмаковать, даже рассказать его. Но кому? Вот вопрос. Анекдот слишком личный для того, чтобы кому-нибудь рассказать. В углу кабинета есть урна. Туда эту штуку, это захваченное ву, ювелирную безделушку. Смог бы я это сделать? Смог бы вышвырнуть ее со всем этим прямо на глазах у Пола?»
Сжимая в кулаке коробку, он обнаружил, что даже не сможет выбросить ее. «Я не должен, – подумал он, – если хочу еще раз увидеться со своим приспешником-японцем. Черт бы их пробрал, я не в силах освободиться от их влияния, даже под властью минутного импульса. Моя непосредственность куда-то пропала». Пол внимательно смотрел на него, не требуя объяснений: было достаточно одного того, что он не уходил. «Он поймал мою совесть в капкан, протянул невидимую струну от этой штуковины в моем кулаке через руку прямо к моей душе. Наверное я слишком долго прожил рядом с ними. Слишком поздно откалываться от них, возвращаться к жизни среди белых людей».
– Пол… – выдавил из себя Роберт Чилдан.
Голос его скрипнул, он это заметил: в нем не осталось твердости, уверенности, он не звучал.
– Да, Роберт.
– Пол, мне стыдно.
Комната завертелась перед его глазами.
– Почему же, Роберт?
Голос его был внимателен, но бесстрастный. Он исключал всякое сочувствие.
– Пол, одну минуту…
Он извлек заколку, она стала от пота скользкой.
– Я горжусь этой работой, а об этом хламе, об этих талисманах не может быть и речи. Я отказываюсь.
И снова было совершенно неясно, как же прореагировал не это молодой японец.
Он просто весь обратился в слух, выражая на лице только стремление понять Чилдана.
– И тем не менее я вам благодарен, – продолжал Чилдан.
Пол поклонился.
Роберт Чилдан ответил тем же.
– Люди, которые сделали это, – сказал Чилдан, – это гордые американские художники, и я с ними. Предложить нам выбросить свои творения на свалку для производства амулетов – это для нас оскорбление, за что вам придется извиниться.
Последовала невероятно долгая пауза.
Пол внимательно обозревал его, слегка подняв одну бровь и изогнув тонкие губы.
Улыбается?
– Я требую, – сказал Чилдан.
И все. Больше он был не в силах нести эту взваленную им самим на себя ношу. Оставалось просто ждать.
Но ничего не происходило.
«Пожалуйста, – взмолился он. – Помоги мне».
– Простите мое высокомерие, – сказал Пол.
Он протянул руку.
– Все в порядке, – ответил Роберт Чилдан.
Они пожали друг другу руки.
Спокойствие окутало душу Чилдана: «Я пережил это, и со мной ничего не случилось. Теперь все кончено. Слава богу: он еще существовал в нужный для меня момент. В другое время все могло получиться для меня иначе. Смогу ли я еще хоть раз отважиться на подобное? Скорее всего – нет».
Ему стало грустно. Миг – будто выплыл на поверхности и почувствовал себя свободным от тяжкого бремени.
«Жизнь коротка, – подумал он. – Искусство там, еще что-то, но не жизнь, существует долго, бесконечно извиваясь, как бетонная лента шоссе, плоская, белая, и ничто не может ее выпрямить, чтобы по ней не проезжало, хоть вдоль, хоть поперек. А вот я стою здесь, но дольше уже нельзя». Повернувшись, он засунул продукцию фирмы «ЭдФренк» в карман пиджака.
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:19 | Post # 15 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8773
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | Глава 12
– Мистер Тагоми, к вам мистер Ятабе, – сказал мистер Рамсей.
Он отошел в угол кабинета. Вперед вышел хрупкий пожилой джентльмен. Протянув руку, мистер Тагоми сказал:
– Рад встретиться с вами лично, сэр. Легкая сухая старческая ладонь скользнула в его руку. Рука было принята и тут же почтительно и осторожно отпущена.
«Надеюсь, – подумал Тагоми, – ничего не сломано». Он смотрел в лицо пожилого джентльмена и нашел его весьма приятным: твердый и ясный дух, никакого тумана в восприятии. Определенно, яркое проявление всех стойких древних традиций. Лучшее из качеств, которыми мог бы обладать старик. И тут же он обнаружил, что стоит лицом к лицу с генералом Тедеки, бывшим главой Имперского генерального Штаба.
– Генерал, – сказал он и отвесил низкий поклон.
– Где же третья сторона? – спросил генерал Тедеки.
– Сейчас прибудет, – ответил мистер Тагоми. – Он проинформирован лично мной в номере гостиницы.
В голове у него стоял грохот. Он сделал несколько шагов назад, согнулся и вряд ли был в состоянии снова разогнуться.
Генерал сел. Мистер Рамсей, все еще не ведая истинного значения старика, услужливо помог ему сесть, не выказывая особого почтения. Мистер Тагоми нерешительно сел в кресло лицом к генералу.
– Теряем время, – сказал генерал. – Очень жаль, но этого не избежать.
– Конечно.
Мистер Тагоми кивнул.
Прошло десять минут. Никто из них не заговаривал.
– Простите меня, сэр, – в конце концов обеспокоенно сказал мистер Рамсей. – Я пойду, если во мне нет необходимости.
Мистер Тагоми кивнул, и мистер Рамсей вышел.
– Чаю, генерал? – спросил мистер Тагоми.
– Нет, сэр.
– Сэр, – сказал мистер Тагоми, – я должен признаться, что мне страшно. Что-то жуткое мне чувствуется в этой встрече.
Генерал склонил голову.
– Мистер Бейнис, которого я принял, – продолжал мистер Тагоми, и которого приглашал к себе домой, заявил, что он швед. Однако при ближайшем рассмотрении я убедился, что на самом деле это в некотором роде высокопоставленный немец. Я говорю об этом потому что…
– Продолжайте, пожалуйста.
– Спасибо, генерал. Его лихорадочное состояние, связанное с этой встречей, побуждает меня сделать вывод о том, что это связано с политическими сдвигами в Рейхе.
Мистер Тагоми не стал упоминать о другом факте: о том, что ему известно, как генерал не смог прибыть в заранее установленное время.
– Сэр, – отозвался генерал, – теперь не стоит строить догадки. Не та информация.
Серые его глаза отечески светились. В них не было никакой злобы.
Мистер Тагоми переварил упрек.
– Сэр, мое присутствие на этой встрече – простая формальность, чтобы сбить с толку нацистских ищеек?
– Естественно, – сказал генерал. – Мы заинтересованы в поддержании определенной легенды. Мистер Бейнис – представитель одной из стокгольмских фирм, чисто деловой человек. А я – Шинджиро Ятабе.
Мистер Тагоми подумал: «А я – мистер Тагоми. Такова моя участь».
– Несомненно, нацисты следят за всеми перемещениями мистера Бейниса, – сказал генерал.
Он положил руки на колени, сидя совершенно прямо… как если бы, подумал мистер Тагоми, он принюхивался к далекому, едва уловимому запаху кухни.
– Но чтобы разоблачить его, они должны пользоваться законными методами. В этом и заключается подлинная цель: не введение и их в заблуждение, а соблюдение формальностей в том случае, если выявится, кто он такой на самом деле. Вы понимаете, что, например, для того, чтобы задержать мистера Бейниса, им придется сделать больше, чем просто пристрелить его, что они могли бы сделать, если бы он приехал, ну, скажем безо всякого прикрытия.
– Понимаю, – сказал мистер Тагоми.
«Похоже на игру, – решил он, ибо склад мышления нацистов известен. Значит, предполагается, что я буду полезен».
На столе зажужжал интерком. Раздался голос мистера Рамсея:
– Сэр, мистер Бейнис здесь. Пригласить его к вам?
– Да! – прокричал мистер Тагоми.
Дверь открылась, и вошел мистер Бейнис, изысканно одетый, отутюженный, весь с иголочки. Лицо решительное, сосредоточенное.
Генерал Тедеки встал и повернулся к нему. Мистер Тагоми тоже поднялся. Все трое раскланялись.
– Сэр, – обратился мистер Бейнис к генералу. – Я – капитан Рудольф Вегенер из Военно-Морской контрразведки Рейха. Вы должны понять, что я никого здесь не представляю, кроме самого себя лично и некоторых анонимных лиц, не представляю я также никакого ведомства или бюро правительства Рейха.
– Герр Вегенер, – ответил генерал, – я понимаю, что вы никоим образом не можете приписать себе представительство любого из подразделений правительства Рейха. Я сам здесь являюсь неофициальной приватной стороной, которая благодаря прежнему положению в Императорской Армии, можно сказать, имеет доступ к тем кругам в Токио, которые хотели бы услышать все, что вы сочтете необходимым сообщить.
«Удивительный разговор, – подумал мистер Тагоми, – но отнюдь не неприятный, в нем даже есть что-то музыкальное, освещающая легкость».
Все сели.
– Без всяких предисловий, сказал мистер Бейнис, – мне хотелось бы проинформировать вас и тех, к кому вы имеете доступ, что в Рейхе в стадии развития имеется некая программа под названием «Ловензан». «Одуванчик».
– Да, – сказал генерал.
Он кивнул, будто уже знал об этом, однако мистер Тагоми подумал, что он с нетерпением ждет продолжения рассказа мистера Бейниса.
– «Одуванчик» прежде всего включает в себя пограничное столкновение между Средне-Западными и Тихоокеанскими Штатами.
Генерал кивнул, чуть-чуть улыбнувшись.
– Войска США будут атакованы и перейдут в контрнаступление, перейдут границу и привлекая на себя регулярные войска США, расположенные поблизости. Войска США располагают подробными картами, где указано расположение войск Средне-Западной армии. Это шаг первый. Шаг второй включает в себя заявление Германии относительно этого конфликта. На помощь США будет послан отряд парашютистов-добровольцев. Однако все это – только маскировка.
– Да, – сказал генерал, поглощенный рассказом.
– Основной целью операции «Одуванчик», – продолжал мистер Бейнис, – является грандиозное атомное нападение на Японские острова без какого-либо предварительного предупреждения.
Сказав это, он надолго замолчал.
– С целью уничтожения императорской семьи, сил самообороны, большей части императорского флота, гражданского населения, промышленности, естественных ресурсов, – продолжил генерал Тедеки, – после чего заморские владения будут поглощены Рейхом.
Мистер Бейнис молчал.
– Что еще? – спросил генерал.
Казалось, что мистер Бейнис потерял дар речи.
– Дата, сэр, – сказал генерал.
– Все может измениться, – ответил мистер Бейнис, – вследствие смерти Мартина Бормана. По крайней мере, я так предполагаю. У меня нет сейчас связи с абвером.
Немного помедлив, генерал сказал:
– Продолжайте, герр Вегенер.
– Что мы рекомендуем, так это трезвый взгляд правительства Японии на ситуацию, создавшуюся в Рейхе. Я могу сообщить следующее. Определенные группировки в Берлине склоняются к осуществлению операции «Одуванчик», некоторые не разделяют этих планов. Существовала надежда, что те, кто противится им, могли бы придти к власти после смерти канцлера Бормана.
– Но пока вы были здесь, – сказал генерал, – герр Борман умер, и политическая ситуация получила свое разрешение. Рейхсканцлером теперь доктор Геббельс. Переход власти в другие руки завершился.
Он сделал паузу.
– А как эта группировка рассматривает операцию «Одуванчик?»
– Доктор Геббельс, – сказал мистер Бейнис, – активно выступает за проведение этой операции.
Незамеченный ими мистер Тагоми закрыл глаза.
– А кто же выступает против нее? – спросил генерал Тедеки.
До слуха мистера Тагоми дошел голос мистера Бейниса:
– Генерал СС Гейдрих.
– Вы меня изумили.
Генерал, казалось, был застигнут врасплох.
– Я очень подозрительный человек. Скажите, это точная информация или точка зрения, которой придерживаетесь вы и ваши коллеги?
– Административное управление Востоком, – то есть территориями, ныне занимаемыми Японией – будет осуществляться Министерством иностранных дел, людьми Розенберга, работающими непосредственно под началом рейхсканцелярии. Об этом были горячие споры на многих совещаниях руководства в прошлом году. У меня имеются фотокопии сделанных записей. Полиция требовала власти, но была отвергнута. Ей поручили осуществление колонизации космоса, Марса, Луны, Венеры. Это и должно стать ее сферой деятельности. Как только произошло разделение сфер влияния, полиция приложила все свои силы к осуществлению космической программы и стала выступать против операции «Одуванчик».
– Соперники, – сказал генерал Тедеки. – Одна группировка против другой. Это устраивает Вождя. Именно поэтому его власть никем не оспаривалась.
– Верно, – сказал мистер Бейнис. – Вот почему я был сюда послан с просьбой о вашем вмешательстве. Возможность вмешаться все еще существует. Положение до сих пор еще до конца не ясное. Пройдет еще ни один месяц, пока доктор Геббельс упрочит свою власть. Ему придется преодолеть сопротивление полиции, возможно даже убрать Гейдриха и других высших руководителей СС и СД. Как только это будет сделано…
– Мы, значит, должны сказать всемерную поддержку СД, – перебил его генерал Тедеки, – наиболее злокачественной части немецкого общества?
– Да, это так, – согласился Бейнис.
– Император, – сказал генерал, – ни за что не допустит такой политики. Он рассматривает отборные войска Рейха, как бы они не назывались и что бы они ни носили, черную ли форму, мертвые ли головы, в качестве носителей зла.
«Зла, – подумал мистер Тагоми. – И все-таки это правда. И мы должны им помогать в борьбе за власть, чтобы спасти свои жизни? Не в этом ли парадокс возникшей на земном шаре ситуации? Я не могу смело встретить эту дилемму. Чтобы человек поступал в соответствии с такой моральной двусмысленностью. Здесь все пути ведут в тупик, все перепуталось, все представляет собой хаотическое нагромождение света и тьмы, тени и материи».
– Вермахт, – сказал мистер Бейнис, – военные являются единственными в Рейхе обладателями водородной бомбы. Когда ее использовали чернорубашечники, то делали это только под надзором армии. Рейхсканцелярия при Бормане никогда не допускала никакой передачи ядерных вооружений в руки полиции. Операция «Одуванчик» вся будет осуществляться ОКВ – Генеральным штабом Армии.
– Это мне ясно, – сказал генерал Тедеки.
– То, что творят чернорубашечники, своей жестокостью превосходит действия вермахта. Но у них нет власти. Нам следует размышлять на основе реальной обстановки фактической власти, а не на основе этических норм.
– Да, мы должны быть реалистами, вслух сказал мистер Тагоми.
Оба и мистер Бейнис, и генерал Тедеки посмотрели на него.
Обращаясь к мистеру Бейнису, генерал сказал:
– Что вы предлагаете конкретно? Следует ли нам установить связь с СД здесь, в Тихоокеанских Штатах? Вступить в переговоры непосредственно с… Не знаю, кто здесь является шефом СД. Какой-нибудь мерзавец, я думаю?
– Местная СД ничего не знает, – возразил Бейнис. – Здесь шефом Бруно Крауз фон Меер, партийный бонза прежних времен. Ein Altparteigenosse. Дурак, каких мало. Никто в Берлине и не подумает о том, чтобы сказать ему хоть что-то, он просто выполняет текущие поручения.
– Что же вы предлагаете?
Голос генерала звучал уже сердито.
– Консул здесь, или посол Рейха в Токио?
«Эти переговоры завершатся провалом, – подумал мистер Тагоми, – вне зависимости от того, что стоит на карте. Мы не можем погрязнуть в чудовищном шизофреническом болоте междоусобных интриг нацистов. Наш разум просто не допустит этого. Он не сможет к этому приспособиться».
– Все должно быть сделано чисто, – сказал Бейнис. – Через цепь посредников, через кого-то близкого к Гейдриху, который находился бы вне Рейха, в нейтральной стране. Или кого-нибудь, кто часто курсирует из Токио в Берлин и обратно.
– У вас есть кто-нибудь на примете?
– Итальянский министр иностранных дел граф Чиано. Интеллигентный, заслуживающий доверия, очень смелый человек, всецело преданный идее международного взаимопонимания. Однако у него нет никаких контактов с аппаратом СД. Но он мог бы работать через кого-то в Германии, например, через таких промышленников, как Крупп, или генералов, как Шпейдель, или даже через лиц из флотской СС. Флотские эсэсовцы наименее фанатичны, они в наибольшей степени соответствуют основному направлению немецкого общества.
– А ваше учреждение, абвер – было бы, наверное, бесполезно подобраться к Гейдриху через вас?
– Чернорубашечники на каждом шагу оскорбляют нас. Они уже двадцать лет пытаются заполучить одобрение партии на ликвидацию нас вообще.
– Не подвергаете ли вы сейчас себя излишней опасности? – спросил генерал. – Насколько мне известно, здесь, на Тихоокеанском побережье, они весьма активны.
– Активны, но неумелы, – заметил мистер Бейнис. – Представитель же Министерства иностранных дел Рейсс весьма способен, но противится СД.
Он пожал плечами.
– Мне хотелось бы получить ваши фотокопии, – сказал генерал Тедеки, – чтобы передать их моему правительству. Любые материалы, которыми вы располагаете, имеющие отношение к этим спорам в Германии. И…
Он задумался.
– Доказательства объективного характера.
– Конечно, – сказал мистер Бейнис.
Он сунул руку в пиджак и вытащил плоский серебряный портсигар.
– В каждой сигарете вы найдете полный контейнер с микрофильмом.
Он передал портсигар генералу.
– А как же быть с самим портсигаром? – спросил генерал.
Он осмотрел вещь.
– Он выглядит слишком дорогим предметом, чтобы просто дарить его.
Он принялся старательно вынимать из него сигареты.
Улыбаясь, мистер Бейнис сказал:
– Портсигар тоже.
– Спасибо.
Также улыбаясь, генерал положил портсигар во внутренний карман пиджака.
На столе зажужжал интерком.
– Сэр, на нижней лестнице в вестибюле группа людей из СД. Они пытаются захватить здание. Охранники с ними дерутся.
Откуда-то издалека послышался звук сирены, снаружи, с улицы, далеко внизу под окном мистера Тагоми.
– Военная полиция уже спешит сюда, плюс Кемпейтай Сан-Франциско.
– Благодарю вас, мистер Рамсей, – сказал мистер Тагоми. – Вы поступили благородно, столь спокойно сообщив нам обо всем этом.
Мистер Бейнис и генерал Тедеки выслушали сообщение. Они застыли в решительных позах.
– Господа, – обратился к ним мистер Тагоми. – Мы несомненно перестреляем этих головорезов из СД прежде, чем они доберутся до нашего этажа.
Обратившись к мистеру Рамсею, он сказал:
– Отключите электропитание лифтов.
– Слушаюсь, мистер Тагоми.
Мистер Рамсей отключился.
– Мы подождем, – сказал мистер Тагоми. Он открыл один из ящиков стола и извлек из него ящичек красного дерева. Отперев его, он вытащил прекрасно сохранившийся кольт сорок четвертого калибра образца 1860 года, реликвию времен Гражданской войны США, бесценное сокровище для любого коллекционера. Внутри ящичка была коробка, из которой, он достал порох, пули и гильзы и стал заряжать револьвер. Мистер Бейнис и генерал Тедеки следили за его действиями, широко раскрыв глаза.
– Это моей личной коллекции, – пояснил мистер Тагоми. – Много времени потрачено зря в тщеславных попытках быстро подготовить это оружие к стрельбе. Конечно, в свободное от работы время. Признаюсь честно, что добился неплохих результатов в сравнении с другими энтузиастами: мы соревновались на время. Но до сих пор серьезное использование этого умения откладывалось за ненадобностью.
Держа револьвер по всем правилам, он направил его ствол в сторону двери и стал, сидя, ждать.
Френк Фринк сидел за верстаком в подвале, поближе к шпинделю. Он держал наполовину завершенную серебряную серьгу возле вращающегося с шумом круга, на который была наклеена полоса из хлопчатобумажной ткани. Искры сыпались на его очки и почерневшие руки.
