|
Человек в высоком замке - The Man in the High Castle
|
|
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:05 | Post # 1 |
 Marshall
Group: Admin
Posts: 8768
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | 
Человек в высоком замке (англ. The Man in the High Castle) — научно-фантастический роман Филипа Дика, опубликован в 1962 году. Принадлежит к жанру альтернативной истории. В русских переводах встречаются также следующие варианты названия романа: «Затворник из горной твердыни», «Человек из высокого замка». В 1963 году книга удостоена премии «Хьюго» за лучший роман года. Роман стал первым произведением в этом жанре, получившим столь престижную награду, что привлекло значительный интерес к творчеству Дика в частности и альтернативно-историческому направлению фантастики в целом.
Сюжет
Действие происходит на территории бывших США в 1962 году, пятнадцать лет спустя после победы гитлеровской коалиции во Второй мировой войне и капитуляции США перед Германией и Японией.
Предыстория
Точкой расхождения романа с реальной историей стало убийство президента США Франклина Рузвельта. После этого пост президента занял тогдашний вице-президент Джон Гарнер, а вскоре его сменил Джон Брикер. И тот, и другой оказались неспособны заставить Америку воспрять после Великой депрессии, и оба проводили политику изоляционизма даже перед лицом надвигающейся войны. Следуя этой политике и по причине собственной экономической слабости, США не поддержали Англию и других союзников в войне с Германией и странами Оси, что привело к поражению союзных войск. СССР был оккупирован ещё в 1941 году, большинство славянских народов было уничтожено, немногие оставшиеся — помещены в резервации.
Тихоокеанский флот США был полностью уничтожен японцами во время атаки в Перл-Харборе. Австралия, Новая Зеландия, Океания и Гавайи оказались под японской оккупацией.
В 1947 году США подписали капитуляцию. Восточное побережье отошло Германии, а западные штаты — Японии. Южные Соединённые Штаты образовали квазинезависимое государство под управлением марионеточного правительства (подобно французскому правительству Виши в реальной истории). Штаты Скалистых гор и бо́льшая часть Среднего Запада сохранили независимость из-за того, что победители сочли их маловажными (однако, всё же вошли в сферу влияния Японии).
После капитуляции лидеры и военачальники антигитлеровской коалиции были преданы суду за военные преступления (ковровые бомбардировки немецких городов и т. п.) по аналогии с Нюрнбергским процессом в реальной истории.
Карта мира в романе
После того, как Гитлер в результате сифилиса мозга отошёл от власти, его место занял Мартин Борман (в ходе действия романа он умирает, и за пост главы соперничают Геббельс и Гейдрих). Германия превратилась в колониальную империю и продолжила политику уничтожения «неполноценных народов». Африка была опустошена полностью.
Программа исследований в области ракетной техники была продолжена в послевоенное время, и к моменту действия романа Германия располагает действующей системой межконтинентального ракетного транспорта. Начато исследование космоса, запущены космические корабли к Луне, Марсу и Венере. В то же время развитие телевидения только начинается. О первом увиденном им телевизоре один из героев рассказывает как о невероятной диковине.
Японская империя распространила свою власть на Азию и страны тихоокеанского региона. В целом, установленный на оккупированных территориях режим можно назвать более мягким — японцы не разделяли германской политики геноцида.
Между Германией и Японией установилось довольно зыбкое равновесие, все их отношения пронизывает недоверие — по аналогии с отношениями, установившимися после войны между СССР и союзниками по антигитлеровской коалиции.
Персонажи
Сюжет книги нелинеен, он следует за своими персонажами. Между персонажами множество связей, иногда прямых, иногда нет, иногда они с трудом ощутимы. Некоторые из главных героев используют для руководства своей жизнью Книгу Перемен — И цзин.
Нобусукэ Тагоми — торговый атташе в японском представительстве в Сан-Франциско.
Фрэнк Фринк (урождённый Финк) — работник компании «Уиндэм-Мэтсон», специализирующейся на репродукции (фактически подделке) предметов американской старины. Он еврей, но скрывает своё происхождение, опасаясь ареста и казни.
Джулиана Фринк — бывшая жена Фрэнка, инструктор по дзюдо.
Готорн Абендсен — писатель, автор фантастического романа «Когда наестся саранча», в котором Германия и Япония проиграли войну.
Другие герои Книгой Перемен не пользуются.
Роберт Чилдэн — владелец «Художественных промыслов Америки», магазина по продаже американского антиквариата коллекционерам, в большинстве своём японцам. Имея дело с японскими покупателями, Чилдэн во многом перенял японские манеры и даже стал мыслить сходным с ними образом. Антисемит, одобряет политику Рейха по уничтожению «низших народов». Одним из лучших покупателей Чилдэна является Тагоми, часто приобретавший у него вещи как для своей коллекции, так и для подарков (или взяток).
Джо Чинаделла — швейцарец, выдающий себя за итальянца. Немецкий десантник, ныне убийца на службе германских силовых структур.
Рудольф Вегенер, он же «Мистер Бэйнс» — офицер абвера, едущий к Тагоми, который должен свести его с представителем японских правящих кругов.
Сюжетные линии
В романе нет центральной и второстепенных линий, все они равнозначны и пересекаются друг с другом.
В Сан-Франциско под личиной шведского торговца Бэйнса приезжает Рудольф Вегенер. Там он должен встретиться с Тагоми, а тот должен свести его с мистером Ятабэ, прибывшим из Японии. Мистер Ятабэ — на самом деле генерал Тэдэки, бывший начальник имперского Генерального штаба. Основная миссия Вегенера — предупредить японцев, что у фракции германского правительства, возглавляемой Йозефом Геббельсом, имеется план под названием «Одуванчик» («Operation Löwenzahn»), основной целью которого является массированный ядерный удар по Японии. Также в намерения Вегенера входит убедить Японию поддержать шефа СД Рейнхарда Гейдриха в борьбе против Геббельса.
Фрэнк Фринк и его друг Эд МакКарти начинают свой бизнес по производству бижутерии. Их работы производят странный эффект на американцев и японцев, видящих их. Фрэнк пытается саботировать бизнес «Уиндэм-Мэтсон», рассказав Чилдэну, что всё, что тот у них покупал, — подделки. После этого Уиндэм-Мэтсон сообщает полиции, что Фрэнк — еврей, и его арестовывают для выдачи немцам.
Тагоми не в силах избавиться от мыслей о вещах, происходящих вокруг него, и находит спасение в действиях. Сперва он вступает в схватку (пустив в ход «подлинный револьвер времён Гражданской войны в США», приобретённый им у Чилдэна) с германскими агентами, прибывшими убить Вегенера, и убивает их. Затем отказывает немцам в депортации Фрэнка Фринка. При этом Тагоми никогда не встречался с Фринком и даже не знает, что именно он автор ювелирного изделия, глубоко впечатлившего Тагоми. Будучи правоверным буддистом, Тагоми глубоко переживает, что ему пришлось преднамеренно лишить жизни двух человек, что приводит его к сердечному приступу.
Джулиана, бывшая жена Фрэнка Фринка, живущая в Колорадо, заводит роман с Джо Чинаделлой — итальянским ветераном войны, водителем грузовика. Джо рассказывает ей о книге Абендсена и подводит к мысли о встрече с автором. Они вместе отправляются в поездку, но вскоре Джулиана узнаёт, что Джо — убийца, посланный немецкими спецлужбами устранить Абендсена. Её попытка сбежать терпит неудачу. Находясь не в себе, Джулиана собирается наложить на себя руки и внезапно перерезает горло Джо припасённым для самоубийства лезвием. В конце повествования она встречается с Абендсеном и убеждает рассказать правду о том, как и почему он написал свою книгу.
Роберт Чилдэн пытается сохранить честь и достоинство, обслуживая оккупантов, к которым испытывает противоречивые чувства — уважает и ненавидит попеременно. По ходу действия он раскрывает масштабную кампанию производства фальшивых предметов американской старины и в конечном счёте приходит к гордости за свою национальную культуру.
«Когда наестся саранча»
Некоторые герои «Человека в высоком замке» читают популярный роман «Когда наестся саранча» (The Grasshopper Lies Heavy) — роман внутри романа. Автор Готорн Абендсен описывает альтернативную историю, где Германия и её союзники потерпели поражение в войне. Несмотря на то, что события описываемые в романе ближе к «нашей» реальной истории, полностью они с ней не совпадают и реализуется третий сценарий. Роман запрещён в Германии и на оккупированных ею территориях, но в Японии и её колониях продаётся свободно.