Серьга в форме спиральной раковины от трения стала горячей, но Фринк упорно еще сильнее прижимал ее к кругу.
– Зачем тебе, чтобы она так уж слишком сверкала? – вмешался Эд Маккарти. – Просто подравняй выступы, а впадины можешь оставить, как они есть.
Френк Фринк буркнул:
Серебро покупают лучше, когда оно не очень сильно отполировано, – сказал Эд. – Серебряные вещи должны иметь такой вид, будто они старинные.
«Рынок сбыта», – подумал Фринк, вздыхая.
Они еще ничего не продали. Если не считать сдачи на комиссию в «Американские художественные промыслы, инк.», никто больше ничего у них не взял, хотя они и побывали в пяти магазина.
«Мы еще ничего не заработали, – сказал себе Фринк. – Делаем все больше вещей, а они просто скапливаются вокруг нас».
Застежка серьги зацепилась за колесо, и серьга выскочила из рук Фринка и полетела сначала на полировочный круг, а затем упала на пол. Он выключил мотор.
– Смотри, не теряй эти штуки, – сказал Маккарти, не отрываясь от паяльной лампы.
– Господи, она же не больше горошины, в руку не захватишь.
– И все-таки как-нибудь подцепи ее.
«Черт с нею», – подумал Фринк.
– В чем дело? – спросил Маккарти, видя, что он не пошевелился.
– Мы выбрасываем деньги на ветер, – сказал Фринк.
– Мы можем предать только то, что произведем.
– Пока что мы ничего не можем продать, – отозвался Фринк. – Произведенного или не произведенного.
– Пять магазинов – это капля в море.
– Но какова тенденция! – воскликнул Фринк. – Пяти магазинов достаточно, чтобы ее выявить.
– Не обманывай себя.
– Я себя не обманываю, – сказал Фринк.
– Так что же ты имеешь в виду?
– А то, что самое время поискать, кому продать этот металлолом.
– Хорошо, – сказал Маккарти. – Значит, выводишь себя из игры?
– А куда деваться.
– Я буду продолжать один.
Маккарти снова поджег лампу.
– А как же мы поделим барахло?
– Не знаю. Что-нибудь придумаем.
– Выкупи мою долю, – сказал Фринк.
– Черта с два!
– Выплати мне шестьсот долларов, – подсчитал Фринк.
– Нет, бери половину чего угодно.
– Половину электродвигателя?
Оба на какое-то время замолчали.
– Еще три магазина, – сказал Маккарти, – а тогда поговорим.
Опустив на лицо щиток, он начал паять секцию из меди к браслету.
Френк Фринк встал из-за стола. Он нашел серьгу, в форме раковины, валявшуюся на полу и поместил ее в коробку с недоделанными изделиями.
– Выйду покурить, – сказал он.
Он пошел к лестнице, ведущей из подвала. Секундой позже он стоял на тротуаре, держа между пальцами сигарету с марихуаной.
«Всему этому конец, – сказал он себе. – Чтобы понять это, мне не нужно Оракул. Я знаю, какой сейчас момент. Чувствуется запах разложения. В сущности, даже трудно сказать, почему. Может быть логически, мы могли бы и продолжить. Магазин за магазином, другие города. Но – что-то здесь не так. Все эти попытки и ухищрения не изменят сути дела. Хотелось бы знать, почему. Но я никогда не узнаю. Что же мне делать? Чем заняться взамен? Мы выбрали не тот момент, воспротивились Дао, двинулись против течения, не в том направлении. И теперь – конец, распад. „Инь“ захватил нас. Свет показал нам свою задницу и куда-то исчез. Теперь остается только подчиняться.»
Пока он стоял так под карнизом здания, часто затягиваясь марихуаной и тупо глядя на уличное движение, к нему подошел совершенно заурядный на вид человек средних лет.
– Мистер Фринк? Френк Фринк?
– Совершенно верно, – ответил Фринк.
Человек достал сложенное удостоверение.
– Полиция Сан-Франциско. Я уполномочен арестовать вас.
Рука Фринка оказалась в его руке. Все произошло очень быстро.
– За что? – спросил Фринк.
– За обман мистера Чилдана из «Американских художественных промыслов, инк.».
Полицейский силой повел Фринка по тротуару. К ним присоединился еще один переодетый фараон, зашедший к Фринку с другой стороны.
Вдвоем они быстро затолкали Фринка в стоявший у тротуара ничем не примечательный автомобиль.
«Вот чего требует от нас время», – подумал Фринк, бухнувшись на заднее сиденье между двумя шпиками. Дверь захлопнулась, автомобиль, за рулем которого сидел третий шпик, одетый по форме, влился в уличный поток.
«Мы вынуждены подчиняться этим сукиным детям».
– У вас есть адвокат? – спросил один из фараонов.
– Нет, – ответил Фринк.
– Вам дадут в участке список.
– Спасибо.
– Что вы сделали с деньгами? – спросил вновь один из шпионов.
Машина въехала в гараж полицейского участка на Керни-стрит.
– Я их истратил.
– Все?
Он не ответил.
Один из шпиков покачал головой и рассмеялся.
Выходя из машины, он спросил у Фринка:
– Ваша настоящая фамилия Финк?
Финк похолодел от ужаса.
– Финк, – повторил шпик. – Вы – обманщик.
Он показал большую папку.
– Вы беженец из Европы.
– Я родился в Нью-Йорке, – возразил Френк.
– Вы смылись от нацистов, – сказал шпик. – И вам известно, что это значит.
Френк Фринк вырвался и побежал через гараж. Три шпика кричали ему вслед, и у ворот он наткнулся на полицейский автомобиль, загородивший ему выход из гаража. Полицейские в автомобиле засмеялись, и один из них, вытащив пистолет, выскочил из машины и защелкнул наручники вокруг кисти Фринка.
Резко потянув его за руку – тонкий металл врезался в руку, казалось, до самой кости – фараон повел его назад по тому же пути, которым он перебегал гараж.
– Назад, в Германию, – сказал один из шпиков.
Он смерил его взглядом.
– Я – американец, – сказал Френк Фринк.
– Ты – еврей, – ответил шпик.
Когда его вели наверх, один из шпиков сказал:
– Его здесь пустят в расход?
– Нет, – ответил второй. – Мы подождем германского консула. Они хотят поступить с ним в соответствии с германскими законами.
Списка адвокатов, разумеется, не было.
Мистер Тагоми остался недвижим за своим столом в течение двадцати минут, направив дуло своего револьвера на дверь. Мистер Бейнис нервно шагал по кабинету, старый генерал, после некоторого раздумья поднял трубку и позвонил в японское посольство в Сан-Франциско. Однако ему не удалось пробиться к барону Каелемакуле: посол, как сказал ему чиновник посольства, была за пределами города.
Генерал Тедеки принялся договариваться об трансокеанском разговоре с Токио.
– Я посовещаюсь с руководством военной Академии, – объяснил он мистеру Бейнису. – Они свяжутся с имперскими военными подразделениями, расквартированными в ТША.
Внешне он остался совершенно невозмутимым.
«Значит, нас освободят через несколько часов, – сказал себе мистер Тагоми. – Может быть, японская морская пехота с одного из авианосцев, вооруженная автоматами и гранатометами».
Действовать по официальным каналам в высшей степени эффективно, если иметь в виду конечный результат, но при этом неизбежна прискорбная задержка времени. Внизу же мародеры-чернорубашечники заняты избиением секретарш и клерков.
Тем не менее, лично он не мог предпринять ничего большего.
– Интересно, стоит ли связываться с Германским консулом? – спросил мистер Бейнис.
Тотчас же перед мысленным взором мистера Тагоми возникла картина, как он вызывает мисс Эфрикян с ее неразлучным диктофоном и наговаривает срочный протест герру Гуго Рейссу.
– Я могу позвонить герру Рейссу, – предложил мистер Тагоми, – по другому телефону.
– Пожалуйста, – сказал мистер Бейнис.
Не выпуская из рук своего драгоценного кольта сорок четвертого калибра, предел мечтания каждого коллекционера, мистер Тагоми нажал кнопку на столе. Появился незарегистрированный телефон, специально установленный для тайных переговоров.
Он набрал номер германского консульства.
– Добрый день. Кто у телефона? – раздался резкий официальный голос, скорее всего какой-то пешки.
– Пожалуйста, его превосходительство герра Рейсса, – сказал мистер Тагоми. Срочно. Это мистер Тагоми, руководитель главного имперского торгового представительства.
Голос его звучал уверенно и жестко.
– Да, сэр. Извольте подождать один момент.
Слишком затянувшийся момент. Из телефона не доносилось ни звука, даже не трещало.
Мистер Тагоми решил, что он просто стоит неподвижно с трубкой в руке, уклоняясь с типично нордической хитростью.
– От меня, естественно, отделываются, – сказал он ходившему мистеру Бейнису и генералу Тедеки, ждавшему у другого телефона.
Наконец раздался голос дежурного на другом конце линии.
– Извините за то, что заставили вас ждать, мистер Тагоми.
– Ничего.
– Консул на совещании. Однако…
Мистер Тагоми опустил трубку.
– Пустая трата сил, если не сказать большего, – вымолвил он.
Он чувствовал себя неловко.
Кому же еще позвонить? В токкоку уже позвонили, также как и в портовую военную полицию. Второй раз звонить туда не нужно. Позвонить непосредственно в Берлин рейхсканцлеру Геббельсу? Или на военный аэродром с просьбой о высылке вертолетного десанта?
– Я позвоню шефу СД герру Краузу фон Мееру, – решил он вслух, – и начну горько жаловаться, а потом бранить его высокомерно и шумно.
Он набрал телефон, официально зарегистрированный в телефонной книге как телефон охраны военных отправлений аэровокзала «Люфтганзы». Услышав ответный сигнал незанятого телефона, он сказал:
– Попробую подпустить истерики.
– Желаю удачи, – сказал генерал Тедеки.
Он улыбнулся.
– Кто это? – послышался голос с явно выраженным немецким акцентом. – Поживее.
Мистер Тагоми закричал изо всех сил:
– Я приказываю арестовать и отдать под суд вашу банду головорезов и дегенератов, этих обезумевших светловолосых бестий-берсеркеров, не поддающихся никакому описанию! Ты меня не знаешь, парень? Я Тагоми, советник Имперского правительства. Даю вам пять секунд, или я наплюю на все законы и велю морским пехотинцам забросать ваших людей фосфорными бомбами. Какой позор для цивилизации!
На другом конце провода стали что-то бессвязно лепетать. Мистер Тагоми подмигнул мистеру Бейнису.
– Нам ничего не известно.
Голос был как у студента, провалившегося на экзамене.
– Лжец! – загремел мистер Тагоми. – Значит, у нас нет выбора.
Он швырнул трубку.
– Несомненно, это просто жест, – сказал он, обращаясь к Бейнису и Тедеки. – Но в любом случае, вреда от этого не будет. Всегда есть какая-то возможность вызвать нервозность даже у СД.
Генерал Тедеки начал что-то говорить по телефону, но в этот момент раздался чудовищный удар в дверь кабинета. Тедеки замолчал. В ту же секунду дверь распахнулась.
Два дюжих белокурых молодчика, оба вооруженные пистолетами с глушителями, бросились к мистеру Бейнису.
– Das ist er… – сказал один из них.
Мистер Тагоми, упершись в стол, направил свой допотопный кольт сорок четвертого калибра, предмет вожделений многих коллекционеров, и нажал на спуск. Один из эсэсовцев упал на пол, другой мгновенно повернул свой пистолет в сторону мистера Тагоми и выстрелил в ответ. Мистер Тагоми не услышал выстрела, только увидел тонкий дымок из глушителя и услышал свист пролетевшей рядом пули. С затмевавшей все рекорды скоростью он оттягивал курок своего револьвера однократного действия и стрелял снова и снова.
Эсэсовцу разворотило челюсть. Куски кости, частицы плоти, осколки зубов разлетелись в разные стороны. Мистер Тагоми понял, что попал в рот. Ужасно уязвимое место, особенно, если пуля на взлете.
В глазах лишившегося челюсти эсэсовца все еще теплилась какая-то искорка жизни. «Он все еще воспринимает меня», – подумал мистер Тагоми. Затем глаза потускнели, и эсэсовец рухнул на пол, выпустив из рук пистолет и издавая нечеловеческие захлебывающиеся звуки.
– Меня тошнит, – сказал мистер Тагоми.
Другие эсэсовцы не появлялись в открытую дверь.
– По-видимому, все кончено, – сказал генерал Тедеки, немного обождав.
Мистер Тагоми, занятый утомительной трехминутной операцией по перезарядке, приостановился и нажал кнопку интеркома.
– Вызовите скорую помощь, – распорядился он. – Здесь тяжело раненый бандит.
Ответа не было, только ровное гудение.
Наклонившись, мистер Бейнис подобрал оба принадлежащих немцам пистолета.
Один из них он протянул генералу, а другой оставил себе.
– Теперь мы и вовсе задавим их, – сказал мистер Тагоми.
Он снова уселся за стол, как и прежде, с кольтом сорок четвертого калибра в руке.
Сейчас в этом кабинете собрался весьма внушительный триумвират.
Из приемной послышался голос:
– Немецкие бандиты, сдавайтесь!
– О них уже позаботились, – отозвался мистер Тагоми. – Они валяются мертвыми или умирающими. Входите и удостоверьтесь.
Робко появилась группа служащих «Ниппон Таймс». У некоторых в руках было оружие против нарушителей: топоры, ружья, гранаты со слезоточивым газом.
– Весьма благопристойный повод, – сказал мистер Тагоми, – чтобы правительство ТША в Сакраменто могло без колебаний объявить войну Рейху.
Он оттянул затвор своего револьвера.
– И все же с этим покончено.
– Они будут отрицать свою причастность, – сказал мистер Бейнис. – Стандартная, отработанная техника, применявшаяся бессчетное число раз.
Он положил оснащенный глушителем пистолет на стол мистера Тагоми.
– Сделано в Японии.
Он вовсе не шутил. Это было правдой: великолепный японский спортивный пистолет.
Мистер Тагоми проверил его.
– И не немцы по национальности, – добавил мистер Бейнис.
Он достал бумажник одного из убитых.
– Гражданин ТША, проживает в Сан-Хосе. Ничто с СД его не связывает. Зовут – Джек Сандерс.
Бейнис отшвырнул бумажник.
– Просто бандитский налет, – сказал мистер Тагоми. – Мотив – наш запертый сейф. И ничего, связанного с политикой.
Трясясь, он встал на ноги.
В любом случае попытка убийства или похищения со стороны СД провалилась, по крайней мере, первая. Но совершенно ясно, что им известно, кем является мистер Бейнис, и та цель, ради которой он сюда прибыл.
– Прогноз, – сказал мистер Тагоми, – весьма удручающий.
В этот момент он подумал о том, какая польза была бы сейчас от Оракула. Возможно, он смог бы защитить их, предупредить и прикрыть их своим советом.
Все еще в состоянии унять дрожь, он начал вытаскивать сорок девять стебельков тысячелистника. Он решил, что в целом положение неясное и ненормальное, человеческому мозгу его расшифровать не дано, только объединенный разум пяти тысяч лет способен на это. Немецкое тоталитарное общество напоминает какую-то ошибочную форму жизни, намного худшую, чем естественные формы. Худшую во всех отношениях, сплошное попури бессмысленности.
Он подумал, что здесь местные агенты действуют как инструменты политики, полностью на соответствующей намерениям головы в Берлине. В чем смысл этого сложного существа? Чем в действительности является Германия? Чем она была? Всецело похожая на разлагающуюся на части кошмарную пародию проблем, с которыми обычно сталкиваются в процессе существования.
Оракул может разобраться в этом. Даже в таком сверхъестественном отродье, как фашистская Германия, нет ничего непостижимого для «Книги Перемен».
Мистер Бейнис, видя, как отрешенно мистер Тагоми манипулирует с горстью стебельков, понял, насколько глубоко душевное потрясение этого человека. «Для него, – подумал мистер Бейнис, – это событие – то, что ему пришлось убить и искалечить этих двоих – не только ужасно, для него это непостижимо. Что бы мне сказать такого, что утешило бы его? Он стрелял ради меня, следовательно, на мне лежит моральная ответственность за эти две жизни, и я беру ее на себя. Так себе я это представляю».
Подойдя вплотную к Бейнису, генерал Тедеки тихо произнес:
– Вы сейчас являетесь свидетелем отчаяния этого человека. Он, вы должны понять, несомненно, воспитан в буддистском духе. Даже если это не проявляется внешне, влияние буддизма налицо. Религия, в соответствии с которой никакую жизнь нельзя отнимать, все живое священно.
Мистер Бейнис склонил голову.
– Он восстановит свое равновесие, – продолжал генерал Тедеки, – со временем. Сейчас ему еще не за что зацепиться, откуда он мог бы обозреть свой поступок и постичь его. Эта книга поможет ему, потому что даст ему внешнюю шкалу отчета.
– Понимаю, – сказал мистер Бейнис.
«Другой системой эталонов, которая могла бы ему помочь, – подумал он, – была бы доктрина изначального, первородного греха. Интересно, слышал ли он о ней? Мы все обречены на то, чтобы совершать акты жестокости, насилия и даже злодейства. Это наша судьба, уготованная нам издревне. Наша кара. Чтобы спасти одну жизнь, мистер Тагоми был вынужден отнять две. Логический, уравновешенный разум не может постичь смысла в этом. Добряк вроде мистера Тагоми может сойти с ума от соприкосновения с такой реальностью. Тем не менее критическая, решающая точка находится не в настоящем и даже не в момент моей смерти или смерти этих двух эсэсовцев. Она находится – гипотетически – в будущем. То, что случилось здесь, оправдано или не оправдано только с точки зрения того, что случится позже. Сможем ли мы спасти жизнь миллионов, по сути, всю Японию? Но человек, который сейчас орудует стебельками растений, не в силах подумать об этом в данный момент. Настоящее, окружающая его действительность захлестнула его, из его разума не выходят мертвый и умирающий немцы на полу его кабинета. Генерал Тедеки прав: только время может вернуть к реальности мистера Тагоми. Если же этого не случится, то он, вероятно, отступит в тень душевной болезни, отвратит навсегда свой взор от окружающей жизни, ошеломленный охватившей его безнадежностью. И фактически мы совсем и теми же трудностями. И поэтому, к несчастью, мы не можем оказать помощь мистеру Тагоми. Нам остается только ждать, надеясь, что в конце концов он найдет силы и сам воспрянет духом и не поддастся».
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:20 | Post # 16 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8773
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | Глава 13
Магазины Денвера оказались современными и шикарными. Одежда, как показалось Юлиане, была потрясающе дорогой, но Джо, казалось, не обращал на это внимания. Он просто платил за все, что она отбирала, и они спешили в следующий магазин.
Ее главное приобретение – после многих примерок и длительного размышления – было куплено к концу дня: светло-голубое платье итальянского производства с короткими рукавами-буфами и чрезвычайно низким декольте.
Она увидела его на манекене в модном европейском магазине. Считалось, что это лучшая модель сезона, и обошлось оно Джо почти в двести долларов.
Теперь к нему ей были необходимы три пары туфель, чуть побольше нейлоновых чулок, несколько шляп и новая черная кожаная сумка ручной работы. Кроме того выяснилось, что декольте итальянского платья требует нового бюстгальтера, который прикрывал бы только нижнюю половину груди. Оглядев себя с головы до ног в зеркале, она почувствовала себя выставленной полуголой напоказ в витрине магазина и поняла, что нагибаться ей небезопасно. Но продавщица заверила ее, что этот полубюстгальтер прочно сидит на положенном ему месте, несмотря на отсутствие шлеек.
«Только соски и прикрывает, – подумала Юлиана, глядя на себя в уединении примерочной, – ни миллиметром выше. А обошелся недешево».