В романе Абендсена Рузвельт выжил после покушения 1933 года, но отказался идти на третий срок в 1940 году. Президентом стал Рексфорд Тагуэлл. Он спас Тихоокеанский флот, выведя его из Перл-Харбора и, тем самым, обеспечил США победу на море. Великобритания же предстаёт могущественным в индустриальном и военном отношении государством, проделавшим бо́льшую часть работы в войне. Как и в реальной истории, англичане одержали победу над Роммелем в Северной Африке, но в мире «Саранчи» они двинулись через Турцию на территорию СССР, где, соединившись с остатками Советской армии, одержали победу в битве под Сталинградом. Италия отвернулась от Германии. В конце войны британские танки штурмовали Берлин, копируется действия советской армии в реальной истории.
После войны Черчилль всё ещё правит Великобританией. Чан Кайши, победив Мао Цзэдуна в гражданской войне, возглавил Китай и установил тесные торговые и политические связи с США.
Таким образом, две супердержавы (как и в реальной истории во время холодной войны) соперничают за мировое господство. В конечном счёте Британия оказывается сильнее и становится доминирующей державой.
По слухам автор книги Готорн Абендсен живёт в хорошо защищённой крепости, его прозвище «Человек в Высоком Замке».
Название «Когда наестся саранча» происходит от цитаты из Библии (Екк. 12:5; в Синодальном Переводе использовано слово «кузнечик»).
Книга Перемен
Сам Филип Дик говорил, что постоянно обращался к И Цзин, когда писал свой роман. Чтобы определить, какие гексаграммы выпадали у его персонажей при гадании, он сам гадал по И Цзин. Также он сказал, что позже он никогда так не делал, потому что из-за И Цзин роман вышел каким-то незаконченным.
И Цзин проходит путеводной нитью через весь роман. Многие персонажи гадают по ней, принимая важные решения. А Готорн Абендсен всю «Саранчу» написал, советуясь с Книгой Перемен.
Связанные произведения
Аудиокниги
В 1997 году вышла первая аудиокнига «Человек в высоком замке» с голосом Джорджа Гидалла (9,75 часов звучания). В 2008 году компания Blackstone Audio выпустила аудиокнигу по тексту романа, начитанную Томом Вейнером (около 8,5 часов звучания).
Телевидение
В начале 2015 года компания Amazon выпустила пилотный эпизод телесериала «Человек в высоком замке», предназначенного для показа через видеосервис Amazon Prime, а 20 ноября 2015 года были выпущены остальные девять эпизодов сериала.
ru.wikipedia.org
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:11 | Post # 2 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8768
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | Филип Дик
Человек в высоком замке
Моей жене Энн. Если бы она не умела сохранять молчание, эта книга так и не была бы написана.
Глава 1
Всю неделю мистер Чилдан с волнением просматривал почту, но ожидаемая посылка из Средне-Западных Штатов до сих пор не пришла. Открыв в пятницу утром свой магазин и увидев на полу возле прорези для почты только письма, он подумал, что заказчик будет недоволен.
Нацедив за пятицентовик из автомата, встроенного в стену, чашку растворимого чая, он взялся за веник. Скоро торговый зал магазина «Американские художественные промыслы, инк.» был готов к открытию: все блестит и сверкает, в кассе полно мелочи, в цветочной вазе свежие бархатцы, из репродуктора льется тихая музыка. Снаружи по тротуару Монтгомери-стрит клерки спешили в свои конторы. Вдалеке проследовал вагончик канатной дороги. Чилдан замер и с удовольствием поглазел на него. Женщины в длинных пестрых шелковых платьях: на них он тоже поглазел. Тут позвонил телефон, и он отвернулся, чтобы снять трубку.
– Да, – прозвучал знакомый голос после его ответа. Сердце Чилдана упало. – Это мистер Тагоми. Не прибыл ли заказанный мной вербовочный плакат времен гражданской войны, сэр? Вспомните, пожалуйста, вы обещали его еще на прошлой неделе. – Резкий, нервный голос человека, удерживающего себя на грани соблюдения приличий. – Разве я не оставил вам задаток, мистер Чилдан, сэр, договариваясь с вами? Вы понимаете, что это предназначено в подарок. Я ведь уже объяснял. Клиенту…
– Я потратил довольно много своего личного времени, – начал Чилдан, – мистер Тагоми, сэр, чтобы навести справки относительно обещанной посылки, которая, как вы понимаете, не из этого региона и поэтому, следовательно…
– Значит, она еще не получена… – перебил его Тагоми.
– Нет, мистер Тагоми, сэр.
Наступило ледяное молчание.
– Я не могу больше ждать, – сказал Тагоми.
– Разумеется, сэр.
Чилдан угрюмо посмотрел сквозь стекло витрины на теплый солнечный день и на конторы Сан-Франциско.
– В таком случае, нужна замена. Ваши рекомендации, мистер Чилден?
Тагоми умышленно произнес фамилию неправильно: оскорбление в рамках приличий, и потому уши Чилдана вспыхнули. Горькое чувство обиды отказывалось признавать, что это всего лишь следствие сложившейся ситуации. Желания, страхи и муки с новой силой вспыхнули в нем, подавляя волю, лишая дара речи. Он с трудом подбирал слова, не в силах оторвать руки от телефонной трубки. Запах бархатцев и спокойная музыка наполняла магазин, но ему казалось, что он тонет посреди моря.
– Ну, – удалось выдавить ему, – есть кремосбивалка – миксер для приготовления мороженого, примерно 1900 года… – Мозг отказывался думать, словно вдруг забыл обо всем, опустился до разума идиота. Чилдану было тридцать восемь лет, и он помнил довоенное времена, совсем другие времена. Франклин Д. Рузвельт и Всемирная выставка; прежний лучший мир. – Могу ли я вам занести на работу варианты для выбора? – промямлил он.
Встречу назначили на два часа. Придется закрывать магазин, подумал он, вешая трубку. Но выбора нет. Нужно сохранять расположение таких покупателей, от них зависит бизнес.
Он все еще был слегка не в себе, когда осознал, что кто-то – какая-то пара – вошла в магазин. Молодой человек и девушка, оба красивые, хорошо одетые, само совершенство. Взяв себя в руки, он с профессиональным добродушием пошел им навстречу, улыбаясь. Склонившись над застекленным прилавком, они разглядывали прелестную пепельницу. «Муж и жена, – предположил он. – Явно не здешние, откуда-нибудь из Города Клубящихся Туманов, в новых особых апартаментах Скайлайн с видом на Белмонт».
– Здравствуйте, – выговорил он.
Он почувствовал себя лучше. Они улыбнулись ему в ответ безо всякого превосходства, простыми и добрыми улыбками. Товары на прилавке – а они действительно были лучшими в своем роде на всем побережье – привели их в состояние некоего благоговейного трепета, он понял это и был за это им благодарен. Они знали толк.
– Действительно, отличный выбор, – сказал молодой человек.
Чилдан непринужденно поклонился.
Во взглядах их просвечивалась не только чисто человеческая симпатия, но и особое наслаждение, которое доставляли продаваемые им произведения искусства, их обоюдные вкусы и привычки, устремленные к нему. Они как бы благодарили его за то, что у него есть такие вещи для них и они могут ими любоваться, брать с прилавка и осматривать, просто держать в руках, даже не покупая. «Да, – подумал он, – они знают, в каком магазине находятся. Здесь не какой-нибудь хлам, не дощечки красного дерева, „из секвойи, Мерин-каунти“, не смешные значки, брелки и девичьи кольца, не почтовые открытки с видом моста. А глаза у девушки большие, темные. Я бы запросто, – подумал Чилдан, – мог влюбиться в такую девушку. И от осознания этого моя жизнь становится еще трагичнее, как будто и без того не было уже плохо. Модная прическа, лакированные ногти, уши, проколотые для длинных, покачивающихся сережек ручной работы.
– Ваши серьги, – тихо спросил он, – вы, вероятно, приобрели их здесь?
– Нет, – ответила она. – Дома.
Чилдан поклонился. Не современное американское искусство, только прошлое могло быть представлено здесь, в таком магазине, как у него.
– Вы надолго сюда? – спросил он. – К нам, в Сан-Франциско?
– Пока не знаю, – ответил мужчина. – Я здесь в Комиссии по планированию повышения жизненного уровня в отсталых районах.
На его лице отразилась гордость. Это был не военный, не из тех, жующих жвачку, грубых мужланов с жадными крестьянскими рожами, которые рыщут по Маркет-стрит, глазея на непристойные афиши, толкаются у касс порнокиношек, заполняют дешевые ночные клубы, стены которых увешаны фотографиями блондинок не первой молодости, зажимающих между морщинистыми пальцами соски дряблых грудей и плотоядно взирающих на зевак, которые не вылезают из притонов, понатыканных в трущобах, заполнивших большую часть равнинного района Сан-Франциско и составленных из шатких жестяных или фанерных бараков, которые выросли как грибы, еще до того, как упала последняя бомба. Нет, этот человек принадлежал к элите. Утонченно воспитанный, культурный, образованный. Наверняка, в этом отношении он был еще выше мистера Тагоми, который являлся, между прочим, высокопоставленным чиновником главного торгового представительства на Тихоокеанском побережье. Но Тагоми – пожилой человек. Его мировоззрение сформировалось еще в дни правления Военного Кабинета.