Продавщица объяснила, что он тоже импортный и тоже ручной работы. Потом продавщица показала ей спортивную одежду, шорты, купальные костюмы и махровый пляжный костюм, но тут Джо забеспокоился, и они пошли дальше.
Когда Джо грузил пакеты и сумки в машину, она спросила:
– Правда, я буду выглядеть потрясающе?
– Да, – ответил он рассеянно, – особенно в этом голубом платье. Вот его и наденешь, когда мы пойдем туда, к Абендсену. Поняла?
Последнее слово он произнес отрывисто, так, будто это был приказ. Его тон удивил ее.
– У меня двенадцатый-четырнадцатый размер, – сказала она, когда они пошли в следующий магазинчик.
Продавщица любезно улыбнулась и проводила ее к стойке с платьями. «Чего же мне еще? – подумала Юлиана. – Лучше, пока можно, взять побольше». Глаза ее тут же разбежались: кофты, свитера, спортивные брюки, пальто.
– Джо, – сказала она, – мне нужно длинное пальто, он очень легкое.
Они сошлись на легкой синтетической шубке немецкого производства – более ноской, чем натуральная, и не такой дорогой, тем не менее, возникла легкая досада, и, чтобы утешиться, Юлиана принялась рассматривать ювелирные изделия. На прилавке лежала отчаянно скучная, заурядная дрянь, сделанная без малейшего намека на воображение или оригинальность.
– Мне нужны какие-то украшения, – объяснила она Джо. – Хотя бы серьги или заколки для этого голубого платья.
Она вела его по тротуару к ювелирному магазину.
– Да еще твой костюм, – вспомнила она виновато. – Надо же и тобой заняться.
Пока она рассматривала украшения, Джо зашел в парикмахерскую подстричься. Когда через полчаса он вышел оттуда, она была ошеломлена: он не только остриг волосы как можно короче, но еще и покрасил их. Она едва узнала его: теперь он был блондином. «Боже мой, – подумала она, глядя на него. – А это для чего?»
Пожав плечами, Джо сказал:
– Надоело мне быть макаронником.
Этим он ограничился в объяснениях. Теперь они пошли в магазин мужской одежды и начали делать покупки для него.
Первым был отлично сшитый костюм из нового синтетического материала фирмы «Дюпон», дакрона, затем новые носки, белье и пара стильных остроносых туфель. «Что еще? – подумала Юлиана. – Сорочки и галстуки».
Она вместе с приказчиком выбрала две белые сорочки с французскими манжетами, несколько английских галстуков и пару серебряных запонок. Все вместе заняло минут сорок.
Она удивилась, насколько это быстрее, чем процедура ее собственного одеяния.
Костюм еще нужно было подогнать, но Джо опять забеспокоился и торопливо оплатил счет банкнотами рейхсбанка, достав их из кармана. «Вот что нужно еще, – подумала она, – новый бумажник». Поэтому она с помощью продавца выбрала для него черный, крокодиловой кожи бумажник и на этом удовлетворилась. Они покинули магазин и вернулись к машине. Было уже четыре тридцать, и экипировка – по крайней мере, касательно Джо, – была завершена.
– Ты не хочешь, чтобы тебе чуть заузили пиджака в талии? – спросила она, когда они влились в общее движение.
– Нет.
Голос его, резкий и обезличенный, ее озадачил.
– Что-нибудь не так? Может, я слишком много купила?
«Конечно же, – сказала она про себя себе же в ответ, – я потратила многовато».
– Я могла бы вернуть несколько юбок.
– Давай пообедаем, – сказал он.
– Боже мой! Ты знаешь, о чем я забыла? О ночных рубашках!
Он свирепо взглянул на нее.
– Ты что, не хочешь купить мне пару новых пижам? – спросила она. – Чтобы я всегда была свежей и…
– Нет.
Она покачала головой.
– И кончим на этом, лучше смотри, где нам лучше поесть.
Нетвердым голосом Юлиана предложила:
– Поедем сначала в гостиницу и снимем номер, чтобы переодеться, а потом уж поедим.
«Лучше, если это будет по-настоящему хорошая гостиница, – подумала она. – Иначе все будет зря. Пока еще не поздно. А уж в гостинице мы спросим, где в Денвере лучшее место, где можно поесть, – и как называется хороший ночной клуб, где можно было бы хоть раз за всю жизнь увидеть не какие-нибудь местные таланты, а крупных звезд из Европы, вроде Элеонор Перез или Вилли Бека. Я знаю, что крупнейшие имена студии „Уфа“ заезжают в Денвер, я же слышала об этом в объявлениях по радио. И ни на что меньшее я не согласна».
Пока они искали гостиницу, Юлиана не переставала разглядывать своего партнера. Теперь, коротко остриженный, со светлыми волосами, в новом костюме он был совсем не похож на того Джо, каким был раньше.
«Больше ли он такой мне нравится? Трудно сказать. Я и сама, когда сделаю себе новую прическу, становлюсь совершенно другим человеком. Мы сделаны из ничего, или, скорее, из денег. Но я обязательно должна сделать прическу».
Большой роскошный отель они нашли в самом центре Денвера. У входа стоял швейцар в ливрее, взявший на себя заботу об устройстве машины на стоянке. Это было как раз то, что она хотела. Коридорный – фактически взрослый мужчина, хотя и одетый в идиотскую форму мальчика-рассыльного – быстро подскочил к ним и забрал все пакеты и багаж, оставив им только необходимость подняться по широкой, покрытой ковром лестнице, пройти под тентом через стеклянную дверь в раме красного дерева и попасть в вестибюль.
По всему вестибюлю были разбросаны киоски – цветочные, сувенирные, кондитерские, стол для телеграмм, окошко авиакассы. Суета гостей перед портье и лифтами, огромные растения в горшках, ковры под ногами, толстые и пушистые – во всем присутствовала роскошь отеля, важность его постояльцев, важность их деятельности. Неоновые указатели обозначали ресторан, коктейль-холл, небольшую закусочную. Юлиана с трудом переваривала все это, пока они пересекали вестибюль, идя к стойке дежурного администратора.
Здесь был даже книжный киоск.
Пока Джо заполнял бланк, она извинилась и поспешила к книжному киоску, посмотреть, есть ли там «Саранча». Да, она была здесь, внушительная кипа экземпляров с рекламной надписью на витрине, где говорилось, как она популярна, и конечно же о том, что она запрещена на всех подконтрольных Германии территориях. Ее приветствовала улыбающаяся женщина средних лет. Книга стоила почти четыре доллара, что показалось Юлиане ужасно дорого, но она все же заплатила за нее купюрой рейхсбанка из своей новой сумки, а затем вприпрыжку пустилась назад, к Джо.
Коридорный, подхватив багаж, пошел впереди них к лифту, который поднял их на третий этаж, где они прошли по тихому, теплому, покрытому коврами коридору в свой первоклассный, поражавший воображение номер. Коридорный отпер дверь, занес внутрь вещи, подошел к окну и приоткрыл занавески. Джо дал ему чаевых, и он отправился восвояси, прикрыв за собой дверь.
Все складывалось именно так, как хотела Юлиана.
– Сколько мы пробудем в Денвере? – спросила она Джо.
Джо стал разворачивать на кровати пакеты с покупками.
– Потом ведь нам в Шайенн?
Он не ответил: его совершенно захватило содержание саквояжа.
– День или два? – настаивала она.
Она сняла свою новую шубку.
– А может быть, стоит остаться здесь и на три дня, как ты думаешь?
Подняв голову, Джо ответил:
– Мы отправимся туда сегодня вечером.
Сначала она не поняла его, но когда осознала, то не могла поверить своим ушам. Она глядела на него во все глаза, а он ответил на этот взгляд насмешливой, почти зловещей ухмылкой. Лицо его приняло теперь настолько сосредоточенно-напряженное выражение, какого ей не приходилось видеть еще ни у одного мужчины за всю ее прошлую жизнь. Казалось, он не двигался, а был скован параличом в тот момент, когда в его руках оказалась новая, только что извлеченная из саквояжа одежда, наклонившись туловищем вперед.
– После того как пообедаем, – добавил он.
Она лишилась дара речи. Ни одна мысль не шла ей в голову.
– Так что надевай то голубое платье, которое так дорого стоит, – продолжал он, – которое тебе так понравилось. Нет, правда, прекрасное платье. Согласна?
– Я собираюсь побриться и принять горячий душ.
В его голосе было что-то механическое, будто он говорил откуда-то издалека с помощью какого-то устройства. Повернувшись, он прошел в ванную, рывками передвигая негнущиеся ноги.
С большим трудом ей удалось вымолвить:
– Сегодня уже слишком поздно.
– Нет. Мы пообедаем где-то часам к шести, а до Шайенна можно добраться за два-два с половиной часа. Это будет только восемь тридцать, ну, допустим, самое позднее, девять. Мы можем отсюда позвонить Абендсену, предупредить его, что мы едем, и объяснить ситуацию. Это ведь произведет впечатление – междугородный разговор. Скажем, что летим на Западное побережье, в Денвере остановились только на одну ночь и что нас так увлекла эта книга, что мы решили заехать в Шайенн и вернуться обратно среди ночи, только ради того, чтобы…
– Зачем? – перебила Юлиана.
На глазах ее выступили слезы, она сжала руки в кулачки, засунув внутрь большие пальцы, как когда-то в детстве.
Она чувствовала, как дрожит у нее челюсть, и когда заговорила, голос ее был едва слышен.
– Я не хочу ехать к нему сегодня, не собираюсь. И вообще не хочу, даже завтра. Мне только хочется посмотреть здесь что-нибудь интересное. Ты же обещал мне.
Пока она говорила, снова родился страх и сдавил ей грудь, неожиданная слепая паника, так, что почти даже не покидала ее в самые яркие мгновения общения с ним. Она заполняла все ее естество и подчинило ее себе. Она чувствовала, как эта паника мелкой дрожью трясет ее лицо, как она выпирает повсюду так, что ее можно заметить без особого труда.
– Вот вернемся, устроим кутеж – все злачные места объедем.
Он говорил рассудительно, но тем не менее с непреклонной твердостью, как будто отвечал хорошо выученный урок.
– Нет, – ответила она.
– Надень голубое платье.
Он принялся рыться в пакетах, пока не нашел платье, бережно разложил его на кровати: казалось, он не спешил.
– Ну? Как? Ты будешь в нем сногсшибательной. Слушай, купим бутылку дорогого шотландского виски и возьмем с собой.
«Френк, – подумала она, – помоги мне. Я влипла во что-то, чего не понимаю».
– Шайенн гораздо дальше, чем ты думаешь, – ответила она. – Я смотрела по карте. Будет на самом деле поздно, когда мы доберемся туда, скорее всего часов одиннадцать. Если не все двенадцать.
– Надень платье, – сказал он, – или я тебя убью!
Закрыв глаза, она нервно захихикала.
«Моя тренировка, – подумала она. – Значит, в конце концов все это было не зря. Ну что ж, посмотрим, успеет ли он убить меня до того, как я сдавлю нерв на его спине и искалечу его на всю жизнь? Но он ведь дрался с теми британскими коммандос, он уже прошел через все это много лет назад».
– Я знаю, что ты, вероятно, сможешь швырнуть меня хорошенько, – сказал Джо, – а может, и нет.
– Нет, на пол я тебя швырять не буду, я просто навсегда оставлю тебя калекой. Я сделаю это. Я жила на Западном побережье. Японцы научили меня этому еще в Сиэтле. Так что можешь сам ехать в Шайенн, если тебе так приспичило, а меня оставь в покое. И не пытайся меня принуждать. Я тебя боюсь и способна на что угодно.
Голос ее сломался.
– Я могу слишком резко обойтись с тобой при первой же попытке приблизиться.
– Ну заладила! Да надень же это чертово платье! К чему все это? Ты что, чокнулась? Плетешь невесть что! Убью, изувечу! Из-за чего? Только из-за того, что я хочу посадить тебя в автомобиль и прокатить по автостраде, чтобы повидать того малого, который написал книгу, которую ты…
Раздался стук в дверь.
Джо бросился к ней и открыл. Рассыльный в форме сказал:
– Гладильная служба, сэр. Вы справлялись у администратора, сэр.
– Да.
Джо шагнул к кровати, сгреб все белье, новые сорочки и отнес рассыльному.
– Вы сможете вернуть их через полчаса?
– В том случае, если только складки прогладятся, – сказал рассыльный.
Он внимательно их осмотрел.
– Не стирая. Да я уверен, что сможем, сэр.
Когда Джо закрыл за ним дверь, Юлиана спросила:
– Откуда тебе известно, что новую белую сорочку нельзя одевать, не погладив?
Он ничего не ответил, только пожал плечами.
– Я-то совсем забыла, – продолжала Юлиана. – Женщине следовало бы помнить, что когда вынимаешь их из целлофана, они все в морщинках и складках.
– Когда я был помоложе, я любил хорошо приодеться и погулять.
– А как же ты узнал, что в отеле есть гладильная служба? Я этого не знала. А ты в самом деле подстригся и покрасился? Я вдруг подумала, что твои волосы всегда были светлыми, и что ты носил парик. Разве нет?
Он снова пожал плечами.
– Ты, должно быть, эсэсовец, – продолжала она, – выдающий себя за шофера-итальянца, и никогда не дравшийся в Северной Африке, да? Тебе нужно было сюда приехать, чтобы убить Абендсена, разве не так? Я уверена, что именно так, хотя и признаюсь, что я ужасно глупая.
Она почувствовала себя выжитой и опустошенной.
Подождав, Джо сказал:
– В Северной Африке я действительно сражался. Ну, не в артиллерийской части под командой Парди, конечно. В подразделении «Бранденбург».
Затем он добавил:
– Я был немецким разведчиком, проникал в английские штабы. Не вижу тут ничего такого: в любом случае у нас было дел по горло. И я был под Каиром. Там я заслужил медаль и повышение по службе. Чин капрала.
– Та авторучка – какое-то оружие?
Он не ответил.
– Бомба, – неожиданно поняла она, произнося это слово вслух. – Что-то вроде бомбы-ловушки, которая настраивается так, что взрывается, когда кто-то до нее дотрагивается.
– Нет, то, что ты видела, это двухваттный приемопередатчик, чтобы я мог поддерживать связь. На тот случай, если произойдут изменения в первоначальном плане, прежде всего в связи с нынешней политической ситуацией в Берлине.
– Ты свяжешься с ними в последний момент, перед тем, как это сделать? Для уверенности?
Он кивнул.
– Ты не итальянец, ты немец.
– Швейцарец.
– Мой муж еврей, – сказала она.
– Мне безразлично, кто твой муж. Все, чего я хочу от тебя – это, чтобы ты надела платье и привела себя в порядок, чтобы мы могли пообедать. Сделай что-нибудь с волосами, мне бы хотелось, чтобы ты сходила в парикмахерскую. Может, салон при отеле еще открыт. Ты могла бы сделать прическу, пока я жду сорочки, принимаю душ.
– Каким же образом ты собираешься его убить?
– Пожалуйста, надень новое платье, Юлиана. Я позвоню вниз и спрошу насчет парикмахерской.
Он направился к телефону.
– Зачем я тебе нужна?
Набирая номер, Джо сказал:
– У нас заведено дело на Абендсена и, похоже, что его влечет к определенному типу смуглых, чувственных девушек, особенно к девушкам ближневосточного или средиземноморского типа.
Пока он разговаривал с кем-то из персонала отеля, Юлиана подошла к кровати, легла, закрыв глаза и прикрыв лицо руками.
– У них есть-таки парикмахерская, – сказал Джо.
Он положил трубку.
– Она может заняться тобой прямо сейчас. Спустись в салон. Он на втором этаже.
Он что-то сунул ей в руку. Открыв глаза, она увидела банкноты рейхсбанка.
– Что бы с ней расплатиться.
– Оставь меня в покое. Дай мне полежать здесь, пожалуйста.
Он бросил на нее взгляд, полный любопытства и огорчения.
– Сиэтл был бы похож на Сан-Франциско, – сказала она, – если бы в Сан-Франциско не произошел большой пожар. Настоящие старые деревянные дома и немного кирпичных, такие же, как и там, холмы. Японцы селились в нем еще задолго до войны. У них был целый деловой квартал, дома, магазины и все это было очень старым. Там есть порт. Маленький пожилой японец, который обучал меня – я пришла к нему с одним моряком с торгового судна и, пока жила в Сиэтле, брала у него уроки – Минору Ихоясу, он носил жилетку и галстук. Он был таким же круглым, как йо-йо. Давал уроки на верхнем этаже одной японской конторы, на его двери была старомодная медная табличка, а приемная напоминала кабинет дантиста. С журналами «Нейшнл Джиогрэфик».
Наклонившись над нею, Джо взял ее за руки и посадил, поддерживая в таком положении.
– В чем дело? Ты ведешь себя как больная?
Он пытливо заглянул ей в лицо.
– Я умираю, – сказала она.
– Это просто приступ неуверенности. Она тебя все время преследует. Сейчас найдем аптечку и дадим тебе успокоительного. Как насчет фенобарбитала? Да ты еще и голодная с утра. Все будет в порядке. Когда мы доберемся до Абендсена, тебе ничего не придется делать, только стой рядом со мной. Говорить буду я. Только улыбайся и все. Если почувствуешь, что он хочет уйти, заговори с ним, тогда он останется. Как только он тебя разглядит, я уверен, он нас впустит, особенно, если увидит это декольте на итальянском платье. Будь я на его месте, я непременно впустил бы тебя.
– Позволь мне пройти в ванную, – взмолилась Юлиана. – Меня мутит. Пожалуйста.
Она стала вырываться из его рук.
– Мне очень нехорошо, пусти меня.
Он отпустил ее, и она бросилась в ванную, закрыв за собой дверь.
«Я могу это сделать», – подумала она.
Она щелкнула выключателем, свет ослепил ее.
Она скосила взгляд. «Я могу это найти». В аптечке, любезно предоставленной гостиницей, лежала пачка лезвий для безопасной бритвы, мыло, зубная паста. Она открыла начатую пачку: да, только одна сторона острая. Она открыла начатую пачку: да, только одна сторона острая. Она развернула новое, еще покрытое смазкой, иссиня-черное лезвие.
Из душа текла вода. Она вошла под струю – боже! – прямо в одежде. Все испорчено.
Платье прилипло к телу. Волосы распрямились.
Ужаснувшись, она споткнулась, едва не упала, пытаясь на ощупь выйти из-под душа. Вода мелкими струйками текла по чулкам.
Она начала плакать.
Войдя в ванную, Джо обнаружил ее возле умывальника. Она сняла с себя промокший костюм и стояла обнаженная, одной рукой держась за раковину, склонившись над ней, как бы желая набраться сил.
– О, господи Иисусе, – воскликнула она.
Она сообразила, что он здесь.
– Не знаю даже, что делать. Костюм испорчен, это же шерсть.
Она повела рукой. Он взглянул по направлению жеста и увидел грубую промокшую одежду.
Очень спокойно – однако лицо его было перекошено – он сказал:
– Что же, тебе все равно не пришлось бы это надевать.
Белым мохнатым гостиничным полотенцем он вытер ее и повел из ванной назад в комнату.
– Надень на себя белье, надень что-нибудь. Я велю парикмахерше подняться прямо сюда. Она обязана, как говорится в проспекте отеля.
Он снова подошел к телефону и набрал номер.
– Какие пилюли ты мне предлагал? – спросила она, когда он закончил.
– Я и забыл. Сейчас позвоню и аптечный киоск. Нет, подожди, у меня что-то есть. Нембутал или какая-то другая дрянь.
Он бросился к своему саквояжу и стал рыться в нем.
Когда он протянул ей две желтые капсулы, она спросила:
– А они меня не доконают? – и неловко взяла их в руку.
– Что?
Лицо его нервно передергивалось.
«Сгниет мое лоно, – подумала она, – высохнет плоть».
– Я хочу спросить, не отупею ли я от них?
– Нет. Это сделано фирмой «АГ Хеми», дома продается повсюду. Когда мне не спится, я всегда пользуюсь этим. Сейчас я дам тебе воды.