– Вы хотите купить подарок? Что-нибудь из традиционных американских народных поделок? – спросил Чилдан. – Или, может быть, желаете украсить новую квартиру? Если так, то…
Настроение его поднялось в предвкушении выгодной сделки.
– Вы верно догадались, – сказала девушка. – Мы начинаем обставлять квартиру и никак не можем на чем-нибудь остановиться, вы бы не смогли что-нибудь нам посоветовать?
– Разумеется, мы можем встретиться в вашей квартире, – сказал Чилдан. – Я захвачу все самое наилучшее и помогу вам в выборе. Когда только пожелаете. Это мой долг. – Он опустил глаза, пряча свою надежду. Здесь, наверное, пахнет тысячами. – Я на днях должен получить кленовый стол из Новой Англии, весь на деревянных шпильках без единого гвоздя, изумительно красивый и заслуживающий внимания, и еще зеркало времен войны 1812 года, затем искусство аборигенов – несколько ковриков козьей шерсти, выкрашенных натуральными красками.
– Лично я, – сказал мужчина, – предпочитаю городское искусство.
– Да? – живо откликнулся Чилдан. – Послушайте, сэр. У меня есть стенное панно времен покорения дикого Запада. Оно стояло в почтовой конторе, очень оригинальное, на четырех досках, с изображением Горация Грили. Бесценный предмет для коллекционеров.
– О! – отозвался мужчина.
Его темные глаза заблестели.
– И стенной шкаф в викторианском стиле, переделанный в 1920-х годах в замаскированный бар.
– О…
– И, послушайте, сэр: картина с автографом кисти Джина Харлоу в багетной раме.
Мужчина смотрел на него во все глаза.
– Ну как, договорились? – сказал Чилдан.
Он старался не упустить психологически подходящего момента и вынул из внутреннего кармана пиджака блокнот и ручку.
– Я запишу ваши имена и телефон, сэр и леди.
Когда пара ушла, Чилдан заложил руки за спину и стал глядеть на улицу. Какая радость! Если бы все дни были похожи на этот…
Нет, это не просто сделка, это больше чем просто успех для его магазина. Это возможность встретиться с молодой японской парой в неофициальной обстановке, когда его будут принимать за человека, а не как янки, который продает произведения искусства.
Да, эта новая молодежь, подросшее поколение, которое не помнит ни военного времени, ни даже самой войны – именно она составляет надежду мира. Национальные различия не имеют для нее никакого значения.
„Все это закончится, – подумал Чилдан, – когда-нибудь. Сама идея привязанности к месту. Не будет ни угнетенных, ни правительств – просто люди“.
Все же он дрожал от страха, представляя, как будет стучаться в их дверь.
Он проверил свои записи. Касоура. Его пригласят к столу, несомненно, предложат чай.
Сделает ли он все как надо? Как надо поступать и что говорить в каждом случае? Или же он опозорится, как бестактное животное? Девушку зовут Бетти. „В ее лице столько понимания, – подумал он. – Нежные приятные глаза“. Конечно же даже за то малое время, что она была в магазине, она разглядела и его надежды, и их крушение.
Его надежды… У него неожиданно закружилась голова. Какое желание, граничащее с безумием, если не с самоубийством, у него возникло! Но ведь известны случаи связи между японками и янки, хотя в основном между мужчинами-японцами и женщинами-янки.
Здесь же… Он испугался одной только мысли об этом. Да к тому же она замужем. Он отогнал эту живую картину, выкинул из головы непроизвольные мысли и начал деловито просматривать утреннюю почту.
Руки у него при этом еще тряслись. Он обнаружил это спустя заметное время. Но как только вспомнил о своем свидании с мистером Тагоми, назначенном на два часа, руки сразу перестали дрожать, и волнение сменилось решимостью. „Я должен приехать с чем-нибудь стоящим“, – сказал он себе. С чем? Где? Что? Позвонить по телефону. Связи, деловые качества, способности…»
По кусочку наскрести полностью восстановленный «форд» модели 1929 года, включая матерчатый верх черного цвета.
Как большой «шлем» в покере, это может навеки обеспечить покровительство. Или совершенно новенький почтовый самолет, обнаруженный в сарае на заброшенной ферме в Алабаме, и тому подобное. Такое поднимет репутацию среди любителей американского антиквариата по всему тихоокеанскому побережью, включая Родной Архипелаг.
Чтобы взбодриться, он закурил сигарету с добавкой марихуаны, знаменитой марки «Страна улыбок».
Френк Фринк лежал на кровати в своей комнате на Хейнс-стрит, никак не решаясь подняться. Яркое солнце пробивалось сквозь штору на валявшиеся на полу одежду и очки. Как бы не наступить на них? «Надо как-то попытаться добраться до ванной, – подумал он. – Хоть ползком, хоть на карачках». Голова разламывалась, но он не унывал. «Никогда не оглядывайся», – решил он. Время? Часы на комоде показывали одиннадцать тридцать. Ну и ну! А он все валяется.
«Меня уволят», подумал он.
Вчера на фабрике он поступил глупо, разглагольствовал черт знает о чем перед мистером Уиндемом-Матсеном – изогнутый сократовский нос, бриллиантовое кольцо, золото запонок. Другими словами – могущество, высокое положение. Мысли Фринка беспорядочно завертелись.
«Да, – подумал он, – теперь не миновать, мне черного списка. От мозгов проку нет, другой профессии не имеется. Пятнадцатилетний опыт… Все насмарку».
Да еще придется предстать перед Дисциплинарной комиссией для рабочих, а так как он не мог никогда разобраться во взаимоотношениях Уиндема-Матсона с «пинки» – этим белым марионеточным правительством в Сакраменто, то не в силах был понять и глубины власти своего бывшего нанимателя на подлинных правителей, японцев. В ДКР заправляют «пинки». Он будет стоять перед четырьмя или пятью толстыми белыми лицами. Если же ему не удастся оправдаться в комиссии, то придется отправиться в одно из импорто-экспортных торговых представительств, управляемых из Токио и имеющих конторы по всей Калифорнии, Орегону, Вашингтону м части Невады, включенной в Тихоокеанские Штаты Америки. Но если ему и там не удастся добиться успеха…
Планы теснились в голове, пока он, глядя на древний плафон на потолке, лежал в кровати. Он мог бы, например, улизнуть в Средне-Западные Штаты. Но они имели тесные связи с ТША и могли выдать его. А как насчет Юга?
Все тело содрогнулось от отвращения. Нет, только не это. Как белый, он мог бы там найти любое место, фактически там было гораздо лучше, чем в ТША, но он не хотел бы попасть туда.
Хуже всего то, что Юг был жестко связан экономически, идеологически и еще бог знает как с рейхом. А Френк Фринк был еврей.
Первоначально его звали Френк Финк. Он родился на восточном побережье, в Нью-Йорке, и в 1941 году был призван в Вооруженные Силы Соединенных Штатов Америки, как раз после поражения России. Когда японцы захватили Гавайи, его послали на западное побережье. Там его и застал конец войны, на японской стороне линии разграничения. Здесь он так и остался, и живет уже пятнадцать лет.
В 1947 году в День Капитуляции он почти обезумел. Страстно возненавидев японцев, он поклялся отомстить, закопал в подвале свое оружие на трехметровую глубину, предварительно любовно обернув и обильно смазав, чтобы в целости и сохранности откопать его в день, когда начнется восстание.
Однако время – великий целитель. Этого тогда он не принял во внимание. Когда он теперь вспоминал об этих надеждах, об этой грандиозной кровавой бане, о резне «пинки» и их хозяев, у него возникало такое чувство, будто бы он перечитывает пожелтевшие дневники школьника, перелистывает мальчишеские грезы: Френк, Харасик Финк собирается стать палеонтологом и клянется жениться на Норме Праут. Норма Праут была первой девушкой класса, и он на самом деле поклялся жениться на ней. Теперь это далеко в прошлом. В первые же месяцы, тогда, в 1947 году, он встречался и разговаривал, наверное, не меньше чем с несколько тысячами японцев, а его желание творить насилие над любым из них, или над всеми сразу так никогда и не материализовалось. Теперь же оно было уже просто неуместным.
Но стоп. Был один, некий мистер Амуро, который скупил контроль над большим жилым районом в центре Сан-Франциско и который одно время был хозяином дома, где жил Френк.
Это была паршивая овца, акула, никогда не делавшая ремонта, делившая комнаты на крохотные клетушки, взвинчивая квартплату.
Во время депрессии начала пятидесятых он надувал нищих, особенно нуждавшихся бывших военнослужащих. И ведь именно эти торговые представительства отрубили Амуро голову за спекуляции. И теперь такое нарушение жестокого, сурового, но справедливого японского гражданского кодекса просто немыслимо. Это заслуга неподкупных высших японских представителей, пришедших после падения Военного Кабинета.
Вспомнив о суровой, стоической честности торговых представительств, Френк обрел уверенность. Даже от Уиндема-Матсона они отмахнутся, как от назойливой мухи. Будь он владельцем корпорации «Уиндем-Матсон» или кто угодно еще. Он, Френк, по крайней мере, на это надеялся.
«Кажется, я начинаю верить в эту муру насчет Сопротивления Тихоокеанского Содружества», – сказал он про себя. – «Оглядываясь в прошлое… тогда все это казалось очевидной фальшивкой, пустой пропагандой. А сейчас…»
Он поднялся с кровати и не твердыми шагами отправился в ванную. Пока он мылся и брился, радио вещало дневные новости.
– И пусть не смеются над этими попытками, – сказал радио, когда он включил горячую воду.
«Нет, мы и не думали смеяться, – с горечью решил Френк. Он знал, о каких таких попытках шла речь. Однако, в конце концов, в этом было даже что-то забавное, особенно в картине, где бесстрастные, хмурые немцы шагают по Марсу, по красному песку, на который еще не ступала нога человека…»
– Цивилизация сопроцветания должна остановиться и рассмотреть, сочетаются ли наши поиски обеспечения сбалансированного равенства обязанностей и ответственности с вознаграждением…
«Типичный жаргон правящей иерархии», – отметил Френк.
– Мы прекрасно понимаем, что будущей ареной, где будут вершиться деяния людей, будь они нордической, японской, негроидной…
И все в том же духе. Тем не менее, факт оставался фактом: Тихий океан почти ничего не предпринимает в деле колонизации планет. Он занят – а скорее завяз – в Южной Америке. Пока немцы были поглощены суматохой запуска в космос огромных автоматических систем, японцы все еще выжигали джунгли во внутренних районах Бразилии и возводили восьмиэтажные дома из глины для бывших охотников за черепами. А к тому времени, когда японцы запустят свой первый космический корабль, немцы приберут к рукам всю Солнечную систему, как говорилось в старинных учебниках истории, немцев не было, когда остальная Европа накладывала последние штрихи на мозаику своих колониальных империй. «Однако, – размышлял Френк, – на этот раз они не собираются становиться в хвост очереди, они научились.
Потом он подумал об Африке, об эксперименте, проведенном там нацистами. От этой мысли кровь застыла в жилах.
Эти гигантские опустошенные руины…
– Мы должны, – продолжало радио, – невзирая на свои личные симпатии и антипатии, признать нужды всех народов и их духовных…
Френк выключил радио, потом, несколько успокоившись, снова включил его.
„Христа на виселицу, – подумал он. – Африка“. За этот призрак умерщвленных племен, стертых с лица земли, чтобы освободить землю – для чего? Кто знает? Возможно, даже главные зодчие в Берлине не знают».
Компания роботов, строящихся и опутывающих колючей проволокой. Строящих? Скорее перемалывающих. Чудовища из палеонтологического музея, призванных делать чаши из черепов врага. Дружная семейка, поставившая на конвейер вычерпывание мозгов – и только для того, чтобы съесть. А практическое использование человеческих костей. Как это экономно – думать не только о том, как пожрать людей, кои не пришлись по вкусу, но пожрать из их собственных черепов.
Лучшие в мире инженеры! Питекантроп в стерильно белом халате в какой-нибудь университетской лаборатории Берлина, размышляющий над тем, для чего можно приспособить черепа, кожу, уши, жир других людей. «Да, герр доктор. Новое применение больших пальцев ног: смотрите, можно приспособить сустав в качестве быстродействующего механизма для зажигалки. Теперь герр Крупп сможет производить их в количествах…»
Его ужаснула эта мысль: древний гигантский недочеловек – людоед – ныне процветает, вновь завладев миром. «Мы потратили миллионы лет, стараясь подальше убежать от него, – думал Френк, – и теперь он вернулся, но не просто как соперник, а как повелитель».
– Мы не можем порицать, – говорил по радио голос маленькой желтой красавицы из Токио.
«Боже, – подумал Френк, – а ведь мы их называли обезьянами, этих цивилизованных кривоногих малюток, которые не возводили газовых печей и не топили жир из женщин».
– И мы часто порицали в прошлом за эту ужасную растрату людей в фанатичном стремлении удалить основную массу индивидов из общества, поставив их вне закона.
Они, эти японцы настолько сильны в законах.
– …процитировать широко известного западного святого: «Что за выгода человеку, если он заполучит себе весь мир, но при этом потеряет свою душу?»
Радио замолчало. Френк тоже прекратил завязывать галстук. Шло утреннее промывание мозгов.
«Мне нужно с ними примириться», – осознал он.
Занесут его в черный список или нет, если он покинет территорию, контролируемую японцами, и покажется на Юге, или в Европе, – в любом месте Рейха – это будет означать смерть.
«Мне нужно помириться со стариком Уиндемом-Матсоном». Усевшись на кровать и приткнув рядом чашку чуть теплого чая, Френк достал экземпляр книги «И Цзин» – древнекитайского оракула.
Из кожаного футляра он извлек сорок девять черенков тысячелистника. Некоторое время он размышлял, приводя в порядок мысли и продумывая вопросы.
Вслух он сказал:
– Как мне следует подойти к Уиндему-Матсону, чтобы на сходных условиях помириться с ним?
Он записал вопрос на обложке блокнота, а затем начал перебрасывать черенки из руки в руку, пока не получил первую черточку, начало. Восьмерка. При этом была отсечена половина из шестидесяти четырех гексаграмм.
Он разделил черенки и получил вторую черточку. Вскоре, умело обращаясь с оракулом, он получил все шесть черт, гексаграмма лежала перед ним, и ему не нужно было проверять ее идентичность по таблице. Он прочитал в ней гексаграмму пятнадцать: смирение, низшие воспрянут, высшие падут вниз, могучие семьи покорятся. Ему не нужно было обращаться к тексту – он знал его наизусть. Хорошее предзнаменование. Оракул дает ему благоприятный совет.
Все же он был чуточку разочарован.
Было что-то бесполезное в гексаграмме пятнадцать, слишком благочестивое. Конечно, ему нужно быть смиренным. Может быть, действительно, в этом и заключался смысл, ведь после случившегося у него не было власти над старым Уиндемом-Матсоном. Он не смог бы принудить его, чтобы тот взял его назад. Все, что он мог бы сделать – это принять указания гексаграммы пятнадцать видно наступил момент, когда нужно просить, надеяться и ждать. Если бог даст, может, его и возьмет на прежнюю работу, а может быть, даже на что-нибудь получше.
Читать другие строчки было не нужно: это были статичные строки. Значит все, перехода на другую гексаграмму не было.
Тогда следующий вопрос. Собравшись с мыслями, он произнес:
– Увижу ли я снова Юлиану?
Это была его жена или, вернее, бывшая жена. Юлиана ушла год тому назад, и он не видел ее несколько месяцев. В сущности, он даже не знал, где она сейчас живет, наверное, уехала из Сан-Франциско, возможно даже из Тихоокеанских Штатов.
Общие друзья или ничего не слышали о ней, или не хотели ему говорить.
Он углубился в манипуляции с черенками.
Сколько раз он спрашивал о Юлиане, задавая то один вопрос, то другой? Вот и гексаграмма, порождение слепой случайности положения черенков растения, была случайна, но тем не менее казалась связана тысячью незримых уз с мгновением, в котором он находился, в котором его жизнь была связана со всеми остальными жизнями и частицами вселенной. Сквозь рисунок переходящих и неизменных строк всегда находила себе путь неодержимая необходимость, высвечивая положение в целом. Он, Юлиана, фабрика на Гоуч-стрит, торговые представительства, хозяйничающие здесь, исследование планет, миллиард кучек химических соединений в Африке, которые теперь уже не были даже трупами, стремления тысяч людей вокруг него в мелких курятниках Сан-Франциско, обезумевшие бестии в Берлине, с их хладнокровными лицами и маниакальными планами – все соединилось в одно мгновение, когда он бросал стебли тысячелистника, чтобы избрать точное, мудрое высказывание, соответствующее этому мгновению, в книге, корни которой уходят в тринадцатое столетие до нашей эры. В книге, созданной мудрецами Китая за пять тысяч лет, отразившей доведенную до совершенства космологию еще до того, как Европа научилась элементарной арифметике.
Гексаграмма. Сердце его упало. Сорок четыре. Лицом к лицу с ней. Ее отрезвляющий приговор:
«У женщины – сила. Не показано, чтобы брать жену».