Он поспешил в ванную.
«Лезвие, – подумала она, – я проглотила его, теперь оно режет мне плоть. Наказание за то, что я, будучи замужем за евреем, якшаюсь с гестаповским убийцей». Она снова ощутила на глазах слезы, которые сжигали ее сердце. «За все, что я совершила. Полный крах».
– Дай пройти, – сказала она.
Она выпрямилась.
– Но ты же не одета!
Он отвел ее в комнату, усадил и тщетно принялся натягивать на нее трусики.
– Нужно, чтобы тебе привели в порядок голову, – сказал он жалобно. – Где же эта женщина?
Она медленно, с трудом выговорила:
– Из волос можно сделать швабру, которой можно отмывать пятна с голого тела. Как не беги от крючка, он всегда найдет тебя. Крючок Господа Бога.
«Пилюли разъедают меня, – подумала она. – В них, наверное, скипидар или какая-нибудь кислота. Буду гнить заживо до конца моих дней».
Джо взглянул на нее и побледнел. «Должно быть, он читает мои мысли, – подумала она, – с помощью какой-то своей машины, которую я не смогла обнаружить».
– Эти пилюли, – сказала она. – От них какая-то слабость, голова кружится.
– Но ты же не приняла их.
Он указал на ее сжатый кулак, и она увидела, что капсулы все еще там.
– У тебя что-то с головой, – сказал он.
Тут же он стал каким-то тяжелым, медлительным, как некая инертная масса.
– Ты очень больна. Мы не можем ехать.
– Не нужно доктора, – сказала она. – Сейчас все будет в порядке.
Она попыталась улыбнуться, глядя на его лицо, чтобы по выражению его глаз понять, как ей это удалось. Отражение его мозга, схватившего ее сокровенные мысли.
– Я не могу взять тебя к Абендсену, – сказал он. – Во всяком случае, сейчас. Завтра, может быть, тебе будет лучше. Попробуем завтра. Мы должны.
– Можно мне опять в ванную?
Он кивнул, едва ее слушая. Она вернулась в ванную и снова закрыла за собой дверь.
Еще одно лезвие из аптечки она зажала в руке и снова вышла в комнату.
– Бай-бай, – сказала она.
Когда она открыла дверь в коридор, он взревел и кинулся к ней.
Вжик!
– Это ужасно, – сказала она. – Они режутся, мне следовало это знать.
«Преграда для тех, кто вырывает сумки. Разным ночным бродягам. Теперь я определенно могу с ними управиться. А этот куда запропастился? Хватает себя за шею, исполняя дикий танец…»
– Пропустил бы меня, – сказала она. – Не стой на дороге, если только не хочешь получить урок. К сожалению, только от женщины.
Высоко подняв лезвие, она подошла к двери и открыла ее. Джо сидел на полу, в позе загорающего, прижав ладони к горлу.
– Пока, – сказала она.
И закрыла за собой дверь. Теплый, устланный ковром коридор.
Женщина в белом халате, что-то напевая под нос, катит тележку, опустив голову, от двери к двери, проверяя номера. Она оказывается прямо перед Юлианой. Теперь она подняла голову, и глаза ее вылезли из орбит, а челюсть отвалилась.
– Ну, конфетка… – говорит она, – ты просто пьяная, тебе парикмахер не поможет. А ну, вернись-ка в номер и надень что-нибудь, пока тебя не вышвырнули из этого отеля. Боже милосердный!
Она открыла перед Юлианой дверь.
– Вели своему приятелю, чтобы он привел тебя в чувство, а я скажу горничной, чтобы она принесла горячий кофе. Ну, скорее, прошу тебя, иди к себе.
Она затолкнула Юлиану в номер, захлопнула за ней дверь и покатила свою тележку прочь.
Юлиана наконец поняла, что это парикмахерша. Оглядев себя, она открыла, что на ней и вправду ничего нет. Женщина была права.
– Джо, – сказала она, – они меня не выпустят.
Она нашла кровать, нашла свой саквояж, открыла его и вывалила одежду. Белье, затем кофта и юбка, пара туфель на низком каблуке.
– В таком виде уже можно, решила она.
Найдя гребень, она быстро причесала волосы. Затем уложила их.
– Представляю себе. Эта парикмахерша была права, когда чуть не свалилась с ног.
Она встала и пошла искать зеркало.
– Да, так лучше.
Зеркало было на дверце гардероба. Подойдя к нему, она внимательно оглядела себя, поворачиваясь из стороны в сторону на носках.
– Я так растерялась, – сказала она.
Она поискала взглядом Джо.
– Вряд ли я соображала, что делаю. Ты наверное что-то мне дал. Что бы это ни было, вместо того, чтобы помочь мне, оно только меня доконало.
Продолжая сидеть на полу, схватившись за одну сторону шеи, Джо сказал:
– Послушай. Ну и хороша ты. Перерезала мне аорту, артерию на шее.
Хихикнув, она хлопнула себя рукой по губам.
– Боже, какой ты чудак. В смысле, ты умудряешься все говорить шиворот на выворот. Аорта у тебя в груди. А ты имеешь в виду сонную артерию.
– Если я встану, – сказал он, – я истеку кровью за две минуты. Пойми это. Так что окажи мне хоть какую-то помощь, пришли врача или вызови скорую. Ты понимаешь, о чем я говорю? Ты сделаешь это? Ну, конечно сделаешь. Договорились: ты позвонишь или сбегаешь за кем-нибудь.
Чуть поразмыслив, она произнесла:
– Хорошо, попробую.
– Приведи кого-нибудь ради моего спасения.
– Сходи сам.
– Да рана же не закрылась.
Кровь сочилась сквозь его пальцы – она это видела – и стекала вниз по запястью. На полу натекла лужа.
– Я боюсь двинуться.
Она надела свою новую шубу, закрыла новую кожаную сумку, подхватила свой саквояж и столько пакетов, принадлежащих ей, сколько могла унести. Особо она постаралась унести большую коробку с аккуратно уложенным там голубым итальянским платьем. Открывая дверь в коридор, она обернулась к Джо.
– Может быть, я смогу сказать администратору. Там, внизу.
– Да, – с надеждой сказал он.
– Очень хорошо. Я скажу им. И не ищи меня в Каньон-сити, потому что я не собираюсь туда возвращаться. Ведь при мне почти все ассигнации рейхсбанка, так что я, несмотря ни на что, в выигрыше. Прощай.
Возле лифта ей помогли хорошо одетый пожилой бизнесмен и его жена: они взяли у нее пакеты и передали их внизу в вестибюле коридорному.
– Спасибо, – сказала им Юлиана.
Коридорный понес вещи через вестибюль на панель перед отелем, а она нашла служащего, который объяснил ей, как добраться до автомобиля. Вскоре она уже стояла в прохладном бетонном подземном гараже, ожидая, пока служащий выведет наружу ее «студебеккер». Она вынула из сумки горсть мелочи, дала служителю на чай и через мгновение уже поднималась по тускло освещенному пандусу на темную улицу, освещенную фарами ее и чужих автомобилей, отблесками неоновой рекламы.
Швейцар в ливрее лично уложил ее багаж и пакеты в багажник и улыбнулся ей так чистосердечно, что она дала ему прежде чем уехать, громадные чаевые. Никто не пытался ее остановить, и это даже удивило ее. Никто даже бровью не повел.
Она решила, что они, наверное, думают, что заплатит Джо, а, может быть, уже заплатил, когда брал номер.
Ожидая зеленого света у светофора, стоя в ряду других машин, она вспомнила, что не сказала администратору, что Джо сидит на полу номера и нуждается в помощи врача, что он ждет и будет ждать до скончания века, или до тех пор, пока утром не появится уборщица. «Лучше мне вернуться, – подумала она, – или позвонить. Остановлюсь около телефона-автомата. Но ведь это так глупо, – подумала она тут же, продолжая выискивать место, где бы остановиться и позвонить. – Кто бы подумал такое всего лишь час назад, когда мы регистрировались, когда поднимались наверх. Мы уже собрались было идти обедать, мы, возможно, даже выбрались бы в ночной клуб».
Она снова заплакала. Слезы капали с кончика носа на кофту, но она продолжала ехать.
«Очень плохо, что я не посоветовалась с Оракулом, он-то знал бы все и предупредил бы меня. И почему я этого не сделала. В любое время я могла бы у него спросить в любом месте во время поездки или даже перед отъездом». Она невольно застонала. Эти звуки – какое-то завывание, никогда прежде ею не издаваемое – ужаснули ее, но она не могла сдержаться, несмотря на то, что сцепила зубы. Жуткое монотонное пение, причитания вместе со стенаниями, исторгались через нос.
Она остановилась у обочины и долго сидела, не выключая мотора, вся дрожа, засунув руки в карманы пальто. «Господи, – говорила она себе, – как это все ужасно. Ну что ж, а иначе никак и не могло получиться». Она вышла из машины и вытащила из багажника свой саквояж, открыла его на заднем сиденье и принялась рыться в одежде и обуви, пока в руках не оказались два черных тома оракула.
Здесь, на заднем сиденье машины с включенным мотором, она начала бросать три монеты Средне-Западных Штатов. Единственным источником света служила витрина крупного универмага. «Что я должна сделать?» – это был ее вопрос оракулу. – «Скажи мне, что мне делать, пожалуйста».
Гексаграмма сорок два, Приумножение, с переходящими линиями второй, третьей и четвертой, и наоборот верхней, превращаясь в гексаграмму сорок три, Выход. Она жадно набросилась на строчки к гексаграмме, последовательно улавливая в своем сознании их скрытый смысл, постигая их значение. Гексаграмма точно описывала создавшееся положение – еще одно чудо.
Все, что произошло, здесь представало перед ее взором схематично, в виде наброска:
«Это содействует вопрошающему предпринять что-либо. Это способствует пересечь великие водные пространства».
«Значит, надо ехать дальше и совершить нечто такое, что важно для меня, ни в коем случае не останавливаясь здесь. А теперь строчки, сопутствующие гексаграмме». Она читала их, шевеля губами:
«Черепаха-оракул ценою в десять связок монет. От его указаний невозможно отклониться.
Вечная стойкость – к счастью.
Царю надо проникнуть с жертвами к богам».
Теперь третья шестерка. Когда она прочла, у нее закружилась голова.
«Если приумножить это, то с необходимостью накличешь несчастья делу.
Но если, обладая правдой, пойдешь верным путем,
если заявишь князю и поступишь по его мановению,
то хулы не будет».
Князь здесь – конечно же, Абендсен. Тайное послание – это новенький экземпляр его книги. Несчастья – Оракулу известно обо всем, что с ней произошло, о тех ужасах, которые она пережила, общаясь с Джо, как бы его не звали по-настоящему. Она прочла и четвертую шестерку:
«Если, идя верным путем, заявишь об этом князю, то за тобой пойдут».
Она поняла, что должна туда отправиться, даже если Джо будет ее преследовать. С такой же жадностью она набросилась на последнюю переходящую черту, девятую строку.
«Ничто не преумножит это, а, пожалуй, разобьет это!
В воспоминании сердец не будь косным.
Иначе – несчастье».
Она подумала, что речь идет об убийце, о людях гестапо, о том, что Джо или кто-то такой же, как и он, все-таки доберется туда и убьет Абендсена.
Она быстро пробежала последнюю оставшуюся часть гексаграммы сорок три, Выход.
«Поднимешься до царского двора.
Правдиво возглашай!
А если и будет опасность, то говори от своего города.
Не благоприятно браться за оружие.
Благоприятно иметь, куда выступить».
Значит, нет смысла возвращаться в гостиницу и думать о судьбе Джо. Это бесполезно, потому что, если не он, так будут посланы другие. Снова оракул еще более настойчиво говорит, что нужно ехать в Шайенн и предупредить Абендсена, не обращая внимания на опасность, с этим связанную. «Я обязана открыть ему правду».
Она закрыла книгу.
Снова усевшись за руль, она дала задний ход и влилась в поток автомобилей.
Она быстро сообразила, как выехать из центра Денвера на главное шоссе, ведущее на Север.
Юлиана ехала так быстро, как только мог ее автомобиль. Мотор ревел и трясся так, что временами ей казалось, что руль вырывается из рук, а сиденье вырывается из-под нее. Содержимое отделения для перчаток непрерывно тарахтело.
«Спасибо доктору Тодту и его автотрассам», – говорила она себе, мчась сквозь тьму, озаряемую только светом ее фар и видя только разграничительные линии на шоссе.
К десяти часам вечера все еще не добралась до Шайенна из-за аварии колеса, и потому ей оставалось только свернуть со скоростной магистрали и начать поиски места для ночлега.
На дорожном знаке впереди было написано: «Грили. Пять миль». Медленно проезжая по главной улице Гриля несколькими минутами позже, Юлиана решила, что завтра утром она поедет дальше. Она миновала несколько отелей с зажженными табло, говорившими, что есть свободные места, поэтому остановиться в одном из них не было проблемой. Она решила, что нужно сделать – так это позвонить Абендсену и сказать, что она приедет.
Припарковавшись, она устало выбралась из машины и наконец-то разогнула ноги.
Весь день с восьми утра она была в пути. Невдалеке виднелась открытая всю ночь аптека. Сунув руки в карманы пальто, она прошла к ней и вскоре уже была в закрытой телефонной будке и просила соединить ее со справочной в Шайенне.
Слава богу, их телефон был в телефонной книге. Она бросила монету в двадцать пять центов, и телефонистка набрала номер Абендсена.
– Алло, – отозвался вскоре энергичный женский голос, приятный голос молодой женщины, несомненно, примерно того же возраста, что и она сама.
– Миссис Абендсен? – спросила Юлиана. – Можно мне поговорить с мистером Абендсеном?
– Кто это, будьте любезны?
– Я прочла его книгу, – сказала Юлиана, – и весь день ехала в машине из Каньон-сити, штат Колорадо. Сейчас нахожусь в Грили. Мне казалось, что я попаду в ваш город еще сегодня вечером, но не удалось, и поэтому мне хотелось бы узнать, смогу ли я увидеть его завтра в любое удобное для него время.
После некоторой паузы миссис Абендсен ответила все тем же приятным голосом:
– Сейчас уже поздновато, мы довольно рано ложимся спать. У вас есть какая-нибудь особая причина, почему вы хотите встретиться с моим мужем? Как раз сейчас у него особенно много работы.
– Я хотела бы с ним поговорить, – сказала Юлиана.
Ее совершенный голос звучал в ушах как-то безжизненно. Она глядела на стену кабинки, не в состоянии сказать ничего другого.
У нее ныло все тело, во рту было сухо и гадко. За стеклом будки аптекарь за стойкой с соками готовил молочный коктейль для четверых подростков. Ей страстно захотелось оказаться там. Она едва обращала внимание на то, что говорила миссис Абендсен. Ей ужасно захотелось чего-нибудь освежающего, холодного, и еще бы хорошо сэндвич с рубленым цыпленком.
– Готорн работает каждый день по-разному.
Миссис Абендсен говорила оживленно и отрывисто.
– Если вы приедете завтра, я ничего конкретного вам не смогу обещать, потому что он может быть занят целый день. Но если вы поймете это, прежде чем отправиться сюда…
– Да, – прервала ее Юлиана.
– Я уверена, что он будет рад поболтать с вами несколько минут, если удастся освободиться, – продолжала миссис Абендсен, – но, пожалуйста, не огорчайтесь, если по какой-либо причине он не сможет выкроить время, достаточное для разговора, а может быть, даже для встречи с вами.
– Мы прочли его книгу, и она очень мне понравилась, – сказала Юлиана. – Она у меня с собой.
– Понимаю, – добродушно сказала миссис Абендсен.
– Мы остановились в Денвере и занялись покупками, а на это ушло слишком много времени.
«Нет, – подумала она, – теперь все изменилось, стало шиворот-навыворот».
– Послушайте, – сказала она. – О том, что мне надо ехать в Шайенн, сказал Оракул.
– Боже мой! – воскликнула миссис Абендсен, как будто ей было известно об Оракуле, но тем не менее не принимая ситуацию всерьез.
– Я могу прочесть вам строчки.
Она внесла в кабину Оракул. Положив оба тома на полку под аппаратом, стала лихорадочно перелистывать страницы.
– Минуточку, – сказала она.
Найдя нужную страницу, она прочла сначала заключение, а потом предшествовавшие ему строки в трубку. Когда она дошла до девятой черты в вершине гексаграммы, она услышала, как миссис Абендсен вскрикнула.
– Простите? – сказала Юлиана, останавливаясь.
– Простите? – сказала Юлиана, останавливаясь.
– Продолжайте, – ответила миссис Абендсен.
В голосе ее зазвучала тревога, как будто что-то резкое появилось в нем.
После того как Юлиана прочла заключение гексаграммы сорок три, где говорилось о несчастье, наступило молчание.
Ни миссис Абендсен, ни Юлиана не были в состоянии нарушить его.
– Что ж, тогда мы завтра ждем встречи с вами, – в конце концов раздался голос в трубке. – Назовите, пожалуйста, свое имя.
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:21 | Post # 17 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8773
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | – Юлиана Фринк, – ответила Юлиана. – Большое, огромное вам спасибо, миссис Абендсен.
В этот момент телефонистка весьма бесцеремонно объявила, что время разговора вышло, и поэтому Юлиана повесила трубку, подобрала сумку, тома Оракула, вышла из кабинки и направилась к стойке с соками. Она заказала сэндвич, кока-колу и села, покуривая сигарету и отдыхая, как вдруг с ужасом осознала, что ничего не было сказано об этом человеке из гестапо или СД или еще черт знает откуда, об этом Джо Чиннаделла, оставленном ею в номере гостиницы в Денвере. «Как же я забыла! Он же совершенно выскочил у меня из головы. Как это могло случиться? Я, должно быть, чокнутая. Наверное, я совсем рехнулась, тронулась или сошла с ума».
Какое-то время она рылась в сумке, стараясь найти мелочь для нового разговора.
«Нет, – решила она, уже поднявшись было со стула, я не могу звонить им снова ночью. Пусть так и будет. Сейчас уже чертовски поздно. Я так устала, да и они, наверное, спят уже».
Она съела сэндвич с рубленым цыпленком, запила его кока-колой и поехала в ближайший мотель, где сняла комнату и, дрожа, забралась в кровать.
Глава 14
«Ответа не существует, – подумал мистер Нобусуке Тагоми, – так же, как и понимания. Даже в Оракуле. И все же я должен продолжать жить изо дня в день, несмотря на это. Пойду и поищу что-нибудь маленькое. Буду жить незаметно, чего бы это мне не стоило, пока, как-нибудь позже не наступит…»
Несмотря ни на что, он попрощался с женой и вышел из дому. Но сегодня он не направился, как обычно, в «Ниппон Таймс Билдинг». Нужно было дать себе разрядку, сходить в парк у «Золотых Ворот» с его зверинцем и аквариумами, посетить такое место, где обитатели безмозглы, не способны к мышлению, а тем не менее наслаждаться жизнью.
«Время. Ехать туда на педикэбе очень долго, и у меня будет достаточно времени, чтобы постичь ситуацию. Если это так можно назвать. Но деревья и звери не имеют души. Мне нужно хвататься за какого-то человека. При этом можно превратиться в ребенка, хотя, наверное, именно это и хорошо. Я мог бы повернуть так, чтобы это было хорошо».
Водитель педикэба пыхтел вовсю вдоль по Керни-стрит, направляясь к центру Сан-Франциско. «Может быть, дальше проехать на фуникулере? – неожиданно подумал мистер Тагоми. – Ведь это счастье – прокатиться на самом чистом и плавном виде транспорта, который должен был исчезнуть еще в начале века, но почему-то до сих пор сохранился».
Он отпустил педикэб и пешком прошел по тротуару к ближайшей остановке.
«Возможно, – подумал он, – я уже больше никогда не смогу вернуться в „Ниппон Таймс Билдинг“, пропитанный духом смерти. Карьера моя окончена, но в этом нет ничего дурного.»