Он снова получил тот же ответ относительно Юлианы. «Значит, она не для меня, я знал это. Но ведь не об этом я спрашивал оракула. Зачем оракулу нужно было напоминать мне? Скверный жребий выпал мне встретить ее и влюбиться – и любить до сих пор». Юлиана – самая красивая из женщин, которых он знал. Черные, как смоль брови и волосы: следы испанской крови были видны даже в цвете губ. Упругая, неслышная походка: она носила туфли с ремешками, оставшиеся еще со старых классов.
По существу, вся ее одежда была какой-то поношенной, казалась старой и застиранной. И он, и она были сломлены так давно, что, несмотря на свою внешность, она должна была носить бумажный свитер, старый жакет на молнии, коричневую твидовую юбку и коротенькие носки.
Он ненавидел это, и все из-за того, что эта одежда, как она сама говорила, делала ее похожей на женщину, играющую в теннис, или даже хуже собирающую грибы.
Но самое главное его с самого начала привлекала эксцентрическое выражение ее лица: безо всякой причины она приваживала незнакомых мужчин многозначительной улыбкой Моны Лизы, которая приводила их в замешательство – отвечать ей тем же, или нет? Сила ее обаяния была так велика, что в большинстве случаев, когда Юлиана проплывала мимо, с нею здоровались. Сначала он думал, что причиной этого является плохое зрение, но потом подумал, что это приоткрывает глубоко скрытую при всех других обстоятельствах глупость. Эта ее манера, да еще походка, обычное выражение лица, будто она знает какую-то только ей известную тайну – все это очень досаждало Френку. Но даже перед разрывом, когда они очень часто ссорились, он никогда не видел в ней ничего другого, как только прямого, непосредственного изобретения самого Бога, которое попало в его жизнь по причинам, о которых он никогда не узнает. Именно вследствие этого – какой-то религиозной интуицией, верой в нее – он никак не мог смириться с тем, что потерял ее.
Казалось, что сейчас она где-то совсем рядом, как будто он все еще с ней.
Это ощущение никогда не покидало его.
Особенно сильным оно было, когда он брал в руки Оракул. Сидя на кровати и готовясь выйти на улицу и начать свой день, Френк Фринк размышлял над тем, спрашивает ли кто-нибудь еще совета у оракула в этом огромном городе Сан-Франциско? Все ли получают такое же мрачное предсказание, как и он?
Являются ли складывающиеся в этот момент обстоятельства столь же неблагоприятными, для них, как и для него?
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:11 | Post # 3 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8768
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | Глава 2
Мистер Нобусуке Тагоми присел, чтобы испросить совета у пророческой пятой книги конфуцианской мудрости оракула, известного много столетий назад под названием «И Цзин», или «Книга перемен». В полдень у него возникли какие-то смутные предчувствия, связанные со встречей с мистером Чилданом, которая должна была состояться через два часа.
Несколько комнат, занимаемых главным представительством в «Ниппон Тайм Билдинг», на двадцатом этаже на Тейлор-стрит, выходили окнами на залив. Через стеклянную стену можно было наблюдать, как суда, проходя под мостом «Золотые ворота», заходят в бухту. Как раз сейчас возле острова Алькатраз был виден сухогруз, но мистер Тагоми не проявил к нему никакого интереса.
Он подошел к стене, отстегнул шнур и спустил бамбуковые шторы. В главном центральном кабинете стало темнее. Теперь ему не нужно было щуриться от яркого света и мысли становились более ясными.
Он решил, что, видимо, не в его силах угодить своему клиенту. С чем бы ни пришел мистер Чилдан, на клиента это не произведет особого впечатления. «Приходится признаться в этом, – сказал он самому себе. – Но мы, по крайней мере, можем сделать так, чтобы не доставить клиенту огорчений. Мы можем сделать так, чтобы он не оскорбился дурным подарком».
Клиент скоро прибудет в аэропорт Сан-Франциско в новой немецкой высотной ракете типа Мессершмидт-9Е. Мистеру Тагоми еще ни разу не приходилось летать на таком аппарате. Когда он встретит мистера Бейниса, то должен придать лицу невозмутимость, какой бы огромной ни оказалась эта ракета. Надо немного попрактиковаться. Он встал перед зеркалом, которое висело на стене кабинета, придал лицу холодный, слегка скучающий вид, и стал внимательно рассматривать свои черты, чтобы они не выдавали его волнения. «Да, они такие шумные, мистер Бейнис, сэр. Совершенно невозможно читать. Но зато весь полет из Стокгольма в Сан-Франциско длится всего сорок пять минут». Тут бы еще вставить словечко о неполадках в машинах немецкого производства. «Я полагаю, вы слышали сообщение радио о катастрофе над Мадагаскаром. Должен признать, что то же самое можно сказать и о старых поршневых самолетах».
Важно избегать разговора о политике, потому что ему ничего неизвестно о взглядах мистера Бейниса на спорные проблемы современности. Но такой разговор может возникнуть. Мистер Бейнис, будучи шведом, должно быть занимает нейтральную позицию. Однако он все-таки предпочел «Люфтганзу» своим авиакомпаниям. «Один щепетильный вопрос. Мистер Бейнис, сэр, говорят, что герр Борман очень сильно болен, что этой осенью на партийном съезде будет избран новый рейхсканцлер. Это слухи. Увы, так много секретности между Тихоокеанией и Рейхом».
Мистер Тагоми достал папку с выдержками из недавней речи мистера Бейниса, опубликованной в «Нью-Йорк Таймс», и стал критически изучать их, низко склонившись из-за неправильной коррекции его контактных линз. В речи говорилось о необходимости еще раз – в девяносто восьмой? – произвести разведку источников воды на Луне. «Мы еще можем разрешить эту надрывающую сердце проблему, – цитировался газетой мистер Бейнис. – Наша ближайшая соседка, и пока что совершенно бесполезная для нас, если сбросить со счетов военные цели». «Стоп, – подумал мистер Тагоми. – Это, кажется, ключ к мистеру Бейнису. Так мог выразиться только военный».
Мистер Тагоми мысленно взял это на заметку.
Тронув кнопку интеркома, он сказал:
– Мисс Эфрикян, мне хотелось бы, чтобы вы занесли сюда диктофон, пожалуйста.
Наружная дверь скользнула в сторону и появилась мисс Эфрикян. Прическа ее была со вкусом украшена голубыми цветами.
Еще бы немного сирени, – заметил мистер Тагоми.
Когда-то на родине, на острове Хоккайдо он был профессиональным цветоводом.
Мисс Эфрикян, высокая темноволосая армянка любезно склонилась перед шефом.
– Ваш аппарат готов? – спросил мистер Тагоми.
– Да, мистер Тагоми.
Мисс Эфрикян села и приготовила к работе портативный диктофон на батарейках.
Мистер Тагоми начал:
– Я спросил у оракула: «Будет ли встреча с Чилданом полезна для меня?» и получил, к собственному страху, зловещую гексаграмму: «Преимущество величия. Подпорка, удерживающая шатер, оседает. Слишком большой вес в центре, все неуравновешено».
Магнитофон крутился. Мистер Тагоми размышлял. Мисс Эфрикян выжидающе посмотрела на него и выключила запись.
– Пусть на минутку войдет мистер Рамсей, пожалуйста, – сказал мистер Тагоми.
Она поднялась, положила диктофон и застучала каблуками к выходу из кабинета.
Мистер Рамсей появился, держа под мышкой большую папку со счетами и накладными отправленных грузов.
Молодой, улыбающийся, с аккуратно завязанным галстуком-шнурком в стиле Среднего Запада, в клетчатой рубахе и голубых джинсах до пояса, столь ценимых у ревнителей моды, он бодро приветствовал японца:
– Добрый день, мистер Тагоми. Какой прекрасный день, сэр.
Мистер Тагоми ответно кивнул. Мистер Рамсей сейчас же встал по стойке смирно и тоже поклонился.
– Я консультировался у оракула, – сказал Тагоми.
Мисс Эфрикян снова уселась к своему диктофону.
– Вы понимаете, что мистер Бейнис, который, как вам известно, вскоре прибивает лично, придерживается нордической идеологии по отношению к так называемой культуре Востока. Я мог бы попытаться поразить его, чтобы он более проникся ее сутью, например, с помощью китайской живописи на пергаменте или нашей керамикой периода Токугава, но это не наше дело – обращать его в нашу веру.
– Понимаю, – сказал мистер Рамсей.
Его лицо, типичное для представителя белой расы, сморщилось от мучительной сосредоточенности.
– Поэтому мы не дадим пищи его предрассудкам и подарим ему вместо этого какой-нибудь бесценный предмет американской культуры, произведение народа, близкого его народу и по духу и по крови.
– Да.
– Ваши предки, сэр, американцы. Хотя вы и не погнушались сделать цвет вашей кожи более темным.
Он внимательно посмотрел на мистера Рамсея.
– Это загар кварцевой лампы, – промямлил мистер Рамсей. – Только для того, чтобы запастись витамином Д.
Однако выражение униженности на его лице сразу выдало его попытку хоть чем-то быть похожим на новых хозяев.
– Уверяю вас, что храню подлинную приверженность…
Мистер Рамсей запнулся, не находя нужного слова.
– Я еще не разорвал все связи с этнически-близким образом жизни…
Мистер Тагоми сказал мисс Эфрикян:
– Продолжайте, пожалуйста.
Диктофон снова зажужжал.
– Получив от оракула гексаграмму двадцать восемь, я потом еще получил девятку пятую, которая гласит: «На иссохшем тополе вырастают цветы. Старая женщина получает этого служилого мужа». Ни порицания, ни хвалы. Это ясно указывает на то, что в два часа мистер Чилдан не предложит нам ничего стоящего…
Мистер Тагоми сделал паузу.
– Давайте будем искренними. Я не могу положиться на свой собственный вкус в отношении произведений американского искусства. Вот почему…
Он помешкал, стараясь найти точное выражение.
– Вот почему вы, мистер Рамсей, являясь, как я сказал, уроженцем этих мест, будете необходимы. Наверное, вместе мы сделаем все лучшим образом.
Мистер Рамсей не отвечал. Несмотря на все попытки сохранить самообладание, все его черты выдавали боль, гнев, мучительную и безмолвную тщетную реакцию.
– Сейчас, – сказал мистер Тагоми, – мне нужно еще раз посоветоваться с оракулом. Из соображений благоразумия я не могу задать вопрос при вас, мистер Рамсей.
Другими словами его тон означал, что вам и всем вашим «пинки» не дано право участия в тех же важных делах; с которыми мы сталкиваемся.
– Однако уместно сказать, что я получил в высшей степени вызывающий ответ. Он заставил меня очень долго размышлять над ним.
Оба, и мистер Рамсей, и мисс Эфрикян, внимательно следили за ходом его мыслей.
– Мой вопрос относительно мистера Бейниса, благодаря таинственным деяниям Дао привел к гексаграмме сорок шесть, к весьма неплохому суждению, и к строчкам начальной шестерки и второй девятки.
Его вопрос состоял в том, успешной ли будет его сделка с мистером Бейнисом, и вторая девятка уверяла, что так оно и будет. Она гласила:
«Будь правдивым, и тогда это будет благоприятствовать приношению незначительной жертвы.
Хулы не будет».
Очевидно, мистер Бейнис будет удовлетворен любым подарком от главного торгового представительства, врученным ему мистером Тагоми.
Но мистер Тагоми, задавая вопрос, имел в виду нечто более глубокое, нечто, о чем он сам догадывался весьма смутно.
Как часто это случалось, оракул постиг более сокровенный, основной вопрос, и, отвечая на другой, высказанный вслух, заодно ответил и на этот, подсознательный.
– Насколько мы знаем, – сказал мистер Тагоми, – мистер Бейнис везет с собой подробный отчет о новых способах литься под давлением, разработанных в Швеции. Если нам удастся подписать контракт с его фирмой, мы безусловно сможем заменить многие металлы, которых нам не хватает, пластмассами.
В течение многих лет Тихоокеания пыталась добиться помощи рейха в области применения синтетических материалов, однако крупные немецкие химические картели, в частности «ИГ Фарбениндастри», не разглашали своих секретов. В сущности, они добились мировой монополии пластмасс, особенно в части получения полиэстера. Такими мерами Рейх сохранял свое преимущество и над Тихоокеанией в мировой торговле и опережал Японию в области технологии по меньшей мере лет на десять.
Межпланетные ракеты, стартовавшие из европейской Цитадели, делались главным образом из пластмасс, очень легких, жаростойких и настолько прочных, что выдерживали столкновение с метеоритами. У Тихоокеании не было ничего подобного, до сих пор применялись натуральные металлы, а также такие материалы, как дерево и, конечно, металлокерамика.
Мистер Тагоми съежился от благоговейного трепета при оной мысли: на промышленных ярмарках – достижения германских заводов, включая автомобили, сделанные полностью из синтетических материалов, автомобили, продаваемые по цене шестьсот долларов в валюте ТША.
Но его внутренний, подсознательный вопрос, который бы он никогда не разгласил перед этими «пинки», как мухи облепившими конторы торговых представительств, был связан с обратной стороной мистера Бейниса, которая предполагалась в той шифровке из Токио. Прежде всего, содержание было зашифровано частотным кодом, характерным для органов безопасности, а не торговых фирм, да шифр представлял собой метафору, содержащую поэтические намеки для того, чтобы сбыть с толку операторов рейха, прослушивавших иностранные передачи и могущих расшифровать любое прямое сообщение независимо от сложности используемого шифра.
Было ясно, что, шифруя телеграмму, токийские власти имели в виду именно рейх, а не вроде бы враждовавшие между собой группировки на родных островах.
Ключевая фраза, «Сними сливки с молока, что он будет есть», согласно «Пинафоре», относилась к мистической песне, в которой разъяснялась эта ключевая фраза:
«Вещи редко оказываются такими, какими кажутся. Снятая с молока пена часто принимается за сливки».
«И Цзин», к которой обратился за советом мистер Тагоми, укрепила в нем эту точку зрения. Комментарий к полученной гексаграмме гласил:
«Предположительно, сильный человек. На самом деле не соответствует своему окружению, так как слишком резок и обращает мало внимания на форму. Но при этом не лукавит, и потому находит понимание».
Интуиция просто подсказывала, что мистер Бейнис совсем не тот, за кого себя выдает, что истинное целью его приезда в Сан-Франциско является вовсе не подписание контракта о сотрудничестве в сфере применения пластмасс. Следовательно, мистер Бейнис по сути – шпион.
Но жизненный опыт мистера Тагоми пока что не мог подсказать ему, какого рода шпионом тот является, на кого работает и ради чего.
В час сорок пополудни Роберт Чилдан со страшной неохотой запер двери «Американских художественных промыслов, инк.». Он подтащил к краю тротуара тяжелые сумки, подозвал педикэб и велел китаезе-рикше отвезти его к «Ниппон Таймс Билдинг».
Китаец с изможденным видом сгорбился над сумками и, пыхтя, стал укладывать их за сиденьем пассажира.
Затем он помог самому мистеру Чилдану сесть на покрытое ковриком сиденье, включил счетчик на собственном седле и завертел ногами, набирая скорость, лавируя между автобусами и автомобилями.
Весь день ушел на то, чтобы найти подходящую вещь для мистера Тагоми. Волнение и обида почти захлестнули его, когда он приближался к представительству, но вот – ура!
Он наконец нашел нужную вещь, его мастерство не подвело и на этот раз.
Мистер Тагоми должен смягчиться, а его клиент, кем бы он ни был, будет вне себя от радости.
«Я всегда доставляю удовольствие своим покупателям», – подумал Чилдан.
Ему удалось совершенно сверхъестественным путем добыть абсолютно новый экземпляр первого выпуска комикса «Шик-Блеск», изданного еще в тридцатых годах.
Это был изысканный образец так называемой «американы»: одна из первых забавных книжонок, великолепная находка, за которой постоянно охотятся покупатели.
Конечно, у него были и другие вещи, которые он покажет первыми.
Он постепенно подведет покупателя к этой забавной книжке, которая теперь лежала скрытая от посторонних глаз, на самом дне кожаной сумки, завернутая в шелковистую бумагу.
Радио педикэба играло на полной громкости популярные мелодии, соперничая в звуке с радиоприемниками других кэбов, автомобилей и автобусов. Чилдан почти не слышал его, он давно к нему привык. Не обращал он внимания и на огромные неоновые панно с рекламой, закрывавшие фасады по существу всех больших зданий. Такое же панно было и у него. Вечером на нем вспыхивало ярким пламенем, таким же, как и всюду в городе, название его магазина. А каким же другим способом можно было заявить о себе?
Приходится быть реалистом.
Рев радио, шум уличного движения, мелькание рекламы и суета толпы фактически даже убаюкивали его. Все это в какой-то степени сглаживало внутреннюю тревогу. К тому же было приятно, когда тебе везет, было приятно ощущать, как напряжение мускула туры рикши превращается в монотонное колебание коляски. Это была своего рода убаюкивающая машина, пришло в голову Чилдана. Лучше, когда тянут тебя, чем ты сам бы тащил кого-то.
Хоть на короткое время, а ощущаешь свое более высокое положение.