Совет торговых представительств найдет ему замену. Но сам-то Тагоми все еще ходит, существует, помнит каждую подробность. Значит, ничего он не достигнет уходом от дел.
«В любом случае операция „Одуванчик“ сметет нас всех с лица Земли, независимо от того, чем мы занимаемся. Нас уничтожит наш враг, плечом к плечу с которым мы сражались на прошедшей войне. И чем же он нас отблагодарил за это? Еще тогда, наверное, нам следовало бы драться с ними, или сделать так, чтобы Германия проиграла войну, помочь ее противникам, Соединенным Штатам, Британии, России. Куда ни кинь, всюду безысходность. Строки Оракула неопределенны и загадочны. Наверное, он покинул мир людей в печали, оставив им свою неподдающуюся разгадке мудрость. Мы достигли того момента, когда мы одиноки. Нам нечего ждать помощи, как в прежние времена. Что ж, – подумал мистер Тагоми, – возможно, это то же неплохо. Может быть, это и к лучшему. Каждый должен сам попытаться отыскать свою дорогу».
На остановке Калифорния-Стрит он вошел в вагончик и доехал до самого конца линии.
Он даже выпрыгнул из вагончика и помог повернуть его на деревянном поворотном круге.
И это из всего, испытанного им во время прогулки по городу, имело наибольшее значение. Но скоро это чувство ослабело, он снова почувствовал себя на краю пропасти, почувствовал совершенно отчетливо, именно благодаря тому, что воспринимал теперь все окружающее иначе.
Разумеется, назад он поехал в вагончике, но теперь поездка превратилась в пустую формальность, как он обнаружил, наблюдая улицы, дома, экипажи, проносившиеся мимо него уже в противоположном направлении.
Возле Стоктона он поднялся, чтобы выйти из вагончика, однако на остановке, прежде чем он начал спускаться, его окликнул кондуктор.
– Ваш портфель, сэр.
– Спасибо.
Он забыл его в вагончике. Поднявшись, он забрал его и инстинктивно пригнулся, когда вагончик с лязгом тронулся дальше. Он подумал, что у этого портфеля очень ценное содержимое: драгоценный кольт сорок четвертого калибра, предел мечтаний любого коллекционера. Теперь он старался всегда держать его при себе на тот случай, если мстительные хулиганы из СД попытаются ему отплатить. От них можно ждать чего угодно. И все же мистер Тагоми понимал, что это новая привычка, несмотря на все случившееся, была признаком истерии, того нервного состояния, в котором он пребывал. Идя по улицам с портфелем в руке, он снова и снова убеждал себя, что не должен поддаваться панике – сначала принуждение, затем одержимость навязчивой идеей и наконец страх. Он не мог освободиться от него.
Он рождался в нем и овладевал им.
«Значит, я утерял свое восторженное отношение к своему хобби – коллекционированию? – спросил он себя. – Неужели все перевернулось из-за того, что я совершил? Вся моя страсть к собирательству уничтожена, а не только отношение к этому одному предмету. Главная опора моей жизни, сфера, увы, где я существовал с таким удовольствием».
Окликнув педикэб, он велел ехать на Монтгомери-стрит к магазину Роберта Чилдана.
«Надо выяснить все до конца. Есть еще эта единственная связь, соединяющая меня с любимым занятием. И эта же связь соединяет меня с произошедшим событием. Я, возможно, смог бы справиться с собой, если бы схитрил: например, выменял бы этот пистолет на еще более ценный исторический предмет. Этот пистолет для меня уже слишком предметен, его качества как реликвии полностью уничтожены недавним употреблением. Но ведь это мое личное ощущение, никто больше не будет испытывать аналогичного чувства к этому пистолету, ему не передастся мой персональный опыт. Он существует только в моей душе. Нужно освободить себя, – решил он, все более волнуясь. – Когда исчезнет пистолет, останется только легкий налет прошлого, потому что это не столько к моей душе, а по теории историчности, в равной мере и в этом пистолете. Надо разорвать уравнение, связывающее меня и в этом пистолете. Надо разорвать уравнение, связывающее меня с этим предметом. А вот и магазин. Сколько интересных приобретений сделал я здесь, – спокойно заметил он, как бы глядя на себя со стороны. – Это было и моим бизнесом, и моим увлечением».
Расплатившись с рикшей, он подхватил портфель и быстро вошел в магазин.
Мистер Чилдан, стоя у кассы, протирал тканью какой-то предмет.
– Мистер Тагоми.
– Чилдан поклонился.
– Мистер Чилдан.
Тагоми поклонился в ответ.
– Какая неожиданность, какая честь!
Чилдан отложил вещь и ткань и, обогнув прилавок, вышел навстречу гостю.
Обычный ритуал, приветствия, поклоны и так далее в том же духе. Однако мистер Тагоми почувствовал, что Чилдан сегодня какой-то не такой, как всегда, чуть более молчаливый, чем обычно. «Ну и хорошо, – решил он. – Обычно-то он такой шумный, назойливый, скачет туда-сюда. Может быть, это и не к добру».
Тагоми положил портфель на прилавок и открыл его.
– Мистер Чилдан, – сказал он, – мне бы хотелось обменять этот экземпляр, купленный у вас несколько лет назад. Насколько мне помниться, вы раньше не возражали против такой практики.
– Да, сэр, – отозвался Чилдан. – Все зависит, к примеру, от состояния, ну и от некоторых других факторов.
Он встревоженно и внимательно смотрел на мистера Тагоми.
– Этот кольт сорок четвертого калибра, – сказал мистер Тагоми.
Некоторое время оба молчали, глядя на револьвер, лежащий в открытом ящике красного дерева рядом с коробкой с частично израсходованными патронами.
Легкая тень пробежала по лицу мистера Чилдана. Мистер Тагоми понял. Что ж, быть по сему.
– Вас это не интересует? – угадал он.
– Нет, сэр, – подтвердил мистер Чилдан твердым голосом.
– Не буду настаивать.
Силы, казалось, покинули мистера Тагоми. Придется отступить.
Он почувствовал, как возвращаются прежние страхи.
– Извините меня, мистер Тагоми.
Мистер Тагоми поклонился, положил на место револьвер и коробку с боеприпасами и закрыл портфель. «Мне придется сохранить эту вещь. Такова судьба».
– Вы, похоже, чем-то огорчены, – сказал мистер Чилдан.
– Вы заметили?
Его охватила паника. Неужели он приоткрыл кому-то свой внутренний мир? Он невольно вздрогнул. Определенно так.
– У нас есть особая причина, почему вы хотите обменять этот предмет? – спросил мистер Чилдан.
– Нет, – сказал он.
Он в очередной раз прикрыл от постороннего взора свой личный мирок, что следовало бы сделать с самого начала.
Преодолевая нерешительность, мистер Чилдан произнес:
– Я очень сомневаюсь, что это было приобретено в моем магазине. Что-то не припоминаю, чтобы этот экземпляр проходил через мои руки.
– Я уверен в этом, – сказал мистер Тагоми. – Однако это не имеет значения. Я понимаю вас и ничуть не обижаюсь.
– Сэр, – сказал Чилдан, – позвольте мне показать вам новые поступления. У вас есть несколько свободных минут?
Мистер Тагоми ощутил, как что-то старое и хорошо знакомое шевельнулось в нем.
– Что-нибудь особенное?
– Подойдите сюда, сэр.
Чилдан пересек магазин, мистер Тагоми последовал за ним.
В стеклянном закрытом прилавке на черном бархате лежали небольшие металлические узоры, в форме которых не сразу можно было разобраться. Мистер Тагоми нагнулся, чтобы получше их рассмотреть, и какое-то странное чувство стало им овладевать.
– Я показываю это всем без исключения своим покупателям, – сказал Роберт Чилдан. – Сэр, вы знаете, что это такое?
– Похоже на ювелирные украшения, сказал мистер Тагоми.
Он заметил брошь.
– Это все, разумеется, американского производства, но, сэр, это не старинные изделия.
Мистер Тагоми вопросительно взглянул на него.
– Сэр, это все – новые образцы.
Бледное, отчасти маловыразительное лицо Роберта Чилдана загорелось страстью.
– Это новая жизнь моей страны, сэр. Начало в виде крохотных, едва пробивающихся семян красоты.
Выразив на лице заинтересованность, мистер Тагоми взял несколько вещиц, чтобы внимательно осмотреть их. Он решил, что в них было что-то новое, что оживило их. Закон Дао пробивался даже здесь. «Когда все окружено тьмой, первые проблески света неожиданно оживляют все вокруг, самые темные глубины. Мы все близки меж собой, каждому доводилось сталкиваться с чем-то на это похожим, точно так же, как я столкнулся здесь сейчас… и все же для меня это всего лишь металлолом. Я не могу восхищаться этим подобно Чилдану, к несчастью для нас обоих, но от этого никуда не уйти».
– Весьма милые вещицы, пробормотал он.
Он положил безделушки на место.
Мистер Чилдан вымолвил:
– Сэр, этого не понять так, сразу.
– Простите.
– Новая точка зрения вашей души.
– Вы прямо-таки обрели новую веру, – сказал мистер Тагоми. – Хотелось бы и мне так. Но, увы, не могу.
Он поклонился.
– В другой раз, может быть, – сказал он Чилдану.
Он проводил его к выходу. Мистер Тагоми заметил, что он даже не пошевелился, чтобы показать другие товары.
– Ваша новая вера весьма сомнительного вкуса, – сказал мистер Тагоми. – Похоже, что вы пошли не совсем перспективным путем.
– Прошу прощения, – сказал мистер Чилдан.
Он не проявлял, однако, ни малейшего раболепия перед Тагоми.
– Но все-таки я прав. Я вижу совершенно ясно в этих предметах пока еще только созревающий зародыш будущего.
– Да будет так, – сказал мистер Тагоми. – Но ваш англосаксонский фанатизм отнюдь не привлекает меня.
И тем не менее определенно возникла какая-то надежда. Своя собственная надежда в своей душе.
– До свидания.
Он поклонился.
– Я на днях еще загляну к вам. Возможно тогда мы сможем проверить, сбываются ли ваши пророчества.
Мистер Чилдан поклонился, ничего не ответив.
Захватив с собой портфель с кольтом сорок четвертого калибра, мистер Тагоми вышел из магазина. «Я покидаю это место с тем же, с чем и вошел, – размышлял он. – Поиски продолжаются. Поиски чего-то, что мне нужно, чтобы я был в состоянии возвратиться в этот мир. А что, если я куплю одну из этих странных, непонятных вещей, буду хранить ее, смотреть на нее вновь и вновь, размышлять, а впоследствии, благодаря ей, найду свой путь назад? Сомнительно. Это годится для Чилдана, но не для меня. И все же, если кто-то – даже один – находит свой путь, значит есть выход. Даже если мне лично и не удастся его найти. Я ему завидую».
Повернувшись, мистер Тагоми зашагал назад к магазину. Там на пороге до сих пор стоял мистер Чилдан и смотрел на него.
– Сэр, – сказал мистер Тагоми, – я куплю-таки одну из этих вещиц, любую, которую вы сами выберете. Веры у меня нет, но сейчас я согласен ухватиться и за соломинку.
Он еще раз проследовал за мистером Чилданом к застекленному прилавку.
– Я, неверующий, буду носить его при себе, время на время на нее поглядывать, раз в день, например. Месяца через два, если я так и не увижу…
– Вы можете вернуть ее за полную цену, – сказал мистер Чилдан.
– Благодарю вас, – сказал мистер Тагоми.
Ему стало лучше. Он решил, что иногда нужно пробовать все подряд. И в этом нет ничего предосудительного, совсем наоборот, это признак мудрости, правильной оценки сложившейся ситуации.
– Это успокоит нас, – сказал мистер Чилдан.
Он вынул маленький серебряный треугольник, украшенный орнаментом из пустотелых капель, черный снизу, яркий и наполненный светом сверху.
– Спасибо, – сказал мистер Тагоми.
Мистер Тагоми добрался на педикэбе до Портсмут-сквер, небольшого открытого парка на склоне холма, который возвышался над Керни-стрит и полицейским участком.
Он устроился на скамейке под солнцем.
По мощеным дорожкам ходили голуби в поисках пищи. На других скамейках плохо одетые люди читали газеты и дремали.
Некоторые там и тут лежали прямо на траве, и казалось, спали.
Вынув из кармана картонную коробочку, украшенную названием магазина мистера Чилдана, мистер Тагоми сидел, держа ее обеими руками, как бы стараясь согреться ее теплом. Затем он открыл коробочку и извлек из нее новое свое приобретение, чтобы здесь, в этом маленьком саду для стариков, оставшись с ним наедине, внимательно осмотреть.
У него в руках была маленькая мудреная вещица из серебра. Подобно маленькому волшебному зеркальцу, она отражала полуденное солнце. Или – он вгляделся – и в ней содержалось нечто, скрытое от взора, что улавливало солнечные лучи.
Значит, что-то все-таки в ней есть – размеры, форма. Он продолжал почтительно ее рассматривать.
Принесет ли она ему мир, как предсказывал Роберт Чилдан? Прошло пять минут, десять. Он уже не мог сидеть просто так.
«Время. Увы, вот чего нам всегда не хватает. Что же такое у меня в руках? Пока еще не вышло все мое время. Прости меня, – подумал мистер Тагоми, обращаясь к безделушке, – мирские хлопоты всегда заставляют нас подниматься и что-то делать».
Огорченный, он принялся укладывать вещицу на ее прежнее место. Еще один последний, полный надежды взгляд. Он снова испытывающе посмотрел на покупку, вложив в этот взгляд все накопившееся в нем. «Как ребенок, – сказал он себе, – стараясь быть невинным и доверчивым, прижимает к уху случайно найденную на берегу моря раковину и слышит в ней морской гул. Только здесь ухо заменило глаз. Войди в меня и научи, что делать, что все это означает и почему. Сгусток понимания событий в одной маленькой безделушке.
Слишком многого я хочу от нее и поэтому остаюсь ни с чем».
– Послушай, – смиренно обратился он к вещице. – Разве я прошу так уж многого?
«А что если я злобно встряхну ее, как старые, остановившиеся часы?» Он так и сделал: вверх-вниз. Или как кости перед решающим броском. Чтобы разбудить спящее в ней божество. Никому не известное. Мистер Тагоми снова яростно потряс зажатую в кулаке вещицу и потом опять принялся смотреть на нее.
«Ты маленькая вещица, ты – пустышка, – подумал он. – Нужно ее обругать, испугать».
– Мое терпение кончается, – сказал он тупо.
«Ну и что дальше? Выбросить тебя в канаву? Подышать на тебя, потрясти, снова подышать? Принеси же мне выигрыш!»
Он рассмеялся. Какая бессмыслица – здесь, на самом солнцепеке. Какой спектакль для прохожих. Он тайком огляделся, но никто на него не смотрел. Старики посапывали, как и прежде. Он облегченно вздохнул.
«Ну, кажется, я уже все перепробовал, – решил он, – умолял, старался вникнуть, угрожал, философствовал, сопоставлял. Что еще можно сделать? А может быть, просто побыть здесь еще чуть-чуть? Может быть, все-таки что-нибудь случится? Когда я был ребенком и мысли мои были ребяческими, но теперь я вырос из детского восприятия мира. Тогда было проще. Теперь я должен искать ответы на свои вопросы другими способами. А значит, и мой подход к этой вещице должен быть другим, соответствующим моему теперешнему мироощущению. Поход должен быть научным. Следует логически осмыслить каждый аспект систематически, классическим экспериментальным методом Аристотеля».
Он приложил палец к правому уху, чтобы не слышать шума уличного движения и прочих отвлекающих звуков. Затем он плотно прижал серебряный треугольник, как раковину к левому уху.
Ничего. Никаких звуков. Даже гула океана, а на самом деле шума собственного кровообращения не слышно. Ничего.
Какое же тогда чувство может постичь скрытую в этой вещи тайну? От слуха, очевидно, пользы нет. Мистер Тагоми закрыл глаза и принялся ощупывать каждый миллиметр безделушки. Осязание дало тот же эффект: пальцы не смогли ему поведать ни о чем. Запах. Он поднес серебро поближе к носу и втянул запах.
Слабый металлический запах, но он нес в себе какое-то другое значение. Вкус?
Открыв рот, он вложил туда треугольник, попробовал его на зуб, словно это был пряник, но жевать не стал.
Никакого иного содержания, не присущего серебру – просто нечто горькое, твердое и холодное.
Он вновь держал ее на ладони.
Значит, снова возврат к зрению, к этому наивысшему из чувств в соответствии с греческой шкалой ценности. Он поворачивал серебряный треугольник из стороны в сторону, стараясь увидеть его во всех возможных ракурсах.
«Что же я вижу, – спросил он себя, – после всего этого упорного, терпеливого изучения? В чем ключ к истине? Ну уступи, выдай свою собственную тайну. Подобно морскому черту, вытащенному из глубины, которого поймали и приказывают рассказать обо всем, что находится там, внизу, глубоко в водяной бездне. Но черт ведь не притворяется, он безмолвно погибает от удушья, становится камнем или глиной, мертвым веществом, вновь возвращается в твердую субстанцию, обычную для неживого мира. Металл извлечен из земли, – подумал он, глядя на серебро, – снизу, из мест, спрятанных ниже всех других, из самых плотных слоев, из мира троллей и пещер, сырого, всегда мрачного мира тьмы, в ее безысходном, наиболее тоскливом виде, мира трупов, гниения, разложившихся останков, всего умершего, слой за слоем откладывающегося под нами и постепенно распадающегося на элементы, демонический мир неизменности, времени, которого не было. И все же здесь, на солнце, серебряный треугольник сверкает, отражает свет, огонь. Это вовсе не сырой или темный предмет, вовсе не отяжелевший, потерявший живое, а пульсирующий им. Он принадлежит к самой высшей сфере, сфере света, как и положено произведению искусства. Да, это работа настоящего художника: взять кусок скалы из темной безмолвной земли, а превратить его в сверкающий небесный свет, и тем самым вернуть жизнь мертвому. Труп превращается в тело, полное жизни; прошлое отступает перед будущим. Так кто же ты: темный мертвый мрак или ослепительно живой свет?» Серебряная вещица на ладони плясала и ослепила глаза. Он прищурился, наблюдая теперь только за игрой ладони.
Какому пространству принадлежит эта вещь?
Уходящему ввысь, к небесам. А какому времени?
Изменчивому миру света. Да, эта вещь извергает свой дух – свет. И тем она приковала его внимание. Он не мог оторвать от него взора. Она как будто приворожила его к себе своей загадочностью, своей сверкающей поверхностью, и он уже был не в состоянии управиться с нею, не мог от нее избавиться по своей воле.
«А теперь скажи мне что-нибудь, теперь, когда ты заполучила меня в свои силки. Я хочу услышать твой голос, ослепи меня чистым белым светом, таким, какой мы ожидаем увидеть только в загробной жизни. Но мне не обязательно дожидаться смерти, распада моего мира, того времени, когда душа будет искать иного прибежища. И все эти устрашающие или доброжелательные божества – мы обойдемся без них так же, как и без тусклого дымного света, и пройдем мимо совокупляющихся пар, мимо всего, кроме этого света. Я готов без страха стать к нему лицом. Замечаешь, что я не отвожу глаз? Я ощущаю, как горячие ветры кармы гонят меня, и тем не менее я остаюсь здесь. Мое воспитание было правильным: я не должен морщиться от чистого белого света, потому что если я это сделаю, я еще раз войду в круговорот рождения и смерти, никогда не познаю свободы, никогда не получу отпущения. Покровы бремени жизни, покровы Майи вновь ниспадут на меня, если я…»
Свет исчез.
В его руках был всего лишь тусклый серебряный треугольник. Тень заслонила солнце.
Мистер Тагоми поднял голову.
Высокий полисмен в голубом мундире стоял, улыбаясь, рядом с его скамьей.
– Что? – ошеломленно спросил мистер Тагоми.