Тут он заставил себя встрепенуться, почувствовав даже вину. Стыдно дремать, когда еще столько надо продумать и прикинуть в уме. Надлежащим ли образом он одет для визита в «Ниппон Таймс Билдинг»? Может ему станет дурно в скоростном лифте? Но на этот случай у него при себе были таблетки от головокружения, немецкие, лицензионные. Различные формы этикета… они ему известны. Порезче, бесцеремонно со швейцаром, лифтером, секретарем в приемной, курьерами, с любым членом обслуживающего персонала. Но перед любым японцем, конечно, как это было бы неприятно, раскланиваться сотни раз.
Только вот как вести себя с «пинки»?
Это была область весьма туманная.
Кланяться, но глядеть прямо сквозь них, как будто их не существует?
Все ли варианты учтены? А как быть с посетителями – иностранцами? В торговых представительствах можно часто встретить и немцев, и нейтралов. Да, кроме того, можно увидеть и какого-нибудь раба.
Немецкие суда или суда Американского юга почти всегда есть в порту Сан-Франциско, и черных иногда отпускают в краткосрочные увольнения. Всегда группами, но не больше трех сразу. И задерживаться после полуночи они не имеют права. Даже по законам Тихоокеании они должны соблюдать комендантский час. Рабы заняты и на погрузке в порту. Эти живут постоянно на берегу в бараках под причалами, чуть выше уровня воды.
Они не бывают внутри торговых представительств, но вдруг начнут грузить какие-нибудь товары? Как тогда? Должен ли он нести, например, свои сумки в контору мистера Тагоми собственноручно? Конечно, нет. Нужно обязательно найти раба, даже если для этого придется стоять в ожидании час, даже если он пропустит час свидания. Малейшая возможность того, чтобы позволить какому-нибудь рабу увидеть, что он сам что-то несет, должна быть абсолютно исключена. Здесь нужно быть очень осторожным. Такого рода ошибки могут дорого стоить: он уже никогда не сможет занять хоть какое-то положение среди тех, кто может это заметить.
«Хотя в какой-то степени, – подумал Чилдан, – мне бы даже доставило удовольствие среди бела дня войти в „Ниппон Таймс Билдинг“ со своими сумками в руках. Был бы великолепный жест. В сущности, в этом нет ничего противозаконного: в тюрьму за это не посадят. Но зато я проявил бы свои искренние чувства, ту сторону настоящего мужчины, которая никогда не прорывается наружу в общественной жизни. Но… я мог бы так поступить, не будь там этих чертовых рабов, снующих вокруг, как тени. Я мог бы пережить, если бы это увидели те, кто стоит повыше меня, пережить их презрение, ведь они и так презирают меня, унижая ежедневно. Но чтобы увидели те, кто ниже, на себе ощутить их жалость? Вот вроде этого китаезы, который крутит педали впереди: что если бы он увидел, что я не нанял педикэб, а пытаюсь идти пешком на деловую встречу?
В какой-то мере за создавшееся положение следовало бы упрекнуть немцев, за стремление откусить больше, чем они могут прожевать.
В конце концов, им едва удалось победить в войне, а они тут же принялись за завоевание солнечной системы, издав в то же время у себя дома приказы, согласно которым… Что ж, во всяком случае, идея сама по себе была хороша. И ведь они все-таки добились успеха с евреями, цыганами и разными учеными. Славян они отбросили назад на добрые две тысячи лет, на их прародину где-то в сердце Азии, пусть себе ездят верхом на яках и охотятся с луком и стрелами.
А эти огромные глянцевые журналы, которые печатаются в Мюнхене и циркулируют по всем библиотекам и газетным киоскам – каждый может воочию увидеть на цветных снимках во всю страницу, как голубоглазые, белокурые арийские поселенцы на новейшей индустриальной основе пашут, сеют, убирают урожай и так далее на этой обильной житнице зерновых, которую представляет из себя Украина.
Эти ребята определенно выглядят счастливыми» а их фермы и домики очень чистенькими.
Уже больше не видно фотографий пьяных поляков, отупевших, уныло ссутулившихся перед своими покосившимися развалюхами, либо налетающих как саранча на гнилую репу среди деревенского базара. Все это уже достояние прошлого, так же, как и грязные, разбитые дороги, которые превращаются в сточные канавы, как только пойдет дождь, и в которых утопают примитивные деревенские телеги.
Зато Африка… Вот уж где они дали волю своему энтузиазму, и можно только восхищаться этим, хотя и не мешало бы осторожно предостеречь их, намекнуть, что с этим мол, можно было бы немного и подождать, ну хотя бы до тех пор, пока не завершится проект «Фармленд». Вот здесь нацисты проявили свой гений, здесь проявился присущий им артистизм. Средиземное море закупорено, высушено, превращено в обрабатываемые земли при помощи атомной энергии – вот это дерзость. Как были посрамлены различные скептики, среди, например, торговцев-насмешников Монтгомери-стрит. Да ведь, по существу, и Африка была почти успешным предприятием, но при начинаниях такого рода почти всегда раздаются всякие злопыхательства. Ссылаются на широко известную брошюру Розенберга. Именно там впервые прозвучали слова: «Что же касается окончательного решения африканской проблемы, мы почти достигли своих целей. К несчастью, однако…»
Однако для того чтобы избавиться от аборигенов Америки понадобилось два столетия, а германцы в Африке почти добились того же за пятнадцать лет. Поэтому не следовало бы заниматься милосердием. Об этом Чилдан не раз спорил за обедом с коллегами. Им, вероятно, хотелось бы чуда, как будто нацисты могли переплавить весь мир по мановению волшебной палочки. Нет, их союзниками была наука, техника и этот сказочный талант упорного труда. Немцы никогда не гнушались никакой работы. И уж если они за что-то брались, то брались как следует.
А потом все-таки полеты на Марс отвлекли мир от неприятностей в Африке. Так что он снова говорит своим коллегам – владельцам магазинов – у нас есть все, что недостает нам: благородная мечта, которая первыми привела их на Луну, а потом и на Марс, а разве это не древнейшее и сокровеннейшее стремление человечества, наша высочайшая мечта о величии?
А что же, с другой стороны, японцы? Я знаком с ними очень хорошо, и с ними торгую. Так вот: они – откроем же глаза – люди Востока, желтые люди. Нам, белым, приходится кланяться перед ними только потому, что у них власть. Но мы смотрим на Германию, мы видим, что может быть совершено, когда управляют белые, и это совсем не то.
– Скоро «Ниппон Таймс Билдинг», сэр, – сказал китаец.
Он тяжело дышал после подъема на холм. Он замедлил ход.
Чилдан попытался представить себе клиента мистера Тагоми. Ясно, что это очень важная шишка. Тон мистера Тагоми, его чрезвычайное волнение при разговоре подтверждали этот факт. Образ одного из самых важных клиентов Чилдана, вернее, покупателя, всплыл у него перед глазами: образ человека, который очень помог Чилдану завоевать репутацию у высоких лиц, обитавших в районе залива.
Четыре года назад Чилдан не был продавцом редкостей и реликвий и не пользовался такой известностью, как сейчас. Он держал небольшую, весьма сомнительную лавчонку подержанных книг в Гири. В соседних магазинах продавали старую мебель, скобяные изделия. Тут же были второразрядные прачечные. Вряд ли это было достойное окружение. По вечерам случались ограбления и мародерство, несмотря на все усилия со стороны полицейского управления Сан-Франциско и японского кэмпетай, поставленного над ним.
На витринах всех магазинов были металлические ставни, опускавшиеся после закрытия дверей магазинов, чтобы избежать взлома. В этот район как-то и забрел пожилой японец-отставник, бывший майор Ито Хумо.
Высокий, стройный, седовласый, с отменной выправкой и гордой походкой мистер Хумо первый намекнул Чилдану, какого рода торговлей он мог бы заняться.
– Я коллекционер, – объяснял мистер Хумо.
Он провел добрых полдня, роясь в грудах старых журналов на прилавке, одновременно излагая спокойным голосом, что для многих состоятельных, культурных японцев исторические предметы народного быта американцев вызывают такой же интерес, как и обычный антиквариат. Почему так случилось, майор и сам не знал. Сам он помешался на собирании американских медных пуговиц. Это было то же, что и коллекционирование монет или почтовых марок: никаких рациональных объяснений этому не было. И богатые коллекционеры, не скупясь, платили втридорога.
– Приведу вам пример, – сказал майор. – Вы знаете такие карточки – «ужасы войны»?
Хумо алчно взглянул на Чилдана. Напрягая память, Чилдан все-таки вспомнил. Карточки продавались во время его детства, вместе с надувными шарами, по центу за штуку. Их была целая серия, каждая карточка изображала какой-нибудь отдельный ужас войны.
– Один из моих самых близких друзей собирает «Ужасы войны», – продолжал майор. – Теперь ему не хватает всего одной карточки: «Гибель крейсера „Панай“». Он предлагает весьма солидную сумму за эту карточку.