– Я просто наблюдал за вами, как вы орудуете с этой головоломкой.
Полисмен двинулся по дорожке.
– Головоломка? – эхом отозвался мистер Тагоми. – Это не головоломка.
– Разве это не одна из тех небольших проволочных головоломок, где нужно разнять составные части? У моего сына их целая куча. Некоторые из них очень трудные.
Полисмен пошел прочь.
«Все испорчено, – подумал мистер Тагоми. – Мой шанс погрузиться в нирвану исчез, уничтожен этим белым варваром, неандертальцем – янки. Этот недочеловек предположил, что я ломаю голову над детской пустой забавой».
Поднявшись со скамьи, он сделал несколько неуверенных шагов. «Нужно успокоиться. Ужасная, свойственная низшим классам шовинистическая расистская брань, совершенно меня недостойная».
В груди яростно столкнулись необъяснимые, не имеющие никакого оправдания страсти.
Он пошел через парк. «Нужно двигаться, – сказал он себе. – Очищение в движении».
Он вышел из парка. Тротуар Керни-стрит. Тяжелый гул уличного движения. Мистер Тагоми остановился около бордюра.
Педикэбов не было видно. Он пошел пешком по тротуару и слился с толпой. Никогда не найдешь педикэба, когда он особенно нужен.
Боже, что это? Он остановился, вытаращив глаза на чудовище, безобразное сооружение вдали. Как будто продолжение кошмарной американской горки, закрывающее все поле зрения. Огромное сооружение из металла и бетона, будто повисшее в воздухе.
Мистер Тагоми обратился к прохожему, худому мужчине в мятом костюме.
– Что это? – спросил он.
Он указал на загадочное сооружение.
Мужчина ухмыльнулся.
– Жуткое зрелище, не правда ли? Это путепровод в порту. Очень многие считают, что он испортил весь вид.
– Раньше я никогда не замечал его, – отозвался мистер Тагоми.
– Значит, вам везло, – сказал мужчина.
Он пошел прочь.
«Безумный сон, – подумал мистер Тагоми. – Нужно проснуться. Куда сегодня запропастились педикэбы?» Он пошел быстрее. Все вокруг было каким-то тусклым, наполненным сизым дымом, вид имело мертвенный. Пахло чем-то горелым. Угрюмые серые здания, тротуар, какой-то особенно бешеный темп движения по тротуару. И до сих пор ни одного педикэба!
– Кэб! – крикнул он, все прибавляя шагу.
Безнадежно. Только автомобили и автобусы. Автомобили, похожие на жестокие огромные орудия разрушения, невиданных доселе форм. Он старался не глядеть на них и смотрел только перед собой. Это какое-то искажение зрения особо зловредного свойства, расстройство, вызвавшее нарушение чувства пространства. Горизонт впереди изгибался.
Будто какой-то жуткий астигматизм неожиданно поразил его.
Нужна передышка. Впереди грязная забегаловка, внутри одни белые, все поглощены ужином. Мистер Тагоми толкнул деревянную вращающуюся дверь. Запах кофе, нелепый музыкальный ящик в углу, оглушительно ревущий.
Он поморщился и стал проталкиваться к стойке. Все места были заняты белыми.
Мистер Тагоми громко вскрикнул, давая понять о своем намерении. Несколько белых оглянулись. Однако никто не покинул своего места, никто не уступил ему стула. Они просто продолжали свой ужин.
– Я настаиваю, – громко сказал мистер Тагоми первому же белому.
Он прямо-таки крикнул ему в ухо.
Мужчина отодвинул чашку и сказал:
– Полегче, япошка.
Мистер Тагоми посмотрел на остальных белых. Все они следили за ним враждебными глазами, и никто из них не шевельнулся.
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:22 | Post # 18 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8773
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | «Загробное существование, – подумал мистер Тагоми. – Горячие ветры занесли меня неизвестно куда. Что это за видение, чего? Выдержат ли мои чувства все это? Да, „Книга мертвых“ подготовила нас к этому: после смерти перед нами промелькнут многие, и все они будут казаться враждебными нам. Каждый будет противостоять этому в одиночку. Ужасный путь – и всегда через страдания, перерождение, будучи готовым воспринять какую-нибудь заблудшую, павшую душу. Страшная иллюзия».
Он отпрянул от стойки и выбежал из закусочной. Дверь пропищала за спиной, следующая ее створка подтолкнула его на тротуар. «Где я? Вне своего мира, своего пространства и времени. Серебряный треугольник сбил меня с толку. Я сорвался со своих швартовых, и меня ничто не удержит: вот конец всех моих попыток, урок мне навсегда. Зачем идти вразрез своему мироощущению? Для того чтобы полностью заблудиться, потеряв все свои указательные столбы и остальные знаки, которыми можно было бы руководствоваться? Нужно прекратить это ужасное брожение среди теней, снова сосредоточиться и вернуться в свой мир».
Он ощупал карманы, но серебряного треугольника не обнаружил. Он исчез, остался на скамейке в парке вместе с портфелем. Катастрофа.
Согнувшись, он побежал по тротуару назад в парк. Дремавшие бездельники удивленно глядели ему вслед, когда он бежал по дорожкам.
Вот та скамья, и портфель стоит возле нее.
Серебряного треугольника не было видно. Он стал искать вокруг. Да, вот он, упал в траву и лежит почти незаметно там, куда он его в ярости зашвырнул.
Он снова сел, стараясь восстановить дыхание – слишком уж он запыхался.
«Еще раз внимание к треугольнику, – сказал он себе, немного отдышавшись. – Внимательно гляди на него, даже насильно, и считай, ну, хотя бы до десяти, но медленно и громко. Что за идиотские сны наяву! Соперничество наиболее пагубных аспектов, присущих юности, но совсем нечистая непорочная невинность истинного детства. И не причем здесь мистер Чилдан или ремесленники. Надо винить только собственную жадность. Разве можно силой что-нибудь понять?»
Он медленно считал вслух, а затем вскочил на ноги.
– Проклятая глупость, – резко сказал он.
Туман рассеялся.
Он огляделся.
Муть уменьшилась, так ему, во всяком случае, показалось. Теперь он должным образом оценил язвительные слова апостола Павла о том, что иногда мы видим мир в кривом зеркале. Это не просто метафора, а проницательный намек на оптические иллюзии.
Мы действительно все видим астигматически, в самом глубоком смысле этого слова: наши ощущения пространства и времени – порождение нашей собственной души, и иногда эти ощущения изменяют нам – ну, как расстройство среднего уха лишает нас равновесия, и это бывает даже тогда, когда просто каким-нибудь необычным образом наклонить голову – и чувство равновесия исчезает.
Он положил серебряную безделушку в карман пальто и некоторое время сидел с портфелем на коленях. «Что я должен сейчас сделать, – сказал он себе, – так это пойти и снова посмотреть на это отвратительное сооружение. Как это назвал его прохожий? Портовой путепровод. Если его еще можно видеть».
Но он чувствовал, что ему страшно двинуться с места.
«И все же я не могу просто так сидеть здесь. На мне лежит бремя обязанностей, которые я должен выполнять. Как разрешить эту дилемму?»
Два маленьких мальчика-китайца с шумом бежали по дорожке. Стайка голубей захлопала крыльями и взлетела. Мальчики остановились.
– Эй, молодые люди, – позвал их мистер Тагоми.
Он стал рыться в кармане.
– Подойдите сюда.
Мальчики настороженно приблизились.
– Вот десять центов.
Мистер Тагоми бросил им монету, и мальчики стали, толкаясь, бороться за нее.
– Выйдите на Керни-стрит и посмотрите, есть ли там педикэбы. Потом вернитесь и скажите мне.
– А вы дадите нам еще одну монету, когда мы вернемся? – спросил один из мальчиков.
– Да, – ответил мистер Тагоми. Но мы должны сказать мне правду.
Мальчики пустились по дорожке.
«Мне могут посоветовать, – подумал мистер Тагоми, – подать в отставку и жить в уединении, может даже покончить с собой».
Он вцепился руками в портфель. Внутри все еще лежало оружие, так что с этим никаких затруднений не будет.
Мальчишки примчались назад.
– Шесть! – кричал один из них. – Я насчитал шесть.
– А я пять, – тяжело дышал второй.
– Вы уверены, что это педикэбы? – спросил мистер Тагоми. – Вы отчетливо видели, что водители крутят педали?
– Да, сэр, – вместе выпалили они.
Он дал каждому по десятицентовику.
Они поблагодарили его и убежали.
«Назад в контору и за работу», – подумал мистер Тагоми. Он встал и поудобнее взял портфель. Обязанности зовут. Еще один, заполненный текущими будничными делами день.
Он еще раз прошел по дорожке вниз вышел на тротуар Керни-стрит.
– Кэб! – громко позвал он.
Тотчас же из уличного потока отделился педикэб. Водитель остановился у бордюра, на его худом лице блестел пот, грудь тяжело вздымалась.
– Да, сэр.
– Отвезите меня в «Ниппон Таймс Билдинг», – велел мистер Тагоми.
Он поднялся на сиденье, водитель принялся ловко лавировать среди других кэбов и автомобилей.
До полудня оставалось совсем немного, когда мистер Тагоми добрался до «Ниппон Таймс Билдинг». Еще в вестибюле первого этажа он велел дежурной связать его с мистером Рамсеем наверху.
– Это Тагоми, – сказал он, услышав ответ мистера Рамсея.
– Доброе утро, сэр. Это большая радость для всех нас. Мы не видели вас утра, и со страхом позвонил вам домой в десять часов. Но ваша жена сказала, что вы ушли.
– Там наверху весь беспорядок полностью устранен?
– Никаких следов.
– Абсолютно никаких?
– Даю вам честное слово, сэр.
Удовлетворившись, мистер Тагоми положил трубку, направившись к лифту.
Уже наверху, войдя в свою контору, он позволил себе бегло осмотреть обстановку краем глаза. Действительно, как и утверждал мистер Рамсей, никаких следов не было. Ему стало легче. Никто бы не узнал о том, что здесь было, если бы сам не видел. Однако теперь даже нейлоновый ковер на полу обладал историчностью.
В конторе его встретил мистер Рамсей.
– Ваша смелость – сегодняшняя тема для восхваления на страницах «Таймс», – начал он. – В статье описывается…
Однако, увидев выражение лица мистера Тагоми, он внезапно умолк.
– Что можно сказать о текущих делах? – спросил мистер Тагоми. – Где генерал Тедеки, то есть бывший мистер Ятабе?
– Тайно возвращается в Токио на самолете с копченой селедкой, совершающем челночные рейсы.
– А что насчет мистера Бейниса?
– Я не знаю. За то время, что вы отсутствовали, он появился на короткое время, как-то даже украдкой, но ничего не сказал.
Мистер Рамсей в нерешительности замолчал.
– Возможно, он вернулся в Германию.
– Для него было бы куда лучше отправиться на Родные Острова, – сказал мистер Тагоми.
Он обращался главным образом к самому себе. «Во всяком случае, – подумал он, – сейчас важнее всего генерал, а это уж вне пределов моего поля зрения. Никакого отношения не имеет ни ко мне, ни к моей конторе: мною здесь воспользовались, но это, конечно, так и должно быть. Я был их – как это называется? – прикрытием. Я – ширма, прикрывающая действительность. За мною, спрятанная от чужих жадных глаз, протекает главная реальность. Странно. Иногда важно быть просто картонной ширмой, неотъемлемой частью создаваемой иллюзии. И по закону экономии, присущему природе, ничто не пропадает зря, даже то, что нереально. Сколько всего скрыто в процессе генезиса природы».
Появилась взволнованная мисс Эфрикян.
– Мистер Тагоми, меня послали с телефонной станции.
– Успокойтесь, мисс, – сказал мистер Тагоми.
«Ведь жизнь продолжается», – подумал он.
– Сэр, здесь германский консул. Он хочет с вами переговорить.
Она перевела взгляд с него на мистера Рамсея и вновь посмотрела на мистера Тагоми. Лицо было неестественно бледным.
– Мне сказали, что он был здесь в здании и раньше, но им было известно, что вы…
Мистер Тагоми знаком остановил ее.
– Мистер Рамсей, напомните, пожалуйста, фамилию консула.
– Барон Гуго Рейсс, сэр.
– Да, теперь я припоминаю.
«Что ж, – подумал он. – Очевидно мистер Чилдан в конце концов сделал мне одолжение, отклонив просьбу вернуть пистолет».
Взяв с собой портфель, он вышел из конторы и зашагал по коридору.
В коридоре стоял аскетически сложенный, хорошо одетый белый. Коротко подстриженные, выгоревшие соломенные волосы, блестящие черные кожаные туфли европейского производства, напряженная поза и изысканный портсигар слоновой кости. Несомненно, это был он.
– Герр Гуго Рейсс? – спросил мистер Тагоми.
Немец поклонился.
– Случилось так, – сказал мистер Тагоми, – что в прошлом вы и я поддерживали свои отношения по почте, посредством телефона и тому подобного, но до сих пор ни разу не встречались лично.
– Это большая честь для меня, – сказал Гуго Рейсс.
Он сделал шаг навстречу.
– Даже несмотря на досадные недоразумения.
– Какие же, интересно? – осведомился мистер Тагоми.
Немец поднял бровь.
– Простите меня, – сказал мистер Тагоми. – Мне еще не совсем ясно, на какие недоразумения вы ссылаетесь. И как можно заключить заранее, объяснения ваши будут шиты белыми нитками.
– Ужасно, – сказал Гуго Рейсс.
Он покачал головой.
– Когда я впервые…
– Прежде, чем вы начнете свой молебен, позвольте сказать мне. Я лично застрелил двух ваших эсэсовцев, сказал мистер Тагоми.
– Полицейское управление Сан-Франциско вызвало меня, – сказал Гуго Рейсс.
Он окутывал обоих клубами противно пахнувшего дыма сигареты.
– За несколько часов мне удалось побывать и в участке на Керни-стрит, и в морге, а затем меня ознакомили с показаниями ваших людей, данными ими следователю полиции. Это был кромешный ужас с начала и до конца.
Мистер Тагоми не проронил ни слова.
– Однако, – продолжал герр Рейсс, – утверждения о том, что эти головорезы каким-то образом связаны с Рейхом, оказались необоснованными. Мое собственное мнение заключается в том, что все это акция каких-то безумцев. Я уверен, что вы действовали абсолютно правильно, мистер Тагоми.
– Тагоми.
– Вот вам моя рука, – сказал консул.
Он протянул руку.
– Давайте пожмем друг другу руки в знак джентльменского соглашения не вспоминать больше об этом. Особенно в эти критические времена, когда любое глупое измышление может воспламенить умы толпы во вред интересам обоих наших народов.
– И все же бремя вины лежит на моей душе, – сказал мистер Тагоми. – Кровь, герр Рейсс, никогда нельзя смыть так легко, как чернила.
Консул, казалось, был в замешательстве.
– Я страстно жду прощения, – сказал мистер Тагоми, – хотя вы и не можете мне его дать, а возможно, и никто не может. Я собираюсь почитать дневник знаменитого богослова из Массачусетса, преподобного Мэзера. Мне сказали, что он пишет о виновности, об адском огне и тому подобное.
Консул делал быстрые затяжки сигаретой, внимательно изучая мистера Тагоми.
– Позвольте мне довести до вашего сведения, – сказал мистер Тагоми, – что ваша страна опустится до еще большей подлости, чем прежде. Вам известна гексаграмма «Упадок?» Говоря как частное лицо, а не как представитель японских официальных кругов, я заявляю: сердце замирает от ужаса. Нас ждет кровавая бойня, не имеющая аналогов. Но даже сейчас вы стремитесь к своим, не имеющим никакого значения эгоистическим целям и выгоде. Например: добиться какого-либо преимущества над соперничающей группировкой, скажем, над СД, не так ли? Устроить холодный душ герру Бруно Краузу фон Мееру…
Дальше продолжать он не смог. Грудь его сдавило. «Как в детстве, – подумал он, – когда перехватывало дыхание, стоило мне рассердиться на свою старую воспитательницу».
– Я страдаю от болезни, развивающейся все эти долгие годы, – объяснил он герру Рейссу. Тот уже выбросил свою сигарету. – Но принявшей опасную форму с того самого дня, когда я услышал о шальных выходках наших безнадежно безумных вождей. В любом случае, шансов на излечение никаких. И для вас тоже, сэр. Говоря языком преподобного Мэзера, если я правильно помню: «Покайтесь!»
Германский консул хрипло сказал:
– У вас хорошая память.
Он кивнул и дрожащими пальцами зажег новую сигарету.
Из конторы появился мистер Рамсей, неся пачку бланков и бумаг. Обратившись к мистеру Тагоми, который молча пытался перевести дух, он сказал:
– Пока он еще здесь. Текущие дела, связанные с его функциями.
Мистер Тагоми машинально взял бумаги.
Форма двадцать-пятьдесят. Запрос из Рейха через представителя в ТША, консула барона Гуго Рейсса, о высылке под стражей какого-то уголовника, ныне находящегося под опекой Управления полиции города Сан-Франциско, еврея по фамилии Френк Финк, гражданина – согласно законам Рейха – Германии, разыскиваемого с июня 1960 года, для передачи под юрисдикцию Рейха и так далее. Он пробежал взглядом бумагу.
– Вот ручка, сэр, – сказал мистер Рамсей, – и на сегодня наши дела с германским представительством закончены.
Он с неодобрением взглянул на консула, протягивая ручку мистеру Тагоми.
– Нет, – сказал мистер Тагоми.
Он вернул форму двадцать-пятьдесят мистеру Рамсею, затем снова выхватил ее и наложил внизу резолюцию:
«Освободить. Главное торговое представительство, одновременно представляющее гражданскую власть Империи в Сан-Франциско. В соответствии с протоколом 1947 года. Тагоми».
Он вручил один экземпляр германскому консулу, а остальные копии, вместе с оригиналом отдал мистеру Рамсею.
– До свидания, герр Рейсс.
Он поклонился.
Германский консул также поклонился, едва удостоив взглядом врученный ему лист бумаги.
– Пожалуйста, в будущем все дела ведите посредством промежуточных инстанций, как-то: почта, телефон, телеграф, – сказал мистер Тагоми, – чтобы исключить уличные контакты.
– Вы возлагаете на меня ответственность за общие положения, находящиеся вне моей юрисдикции, – сказал консул.
– Дерьмо собачье, – сказал мистер Тагоми. – Вот что я имел в виду.
– Разве такими методами ведут дела цивилизованные люди? – сказал консул. – Вами руководят обида и месть, в то время как это должно быть просто формальностью, в которой нет места личным чувствам.
Он швырнул на пол сигарету, повернулся и зашагал прочь большими шагами.
– Подберите свою вонючую сигарету, – тихо сказал мистер Тагоми.
Но консул уже скрылся за углом.
– Я вел себя как ребенок, – сказал мистер Тагоми мистеру Рамсею. – Вы были свидетелем моей инфальтильности.
Он нетвердой походкой направился в контору. Теперь он уже совсем не мог дышать.
Боль пронизала всю его левую руку, и одновременно с этим как будто огромная рука схватила его ребра и сдавила их.
– Ух, – произнес он.
Там, впереди, он увидел не ковер, покрывающий пол, а фейерверк из искр, красных, обжигающих рот.
«Помогите, пожалуйста, мистер Рамсей», – хотел сказать он, но не смог вымолвить ни звука. Он весь подался вперед и споткнулся. И ничего вокруг, за что можно было бы ухватиться.
Падая, он сжал в руке, засунутой в карман, серебряный треугольник, навязанный ему мистером Чилданом. «Он не спас меня, – подумал он. – И не помог мне. Все было впустую».
Тело его грохнулось на пол. Задыхаясь, он ткнулся носом в ковер, свалившись на четвереньки. Лопоча какую-то чушь, к нему устремился мистер Рамсей, плетя какую-то ерунду, чтобы самому не потерять голову.
– У меня небольшой сердечный приступ, – удалось выговорить мистеру Тагоми.
Теперь уже несколько человек оказалось рядом, и его перенесли на диван.
– Спокойнее, сэр, – говорил ему один из них.
– Уведомите жену, пожалуйста, – сказал мистер Рамсей.
Скоро донесся шум скорой помощи, визг ее сирены на улице. И жуткая суматоха. Какие-то леди входили и выходили. Его накрыли одеялом почти до самой шеи, развязали галстук и расстегнули воротник.
– Теперь лучше, – сказал мистер Тагоми.
Ему было удобно лежать, и он даже не пытался пошевелиться. «Все равно моя карьера закончена, – решил он. – Генеральный консул, несомненно, поднимет крупный шум, будет жаловаться на неучтивость, вероятно даже на нанесенное ему оскорбление. Но в любом случае, что сделано, то сделано. Да и в более важном деле мое участие закончилось. Я сделал все, что было в моих силах. Остальное – забота Токио и германских группировок. Но, так или иначе, борьба будет проходить без меня. А я думал, что это всего-навсего пластмассы. Важный торговец прессформами. Оракул – то догадался, намекнул мне, а я…»
– Снимите с него рубашку, – раздался голос.
Скорее всего, местный врач. В высшей степени уверенный голос. Мистер Тагоми улыбнулся. Голос – это все.
А может быть, то, что сейчас с ним произошло, и есть ответ? Каким-то таинственным образом организм сам знает, что делать, что настало время бросить работу, хотя бы частично, временно. «Я должен на это согласиться. Что сказал мне Оракул в последний раз? Тогда, когда я обратился к нему в кабинете, где лежали те двое мертвых или умирающих. Гексаграмма шестьдесят один, Внутренняя правда. Даже вепрям и рыбам счастье, – это про меня Книга имела в виду меня. Никогда я не мог до конца понять происходящего: это естественно для подобных созданий. Или именно это и есть внутренняя правда – все то, что со мной произошло? Я подожду и увижу, в чем она состоит».
В этот же вечер, как раз после обеденного приема пищи к камере Френка Финка подошел служащий полиции, отпер дверь и велел ему идти в дежурку и забрать свои пожитки.
Вскоре он стоял перед участком на тротуаре на Керни-стрит среди толпы прохожих, спешащих по своим делам, среди автобусов, сигналящих автомобилей, выкриков рикш. Было холодно. Длинные тени легли перед каждым зданием. Френк Финк какое-то мгновение постоял, а затем стал машинально переходить улицу вместе с другими в зоне перехода.
Он подумал о том, что был арестован безо всякой существенной причины, без какой-либо цели и так же безо всякой причины отпущен.
Ему ничего не объяснили, просто отдали сверток с одеждой, бумажник, часы, очки, личные вещи и вернулись к своим делам. Пожилой пьяница вывел его на улицу.
«Чудо, – подумал он, – это чудо, что меня выпустили. В какой-то мере счастливая случайность. По всем правилам, я уже давно сидел бы на борту самолета, следующего в Германию, на пути к уничтожению».
Он все еще не мог поверить ни тому, что его арестовали, ни тому, что его отпустили. Все это казалось нереальным. Он брел мимо закрытых лавок, переступая через всякий мусор, разносимый ветром.
«Новая жизнь, – подумал он. – Как будто заново родился после того, как побывал в аду, а теперь очутился в другом аду. Кого же мне благодарить? Может быть помолиться? Хотел бы я все это понять, – сказал он себе, шагая вечерним тротуаром, забитым людьми, мимо неоновых реклам, хлопавших дверей баров на Грант-авеню. – Я хотел бы постичь это. Я должен».
Но он знал, что никогда этого не поймет.
«Просто радуйся, – подумал он, – и иди дальше».
Что-то в мозгу подсказало, что нужно возвращаться к Эду, что он должен разыскать эту мастерскую, спуститься в подвал, продолжить дело, работать руками и не думать, не поднимать головы и не пытаться что-либо понять, всецело отдаться работе и сделать уйму вещей.
Он быстро, квартал за кварталом, пересек кутавшийся в сумерки город, стараясь изо всех сил, как можно быстрее, вернуться к устойчивому, надежному месту, где он был до случившегося и где все было понятно.
Добравшись, он увидел, что Эд Маккарти сидит за верстаком и обедает. Два бутерброда, термос с чаем, банан, несколько штук печенья.
Френк Финк встал на пороге, стараясь отдышаться.
Наконец, Эд услышал его дыхание и повернулся.
– Я было подумал, что ты погиб, – сказал он.
Он прожевал еду, проглотил прожеванное и откусил еще.
Возле верстака стоял включенным небольшой электрокалорифер. Френк подошел к нему и склонился, согревая руки.
– Как я рад, что ты вернулся, – сказал Эд.
Он дважды хлопнул Френка по спине и вернулся к бутербродам. Он не сказал больше ничего. Единственным звуками были гудение вентилятора калорифера и чавканье Эда.
Положив пальто на стул, Френк набрал горсть наполовину завершенных серебряных сегментов и понес их к полировальному станку. Он насадил круг, войлочную шайбу на ось, включил мотор, смазал шерсть полировочным компаундом, надел защитные очки и, усевшись на высокий стул, начал снимать с сегментов, одного за другим, огненную чешую.
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:23 | Post # 19 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8773
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | Глава 15
Капитан Рудольф Вегенер, теперь уже путешествующий под именем Конрад Гольтц, оптовый поставщик медикаментов, смотрел в окно ракетного корабля «Люфтганзы».
Впереди уже была Европа.
«Как быстро, – подумал он. – Мы сделаем посадку на аэродроме Темпельхоф примерно через семь минут. Интересно, чего же я добился?»
Он глядел на то, как быстро приближается земля.
«Теперь очередь за генералом Тедеки. Что он сможет предпринять на Родных Островах? Мы, по крайней мере, сообщили ему эту информацию. Мы сделали то, что могли. Однако особых причин для оптимизма нет, – подумал он. – Вероятно, японцы ничего не смогут сделать для того, чтобы изменить курс германской внешней политики. В правительстве у власти Геббельс, и скорее всего это правительство удержится. После того как оно укрепит свое положение, оно снова вернется к идее „Одуванчика“. И еще одна важная часть планеты будет уничтожена вместе со всем населением ради сумасшедших идеалов фанатиков. В сущности можно предположить, что они, фашисты, уничтожат всю планету, оставят на ее поверхности лишь один стерильный пепел. Они на это способны: у них есть водородная бомба. Несомненно, в конце концов, они так и сделают. Их образ мышления ведет к этим „Сумеркам богов“. Возможно, что они даже жаждут этого, активно стремятся к этому фатальному светопреставлению, уничтожению всего на свете. Что же они оставят после себя, этот безумный Третий Рейх? Будет ли он причиной конца всей жизни на земле, любого ее проявления, повсюду? И наша планета станет мертвой планетой от наших же собственных рук?»
Он не мог в это поверить.
«Даже если вся жизнь на нашей планете будет уничтожена, то должна же быть где-то еще другая жизнь, о которой мы просто ничего не знаем. Невозможно, чтобы наш мир был единственным. Должны быть и другие миры, нами незамеченными, в другой области пространства, либо даже в другом измерении, и мы просто не в состоянии их постичь. Даже если я не смогу доказать этого, даже если это не логично, я верю в это», – сказал он себе.
Громкоговоритель объявил:
– Meine Damen und Herren. Achtung, bitte.
«Мы заходим на посадку, – сказал про себя капитан Вегенер, – я совершенно уверен в том, что меня встретят агенты СД. Вопрос только в том – какую из группировок они будут представлять? Поддерживающую Геббельса или Гейдриха? Допуская, что генерал СС Гейдрих еще живой. Пока я на борту этого корабля, его могли окружить и пристрелить. Все происходит так быстро во время переходного периода в тоталитарном обществе. В фашистской Германии быстро составляются пухлые списки лиц, перед которыми прежде большинство трепетало…»
Несколькими минутами позже, когда ракета приземлилась, он встал и двинулся к выходу, держа пальто в руке.
Перед ним и позади него были возбужденные быстрым перелетом пассажиры.
«Среди них, – размышлял он, – на этот раз нет молодого художника нациста, нет Лотце, который изводил меня своим мировоззрением, уместным только для кретинов».
Служащие в авиационной униформе, одетые, как заметил Вегенер, не хуже самого рейхсмаршала, помогали всем пассажирам спуститься по наклонному трапу на поле аэродрома.
Там, у входа в здание аэровокзала, стояла небольшая группа чернорубашечников.
«За мной?»
Вегенер стал медленно отходить от ракеты.
На балконе здания аэровокзала поджидали встречающие мужчины и женщины, многие из них размахивали руками, что-то кричали, особенно детвора.
Отделившись от остальных, к нему подошел один из чернорубашечников, немигающий блондин с плоским лицом, со знаками различия морской СС, щелкнул каблуками своих сапог выше колена и отдал честь.
– Ich bitte mich zu entschuldigen. Sind Sie nicht Kapitan Rudolf Wegener, von der Abwehr?
– Извините, – ответил Вегенер. – Я – Конрад Гольтц, представитель «АГ Хемикалиен» по сбыту медикаментов.
Он попытался пройти мимо.
Двое других чернорубашечников, точно такие же, подошли к нему.
Теперь рядом с ним были все трое, так что, хотя он и продолжал все так же идти в избранном направлении, он уже находился под их полным и действенным попечением.
У двоих эсэсовцев под плащами были спрятаны автоматы.
– Вы – Вегенер, – сказал один из них, когда они все прошли в здание.
Он ничего не ответил.
– У нас здесь автомобиль, – продолжил эсэсовец. – Нам велено встретить вашу ракету, связаться с вами и немедленно отвезти к генералу СС Гейдриху, который в настоящее время вместе с Зеппом Дитрихом находится в штабе дивизий СС «Лейбштандарт». В особенности нас предупредили, чтобы мы не позволили вам подойти к каким-либо лицам из Вермахта или партийного руководства.
«Значит, меня не пристрелят, – сказал себе Вегенер. – Гейдрих жив, находится в безопасном месте и пытается усилить свои позиции в борьбе против правительства Геббельса. Может быть, правительство Геббельса все-таки падет».
Его затолкнули в ожидавший их эсэсовский штабной лимузин фирмы «Даймлер».
«Отряда флотских эсэсовцев, неожиданно ночью сменивших охрану рейхсканцелярии вполне достаточно. Тотчас же все полицейские участки Берлина выплюнут вооруженных людей из СД во всех направлениях – прежде всего, чтобы захватить радиостанцию, отключить электропитание, закрыть Темпельхоф. Грохот тяжелых орудий во тьме на главных улицах. Но какое все это имеет значение. Даже если доктор Геббельс свергнут и операция „Одуванчик“ отменена? Они все еще будут существовать эти чернорубашечники, нацистская партия, проекты, если не на востоке, то где-то в другом месте, на Марсе или на Венере. Не удивительно, что мистер Тагоми не смог этого вынести, – подумал он, – ужасной дилеммы нашей жизни. Что бы ни случилось, все будет злом, не имеющим равного. Для чего же тогда бороться? Зачем выбирать, если все альтернативы одинаковы? Очевидно, мы все-таки будем продолжать в том же духе, как и прежде, изо дня в день. В данный момент мы действуем против операции „Одуванчик“. Потом, мы будем бороться за то, чтобы одолеть полицию. Но мы не можем сделать все сразу, должна быть определенная последовательность, непрекращающийся процесс. Мы сможем воздействовать на исход, только делая выбор перед каждым очередным шагом. Мы можем только надеяться, – подумал он, – и стараться изо всех сил. Где-нибудь, в каком-нибудь другом мире, все совершенно иначе. Дело обстоит лучше: есть ясный выбор между добром и злом. А не эта туманная путаница, которая затрудняет возможность выбора, особенно, когда нет соответственного орудия, с помощью которого можно было бы отделить переплетенные между собой составляющие. У нас совсем не идеальный мир, который нам бы нравился, где легко было бы соблюдать моральные принципы, потому что было бы легко распознать нарушение их. Где каждый мир мог бы безо всяких усилий поступать правильно, так как мог бы легко обнаруживать очевидное».
«Даймлер» рванулся вперед.
Капитана Вегенера поместили на заднее сиденье, где с каждой стороны были чернорубашечники, держа на коленях автоматы.
«Предположим, что даже сейчас это какая-то хитрость, – думал Вегенер, ощущая, как лимузин на высокой скорости проносится по берлинским улицам, – что меня везут не к генералу СС Гейдриху, находящемуся в штабе одной из дивизий, а везут меня в какую-нибудь их партийных тюрем, где меня изувечат и в конце концов убьют. Но я сделал выбор: я предпочел вернуться в Германию, избрал рискованный путь, связанный с тем, что меня могут схватить до того, как я доберусь до людей абвера и окажусь под их защитой. Смерть в любое мгновение – вот единственная дорога, открытая для нас в любой точке. И тем не менее, мы выбираем ее, несмотря на смертельную опасность, либо же мы сдаемся и отступаем на нее умышленно».
Он смотрел на проносившиеся мимо берлинские здания.
«Мой родной Volk, народ: мы и я, снова мы вместе».
Обратившись к троим эсэсовцам, он сказал:
– Как дела в Германии? Есть что-нибудь свеженькое в политической ситуации? Я не был здесь несколько недель, уехал еще до смерти Бормана.
– Естественно, истерические толпы поддерживают маленького доктора, – ответил сидевший справа он него эсэсовец. – Именно толпа и вознесла его на пост канцлера. Однако не очень-то похоже на то, что когда возобладают более трезвомыслящие, они захотят поддерживать ничтожество и демагога, который и держится-то только тем, что разжигает массы своим враньем и заклинаниями.
– Понимаю, – сказал Вегенер.
«Все продолжается, – подумал он, – междоусобица. Вероятно, именно в этом – семена будущего. Они в конце концов пожрут друг друга, оставив остальных здесь и там в этом мире, все еще в живых. Нас достаточно, что бы еще раз отстроиться, надеяться и жить своими немногочисленными, маленькими стремлениями».
В час дня Юлиана Фринк наконец добралась до Шайенна.
В центре города, напротив огромного здания старого паровозного депо она остановилась у табачной лавки и купила две утренних газеты.
Остановив машину у бордюра, она принялась просматривать газеты, пока не нашла наконец-то, что искала:
«Отпуск заканчивается смертельным ранением».
Разыскивается для допроса относительно смертельной раны, нанесенной мужу в роскошном номере отеля «Президент Гарнер» в Денвере, миссис Джо Чиннаделла из Каньон-сити, уехавшая по показаниям служащего отеля, немедленно после того, что, должно быть, послужило трагической развязкой супружеской ссоры. В номере были найдены лезвия бритвы, которыми, как назло, снабжаются постояльцы отеля в виде дополнительно услуги. Ими-то, по всей видимости, и воспользовалась миссис Чиннаделла, которую описывают как смуглую, стройную, хорошо одетую женщину в возрасте около тридцати лет, для того, чтобы перерезать горло своему мужу, чье тело было найдено Теодором Феррисом, служащим гостиницы, получасом раньше забравшим сорочки у Чиннаделла и, как ему было велено, пришедшим, чтобы вернуть их владельцу выглаженными. Он стал первым свидетелем вызывающий ужас сцены. Как сообщает полиция, в номере отеля найдены следы борьбы, указывающие на то, что окончательным аргументом…
«Значит, он мертв», – подумала Юлиана.
Она сложила газету.
И не только это узнала она – у них не было ее настоящего имени, они не знали, кто она, и вообще ничего о ней.
Теперь уже не такая взволнованная, она поехала дальше, пока не нашла подходящую гостиницу. Здесь она получила номер и занесла туда багаж, вынув его из автомобиля.
«Теперь мне не нужно спешить, – сказала она себе. – Я могу даже подождать до вечера и только тогда пойти к Абендсену. В этом случае мне представиться возможность надеть мое новое платье. В нем просто не полагается показываться днем – такие платья надевают только в сумерки. И я могу спокойно закончить чтение книги».
Она расположилась поудобнее в номере, включила радио, принесла из буфета кофе, взобралась на тщательно застеленную кровать со своим новым, нечитанным, чистеньким экземпляром «Саранчи», купленным в книжном киоске отеля в Денвере.
Не выходя из номера, она дочитала книгу к четверти седьмого.
«Интересно, добрался ли до ее конца Джо? В ней так много такого, что он вряд ли понял, что хотел сказать Абендсен этой книгой? Ничего о своем выдуманном мире. Разве я единственная, кто понимает это? Держу пари, что я права: никто больше не понимает „Саранчу“, чем я – они только все воображают, что понимают по-настоящему».
Все еще слегка потрясенная, она уложила книгу в саквояж, надела пальто, вышла из мотеля, чтобы где-нибудь пообедать.
Воздух был очень чист, а вывести и рекламы Шайенна как-то по-особенному волновали ее.
Перед входом в один из баров ссорились две хорошенькие черноглазые проститутки-индианки.
Юлиана остановилась посмотреть.
Тучи автомобилей, огромных, сверкающих, проносились мимо нее по улицам, все окружающее дышало атмосферой праздности, ожидания чего-то, глядело в будущее куда охотнее, чем в прошлое, с его затхлостью и запустением, с его обносками и выброшенным старьем.
В дорогом французском ресторане – где служащий в белом кителе заводил на стоянке автомобили клиентов, и на каждом столе стояла зажженная свеча в большом бокале для вина, а масло подавалось не кубиками, а набитое в круглые белые фарфоровые масленки – она с нескрываемым наслаждением пообедала, а затем, имея еще массу свободного времени, медленно прогулялась к своему отелю.
Банкнот рейхсбанка у нее почти уже не осталось, но она не придала этому значения.
Это мало ее заботило.
«Он поведал нам о нашем собственном мире», – подумала она.
Она отперла дверь своего номера.
«Об этом самом мире, который сейчас вокруг нас».
В номере она снова включила радио.
«Он хочет, чтобы мы увидели его таким, каким он является на самом деле. Я вижу его, и с каждым мгновением многие другие начинают прозревать и видеть его».
Вынув из коробки голубое итальянское платье, она тщательно разложила его на кровати.
Оно ничуть не было испорчено.
Все, что нужно было сделать – это самое большее, хорошенько пройтись щеткой, чтобы убрать приставшие ворсинки.
Но когда она открыла другие пакеты, то обнаружила, что не привезла из Денвера ни одного из своих шикарных полубюстгальтеров.
– Ну и черт с ними, – сказал она.
Она погрузилась в кресло и закурила сигарету.
Может быть, она сможет надеть его с обычным лифчиком?
Она сбросила кофту и юбку и попробовала надеть платье.
Но бретельки от лифчика были видны, и к тому же торчали его верхние края, поэтому она отбросила эту мысль.
«А может быть, – подумала она, – пойти вообще без лифчика?»
Такого с ней не было уже много лет.
Это напомнило ей былые дни в старших классах школы, когда у нее были очень маленькие груди. Это даже очень беспокоило ее тогда.
Но потом, по мере взросления и занятий дзюдо, размер груди дошел у нее до тридцатого номера.
Тем не менее, она попробовала надеть платье без бюстгальтера, встав на стул в ванной, чтобы видеть себя в зеркале аптечки.
Платье сидело на ней потрясающе, но, боже милостивый, слишком рискованно было его так носить.
Стоило ей только пригнуться, чтобы вынуть сигарету или отважиться на то, чтобы выпить – и могла случиться беда.
Булавка!
Она могла бы надеть платье без лифчика, собрав переднюю часть булавкой.
Вывалив содержимое своей коробки с украшениями на кровать, она стала раскладывать броши и сувениры, которыми она владела долгие годы.
Некоторые подарил ей Френк, некоторые – другие мужчины еще до замужества.
Среди них была и одна, которую купил ей Джо в Денвере.
Да, небольшая серебряная булавка в виде лошадиной головы, из Мексики.
Вполне подойдет.
Она нашла и нужное место, где следовало заколоть, так что в конце концов она все-таки сможет надеть это платье.
«Я сейчас рада чему угодно», – подумала она.
Произошло так много плохого, так мало осталось от прежних замечательных планов и надежд.
Она энергично расчесала волосы, так что они начали потрескивать и блестеть, и ей осталось только выбрать туфли и серьги.
Затем она надела пальто, взяла с собой новую кожаную сумочку ручной работы и вышла из номера.
Вместо того чтобы самой ехать на своем старом «студебеккере», она попросила хозяина мотеля вызвать по телефону такси.
Пока она ждала в вестибюле мотеля, ей неожиданно пришла в голову мысль позвонить Френку.
Почему ей это стукнуло в голову, она так и не могла понять, но идея застряла в голове.
А почему бы и нет?
Она могла бы и не платить за разговор.
Он был бы настолько рад и ошеломлен тем, что слышит ее, что сам с удовольствием заплатил бы.
Стоя у стойки администратора в вестибюле, она держала трубку, приложив ее к уху и с восторгом прислушиваясь, как телефонистки международных станций переговаривались между собой, стараясь установить для нее связь.
Она слышала, как далекая отсюда телефонистка из Сан-Франциско звонит в справочную относительно номера, затем много треска и щелчков в трубке и наконец долгие гудки.
Такси могло показаться в любой момент, но ему пришлось бы обождать, таксисты к этому привыкли.
– Ваш абонент не отвечает, – наконец сказала ей телефонистка в Шайенне. – Мы повторим вызов через некоторое время позже и…
– Не нужно.
Юлиана покачала головой.
Ведь это был всего лишь мимолетный каприз.
– Меня здесь не будет. Спасибо.
Она положила трубку – хозяин мотеля стоял неподалеку и следил за тем, чтобы по ошибке плата за разговор не была перечислена на его счет – и быстро вышла из мотеля на холодную, темную улицу, остановилась там и стала ждать.
К бордюру подрулил сверкающий новый автомобиль и остановился. Дверь кабины открылась, и водитель выскочил на тротуар, спеша к ней.
Через мгновение она уже упивалась роскошью заднего сиденья такси, направляясь через центр к дому Абендсена.
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:23 | Post # 20 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8773
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | Во всех окнах дома Абендсена горел свет. Оттуда доносились музыка и голоса.
Это был одноэтажный оштукатуренный дом с довольно приличным садом из вьющихся роз и живой изгородью.
Идя по дорожке, она подумала: «А смогу ли я попасть туда?»
Неужели это и есть «Высокий Замок»? А какие слухи и сплетни?
Дом вполне обыкновенный, в хорошем состоянии, сад ухожен.
На длинной асфальтовой дорожке стоял даже детский трехколесный велосипед.
А может быть это совсем не тот Абендсен?
Она нашла адрес в телефонной книге Шайенна, и телефон совпадал с номером телефона, по которому она звонила вчера вечером из Грили.
Она взошла на крыльцо, огороженное литым ажурным узором железных решеток, и нажала кнопку звонка.
Через полуоткрытую дверь была видна гостиная, довольно много стоявших там людей, поднимавшиеся жалюзи на окнах, фортепиано, камин, книжные шкафы.
«Отличная обстановка», – подумала она.
Люди собрались на вечеринку?
Но одеты они были не для этого.
Взъерошенный мальчик лет тринадцати, одетый в тенниску и джинсы, широко распахнул дверь.
– Да?
– Это дом мистера Абендсена? – спросила она. – Он сейчас занят?
Обращаясь к кому-то в доме позади него, мальчик крикнул:
– Мам, она хочет видеть папу.
Рядом с мальчиком возникла женщина с каштановыми волосами, лет тридцати пяти, с решительными, немигающими серыми глазами и улыбкой настолько уверенной и безжалостной, что Юлиана сразу же поняла, что перед ней Каролина Абендсен.
– Это я звонила вам вчера вечером, – сказала Юлиана.
– О, да, конечно.
Улыбка ее стала еще шире.
У нее были отличные белые ровные зубы. Юлиана решила, что она ирландка.
Только ирландская кровь могла придать такую женственность этой челюсти.
– Позвольте взять вашу сумочку и шубу. Вам очень повезло: здесь у нас несколько друзей. Какое прелестное платье! От Керубини, не так ли?
Она провела Юлиану через гостиную в спальню, где сложила вещи Юлианы вместе с другими на кровати.
– Муж где-то здесь. Ищите высокого мужчину в очках, пьющего, как было принято в старину.
Из глаз ее полился вдруг полный понимания свет, губы изогнулись.
«Мы так хорошо понимаем друг друга, – поняла Юлиана. – Разве это не удивительно?»
– Я проделала долгий путь, – сказала она.
– Да, я понимаю. Сейчас я сама поищу его.
Каролина Абендсен снова провела ее в гостиную и подвела к группе мужчин.
– Дорогой, – позвала она, – подойди сюда. Это одна из твоих читательниц, которой не терпится сказать тебе несколько слов.
Один из мужчин отделился от группы и подошел к Юлиане, держа в руке бокал.
Юлиана увидела чрезвычайно высокого мужчину с черными курчавыми волосами.
Кожа его была смуглой, а глаза казались пурпурными или коричневыми, еле отличавшимися по цвету от стекол очков, за которыми скрывались.
На нем был дорогой, сшитый на заказ костюм из натуральной ткани, скорее всего из английской шерсти.
Костюм, нигде не морщась, еще больше увеличивал ширину его дюжих плеч.
За всю свою жизнь она еще ни разу не видела такого костюма.
Она чувствовала, что не может не смотреть на него.
– Миссис Фринк, – сказала Каролина, – целый день ехала из Каньон-сити, Колорадо, только для того, чтобы поговорить с тобой о «Саранче».
– Я думала, что вы живете в крепости, – сказала Юлиана.
Пригнувшись, чтобы лучше разглядеть ее, Готорн Абендсен задумчиво улыбнулся.
– Да, мы жили в крепости, но вам приходилось подниматься к себе на лифте, и у меня возник навязчивый страх. Я был изрядно пьян, когда почувствовал этот страх, но, насколько я помню сам, судя по рассказам других, я отказался ступить в него потому, что мне показалось, что трос лифта поднимает сам Иисус Христос, ну и всех нас заодно. И поэтому я решил не заходить в лифт.
Она ничего не поняла, но Каролина ей объяснила:
– Готорн говорил, насколько я его понимаю, что когда он в конце концов встретится с Христом, то не сможет стоять. А приветствовать Господа сидя – невежливо.
«Это из церковного гимна», – вспомнила Юлиана.
– Значит, вы бросили Высокий Замок и переехали назад в город, – сказала она.
– Я бы хотел налить вам чего-нибудь.
– Пожалуйста, – сказала она. – Только чего-нибудь нынешнего, не древнего.
Она уже мельком увидела буфет с несколькими бутылками виски, все высшего качества, рюмками, льдом, миксером, настойками, ликерами и апельсиновым соком.
Она шагнула к нему, Абендсен не сопровождал.
– Немного «Харпера», побольше льда, – сказала она. – Мне он всегда нравился. Вы знакомы с Оракулом?
– Нет, – сказал Готорн, готовя выпивку.
Она удивленно уточнила:
– С «Книгой перемен»?
– Нет, – повторил он.
Он передал ей бокал.
– Не дразни ее, – сказала Каролина Абендсен.
– Я прочла вашу книгу, – сказала Юлиана. – В сущности, я дочитала ее сегодня вечером. Каким образом вы узнали обо всем этом другом мире, о котором вы написали?
Он ничего не сказал.
Он потер суставом пальца верхнюю губу, хмуро глядя куда-то за ее спиной.
– Вы пользовались Оракулом? – спросила она.
Готорн взглянул на Юлиану.
– Я не хочу, чтобы вы дурачились или отшучивались, – сказала Юлиана. – Скажите мне прямо, не пытаясь изображать что-нибудь остроумное.
Покусывая губу, Готорн уставился на пол. Обняв себя руками, он покачивался на каблуках взад-вперед.
Остальные, собравшиеся в комнате, притихли.
Юлиана заметила, что и манеры их изменились.
Теперь они уже не казались такими беззаботными, после того, как она сказала эти слова, но она не постаралась ни смягчить их, ни взять назад.
Она не притворялась.
Это было слишком важно.
Она проделала такой длинный путь и так много сделала, что теперь могла требовать от него правду и только правду.
Он уже не был вежливым, не был радушным хозяином.
Юлиана заметила краем глаза, что и у Каролины было выражение едва сдерживаемого раздражения.
Она плотно сжала губы и больше не улыбалась.
– В вашей книге, – сказала Юлиана, – вы показали, что существует выход. Разве вы не это имели в виду?
– Выход? – иронически повторил он.
– Вы очень много сделали для меня, – продолжала Юлиана. – Теперь я понимаю, что не нужно чего-либо бояться, жаждать тоже нечего, как и ненавидеть, и избегать, и преследовать.
Он взглянул ей в лицо, вертя в руках бокал, и, казалось, изучал ее.
– Мне кажется, что многое в этом мире стоит свеч.
– Я понимаю то, что происходит у вас в голове, – сказала Юлиана.
Для нее это было старое, привычное выражение лица мужчины, но здесь оно нисколько не смущало ее.
Она больше не видела себя такой, какой была прежде.
– В деле, заведенном на вас в гестапо, говорится, что вас привлекают женщины, подобные мне.
Абендсен не изменил выражения лица и сказал:
– Гестапо не существует с 1947 года.
– Тогда значит СД или чего-то в этом роде.
– Объясните, пожалуйста, – резко сказала Каролина.
– Обязательно, – ответила Юлиана. – Я до самого Денвера ехала с одним из них. Они со временем собираются показаться и здесь. Вам следует переехать в такое место, где они не смогут вас найти, а не держать дом открытым, как сейчас, позволяя всем, кому заблагорассудится, входить сюда – ну хотя бы так, как я. Следующий, кто сюда доберется – ведь не всегда найдется кто-то, вроде меня, чтобы остановить его – сможет…
– Вы сказали «следующий», – проговорил Абендсен после небольшой паузы. – А что же случилось с тем, кто ехал вместе с вами до Денвера? Почему он здесь не показался?
– Я перерезала ему горло, – ответила она.
– Это уже что-то, – сказал Готорн. Чтобы такое сказала девушка, которую я никогда в жизни раньше не видел…
– Вы мне не верите?
Он кивнул.
– Конечно, верю.
Он улыбнулся ей насмешливо, очень слабо, даже нежно.
По-видимому, ему и в голову не пришло ей не поверить.
– Спасибо, – сказал он.
– Пожалуйста, спрячьтесь от них, – сказала она.
– Что ж, – ответил он, – как вам известно, мы уже пробовали. Вы могли прочесть об этом на обложке книги – все об арсенале и проволоке под напряжением. Вы велели напечатать это, чтобы создалось впечатление, что мы до сих пор предпринимаем все меры предосторожности.
Голос его звучал устало и сухо.
– Ты мог бы хоть носить при себе оружие, – сказала жена. – Я уверена, что когда-нибудь кто-то, кого ты пригласишь и с кем ты будешь разговаривать, пристрелит тебя. Какой-нибудь фашистский профессионал отплатит тебе, а ты будешь все так же рассуждать на темы морали. Я это чувствую.
– Они доберутся, – сказал Готорн, – если захотят, независимо от того, будет ли проволока под напряжением и Высокий Замок или нет.
«Вот какой у вас фатализм, – подумала Юлиана, – такая покорность перед опасностью своего уничтожения. Вы об этом знаете точно так же, как знаете о мире из вашей книги».
Вслух же она сказала:
– Вашу книгу написал Оракул. Не так ли?
– Вы хотите услышать правду? – спросил Готорн.
– Да, хочу и имею на это право, – ответила она, – за все то, что я сделала. Разве не так? Вы же знаете, что это так.
– Оракул, – сказал Абендсен, – спал мертвым сном все то время, пока я писал эту книгу, мертвым сном в углу кабинета.
В глазах его не было и следов веселости, напротив, лицо его еще больше вытянулось, стало еще более угрюмым, чем прежде.
– Скажи ей, вмешалась в разговор Каролина, что она права. Она имеет право на это, за то, что совершила ради тебя.
Обращаясь к Юлиане, она сказала:
– Тогда я скажу вам, миссис Фринк. Готорн сделал выбор возможностей один за другим, перебрал тысячи вариантов с помощью гексаграмм. Исторический период. Темы, характеры, сюжет. Это отняло у него годы. Готорн даже спросил у Оракула, какого рода успех его ожидает. Оракул ответил, что будет очень большой успех: первый настоящий успех за всю его карьеру. Так что вы правы. Вы, должно быть, и сами воспользовались Оракулом для того, чтобы узнать это.
– Меня удивляет, зачем это Оракулу понадобилось написать роман, – сказала Юлиана. – Спрашивали ли вы у него об этом? И почету именно роман о том, что немцы и японцы проиграли войну? Почему именно эту историю, а не какую-нибудь иную. Что это – то, что он не может сказать непосредственно, как говорил всегда прежде? Или это должно быть что-то другое, как вы думаете?
Ни Готорн, ни Каролина не проронили ни слова, слушая ее тираду.
Наконец, Готорн сказал:
– Он и я давным-давно пришли к соглашению относительно своих прерогатив. Если я спрошу у него, почему он написал «Саранчу», я полажу с ним, возвратив ему свою долю. Вопрос подразумевает то, что я ничего не сделал, если не считать того, что печатал на машинке, а это будет с одной стороны неверно, а с другой – нескромно.
– Я сама спрошу у него, – сказала Каролина, – если ты не возражаешь.
– Разве это твой вопрос, чтобы его задавать? – сказал Готорн. – Пусть уж лучше спросит она.
Обернувшись к Юлиане, он сказал:
– У вас какой-то сверхъестественный ум. Вы об этом знаете?
– Где ваш Оракул? – спросила Юлиана. – Мой остался в автомобиле в отеле. Я возьму ваш, если позволите, если же нет, то вернусь за своим.
Готорн вышел из гостиной и через несколько минут вернулся с двумя томами в черном переплете.
– Я не пользуюсь тысячелистником, – сказала Юлиана. – Мне не удается сохранить полную связку, я все время теряю стебельки.
Юлиана чела на кофейный столик в углу гостиной.
– Мне нужна бумага, чтобы записывать вопросы и карандаш.
Все подошли к ним поближе и образовали что-то вроде кольца вокруг нее и Абендсена, наблюдая за ними и прислушиваясь.
– Вы можете задавать вопросы вслух, – сказал Готорн. – У нас здесь нет друг от друга секретов.
– Оракул, – спросила Юлиана, – зачем ты написал «Из дыма вышла саранча?» О чем мы должны были узнать?
– У вас приводящий в замешательство, суеверный способ изложения своего вопроса, – сказал Готорн.
Он присел, чтобы лучше видеть, как падают монеты.
– Давайте, сказал он.
Он передал ей три старинные китайские монеты с отверстиями в центре.
– Обычно я пользуюсь этими монетами.
Она начала бросать монеты.
Чувствовала она себя спокойной и свободной.
Он записывал выпадающие черты.
Когда она шесть раз бросила монеты, она взглянула на его записи и сказала:
– Вы знаете, какая получится гексаграмма? Не пользуясь картой.
– Да, – ответил Готорн.
– Чжун-фу, – сказала Юлиана. – Внутренняя правда. Я знаю это, не заглядывая в карту, как и вы, и я знаю, что она означает.
Подняв голову, Готорн пристально посмотрел на нее.
У него было почти дикое выражение лица.
– Она означает, что все, о чем сказано в моей книге – правда?
– Да, – ответила она.
– Что Германия и Япония потерпели поражение? – спросил он.
– Да, – ответила она.
Тогда Готорн захлопнул том комментария и выпрямился.
Долгое время он молчал.
– Даже вы не сможете смело посмотреть в лицо правде, – сказала Юлиана.
Он какое-то время размышлял над ее словами. Взгляд его стал совершенно пустым, и Юлиана заметила это. Она поняла, что он смотрит внутрь, поглощен собой. Затем его взор снова прояснился, и он, хмыкнул, сказал:
– Я ни в чем не уверен.
– Верьте, – сказала Юлиана.
Он мотнул головой.
– Не можете? – спросила она. – Вы уверены в этом?
– Хотите, чтобы я поставил автограф на вашем экземпляре?
Он встал.
Она тоже поднялась.
– Думаю, мне пора уходить, – сказала она. – Большое спасибо. Извините, что я испортила вам вечер. С вашей стороны было так любезно принять меня.
Пройдя мимо него и Каролины, она направилась сквозь кордон из гостей к двери в спальню, где были ее шуба и сумочка.
Когда она надевала на себя шубу, рядом с ней оказался Готорн.
– Вы знаете, кто вы?
Он повернулся к Каролине, стоявшей рядом с ним.
– Это девушка просто какой-то демон, маленький дух из преисподней, который…
Он поднял руку и потер ею бровь, приподняв очки, чтобы сделать это.
– …который без устали рыщет по лику Земли.
Он водрузил очки на место.
– Она совершает инстинктивные поступки, просто выражая этим, что существует. У нее и в мыслях не было показаться здесь или причинить кому-то вред. Это просто так получилось у нее, как случается для вас погода. Я рад, что она пришла, и ничуть не жалею, что узнал об этом, об откровении, которое помогла ей постичь книга. Она не знала, что ей предстоит здесь сделать и что обнаружить. Я думаю, что всем нам в чем-то повезло. Так что не будем на нее сердиться. Ну как, лады?
– Она несет в себе чудовищный дух разрушения, – сказала Каролина.
– Такова реальность, – сказал Готорн.
Он протянул Юлиане руку.
– Спокойной ночи, – сказала она. – Слушайте свою жену, по крайней мере не расставайтесь с каким-нибудь оружием.
– Нет, – сказал он. – Я решил так давным-давно. Я не хочу, чтобы это меня беспокоило. Я могу положиться на Оракула и сейчас, и потом, если меня будут тревожить страхи, особенно ночью. Положение не так уж и скверно.
Он слегка улыбнулся.
– Фактически, меня беспокоит сейчас больше всего то, что пока мы здесь беседуем, я точно знаю, что все эти бездельники, которые околачивались возле нас и прислушивались к каждому нашему слову, вылакают все спиртное в доме.
Повернувшись, он большими шагами направился к буфету, чтобы бросить в свой бокал свежий кусочек льда.
– Куда же вы теперь собираетесь направиться? – спросила Каролина.
– Не знаю.
Эта проблема мало тревожила ее.
«Я должно быть очень похожа на него, – подумала Юлиана. – Не позволяю себе беспокоиться о некоторых вещах, какими бы серьезными они ни казались».
– Возможно, я вернусь к своему мужу, Френку. Я пыталась созвониться с ним сегодня вечером. Возможно, попробую еще раз. В зависимости от настроения и самочувствия.
– Несмотря на то, что вы для нас сделали, либо то, что вы сказали, что сделали…
– Вы хотите, чтобы я больше никогда не появлялась в вашем доме? – сказала Юлиана.
– Если вы спасли жизнь Готорна, то это ужасно с моей стороны, но я настолько внутренне разбита, что не могу постичь того, что вы сказали, и что ответил Готорн.
– Как странно, – сказала Юлиана. – Я бы никогда не подумала, что правда может так сильно вас рассердить. «Правда, – подумала она, – столь же ужасна, как смерть. Но добиться ее гораздо труднее. Мне повезло». – Я думала, что вам будет также приятно, как мне. Это недоразумение, не так ли?
Она улыбнулась. После некоторого молчания миссис Абендсен тоже удалось улыбнуться.
– Что ж, в любом случае, спокойной ночи.
Миг – и Юлиана вышла на дорожку, прошла освещенные пятна окон гостиной и окунулась во мрак, лежавший перед домом на неосвещенном тротуаре.
Она шла, не оглядываясь на Абендсена, и искала взглядом какой-нибудь кэб или такси, что-нибудь движущееся, яркое, живое, на чем она могла бы вернуться в мотель.
|
| |
| |