– Кувыркающиеся карточки, – неожиданно сказал Чилдан.
– Что?
– Мы щелкали по ним, и они летели. На каждой карточке, как известно, есть лицо и рубашка.
Тогда ему было восемь лет.
– Каждый из нас обладал одной колодой. Мы становились попарно лицом друг к другу. Каждый бросал карточку так, чтобы она кувыркалась в воздухе. Мальчик, чья карта падала лицом вверх, то есть той стороной, на которой отпечатана картинка, выигрывал обе карточки.
Чилдан с удовольствием вспомнил эти прекрасные дни, счастливые дни раннего детства.
Мистер Хумо задумчиво произнес:
– Я часто слышал рассуждения моего друга о карточках «Ужасы войны», но он никогда не говорил ничего похожего. У меня такое впечатление, что он и не знал, для чего использовались эти карточки на самом деле.
Через некоторое время друг майора появился в лавке, чтобы из первых рук получить историческую информацию. Этот человек, тоже офицер императорской армии, был восхищен.
– А крышечки от бутылок! – без предупреждения воскликнул Чилдан.
Японец заморгал, не понимая, о чем идет речь.
– Мы когда-то собирали колпачки от молочных бутылок. В детстве. Круглые крышечки с названием молочного магазина. В Соединенных Штатах были тысячи молочных магазинов, каждый печатал свою собственную крышечку.
Глаза офицера заблестели в предвкушении.
– И у вас остались какие-нибудь коллекции?
Естественно, что таковой у Чилдана не осталось, но, вероятно, еще можно было бы найти древние, давно забытые колпачки, напоминание о довоенных временах, когда молоко продавалось в стеклянных бутылках, а не в одноразовых картонных пакетах.
Вот так постепенно он втянулся в этот бизнес. За ним и другие стали открывать подобные магазины, пользуясь все возрастающим помешательством японцев на «американе», но Чилдан всегда старался быть впереди.
– Стоимость вашего проезда, – сказал китаец, прерывая его размышления, – один доллар.
Он выгрузил сумки и стал ждать.
Чилдан рассеянно уплатил. «Да, весьма возможно, что клиент мистера Тагоми напоминает мистера Хумо, по крайней мере, – подумал язвительно Чилдан, – с моей точки зрения».
Ему приходилось иметь дело с такими японцами… но он каждый раз испытывал трудности, когда нужно было отличить от одного другого. Среди них были невысокие коренастые, с борцовским сложением, были похожие на аптекарей, а некоторые молодые с его точки зрения, и вовсе не были похожи на японцев. Клиент мистера Тагоми скорее всего полный, представительный бизнесмен, курящий филиппинскую сигару.
Вдруг, уже стоя на тротуаре, среди своих сумок возле «Ниппон Таймс Билдинг», Чилдан с ужасом подумал: а если клиент вовсе не японец! Все, что он подобрал в своих сумках, было рассчитано на них, на их вкусы.
Нет, он непременно будет японцем: не зря же Тагоми сначала заказал вербовочный плакат времен Гражданской войны. Только японец может заинтересоваться таким хламом. Типичная для них мания на все обыденное, их бюрократическое восхищение документами, воззваниями, объявлениями. Он вспомнил одного, который посвящал весь досуг собиранию объявлений и газет до 1919 года, посвященным американским патентованным лекарствам.
Ладно, его ждут и другие проблемы, более насущные. В высокие двери «Ниппон Таймс Билдинг» входило множество хорошо одетых мужчин и женщин. Их голоса долетали до слуха Чилдана, и он двинулся вперед. Быстрый взгляд вверх, на возвышающееся над ним здание, самое высокое в Сан-Франциско. Стена из окон: сказочный замысел японских архитекторов – и окружающий ее сад из карликовых вечнозеленых кустарников, скалы, альпийская горка, песок, имитирующих русло высохшего ручья, струившегося мимо корней, между простыми плоскими камнями неправильной формы…
Он заметил свободного черного носильщика и тут же позвал его.
Черный на цыпочках, улыбаясь, бросился к нему.
– Двадцатый этаж, – как можно грубее сказал Чилдан. – Апартаменты Б, да поживее.
Жестом он показал на сумки и небрежно направился ко входу, естественно, не оглядываясь.
Через мгновение он вместе с толпой ввалился в кабину одного из скоростных лифтов.
Вокруг были, в основном, японцы, их чистые лица сияли в ослепительном свете кабины. Тут началось вызывавшее тошноту ускорение, частые щелчки проносившихся мимо дверных проемов. Он закрыл глаза, стараясь как можно тверже держаться на ногах, моля бога, чтобы этот полет побыстрее кончился.
Черномазый, конечно, забрал сумки в служебный лифт. То, что он окажется в этой же кабине, было за гранью воображения. По сути – Чилдан открыл на мгновение глаза – он был одним из немногих белых в кабине.
Когда лифт выпустил его на двадцатом этаже, Чилдан уже мысленно раскланивался, подготавливая себя к встрече в кабинете мистера Тагоми.
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:12 | Post # 4 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8768
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | Глава 3
Глядя вслед заходящему солнцу, Юлиана Фринк увидела сверкающую точку, описавшую широкую дугу и исчезнувшую на западе. «Один из ракетных кораблей нацистов, – сказала она себе. – Летит к побережью, полный важных шишек, а я здесь, внизу». Она помахала рукой, хотя корабль уже исчез из виду.
Со стороны Скалистых гор надвигались тени. Голубые вершины погружались в тень. Параллельно горам пролетела стая перелетных птиц. То тут, то там мелькали автомобильные фары – вдоль дороги вытягивались двойные точки. Огни бензоколонки. Дома.
Вот уже несколько месяцев она живет здесь, в Каньон-сити, штат Колорадо, и работает инструктором дзюдо.
Рабочий день закончился, и она готовилась принять душ. Она сегодня устала.
Все душевые были заняты занимающимися в гимнастическом зале Рэя, и поэтому ей пришлось немного постоять на улице, наслаждаясь прохладой и запахами горного воздуха, тишиной. Единственное, что она сейчас слышала, это слабый гул со стороны закусочной, которая стояла у обочины дороги чуть поодаль.
Возле нее торчали два огромных дизельных грузовика, и в полумраке можно било различить водителей, натягивающих на себя кожаные куртки перед тем, как войти в закусочную.
«Дизель, кажется, выбросился из окна своей отдельной каюты, – подумала она. – Наложил на себя руки, утонув во время путешествия через океан. Возможно, и мне следует это же. Но здесь нет океана. Правда, всегда существует какой-нибудь способ. Как у Шекспира. Воткнуть острую шпильку прямо через кофту, и прощай, Френк. Девушка, которой не нужно бояться бездомных бродяг в пустыне, которая прекрасно знает все душераздирающие возможности искалечить брызжущего слюной противника. Смерть, вместо того, чтобы всю жизнь через соломинку вдыхать выхлопные газы в этом городишке у оживленного шоссе».
Она переняла это у японцев. Это спокойное отношение к смерти, также как и возможность зарабатывать на жизнь с помощью дзюдо. Как убивать и как умирать.
Ян и инь, свет и мрак восточной этики.
Но все это в прошлом. Здесь страна протестантская.
Хорошо сознавать, что эти ракеты нацистов проносятся над головой, а не садятся здесь, не находя ни малейшего интереса в Каньон-сити, Колорадо, а также в штатах Юта и Вайоминг и в восточной части Невады, ни в одном из этих пустынных штатов, представляющих из себя огромное, пустынное пастбище. «Мы не представляем из себя ценности, – сказала она себе. – Мы имеем возможность тихо жить сами по себе, если нам захочется, если это имеет для нас какой-то смысл».
Послышался звук открываемой двери одной из душевых. Хрупкая, хорошо сложенная мисс Дэвис, уже одетая, с сумочкой под мышкой.
– О, вы ждали, миссис Фринк? Извините меня.
– Ничего, не беспокойтесь, – ответила Юлиана.
– Вы знаете, миссис Фринк, я стольким обязана дзюдо. Мне думается, даже большим, чем дзен.
– Поджимайте губы способом дзен, – сказала Юлиана. – Теряйте в весе посредством безболезненных упражнений. Извините меня, миссис Дэвис. Я такая рассеянная. Я не хотела обидеть вас.
– Они очень навредили вам? – сказала мисс Дэвис.
– Кто?
– Япошки. Прежде, чем вы научились, как вам защищаться?
– Это было ужасно, – сказала Юлиана. – Вы ведь никогда не были на побережье, там, у них?
– Я никогда не выезжала из Колорадо.
Мисс Дэвис задумалась.
– Это могло произойти и здесь. Этот район они ведь тоже могли оккупировать.
– Но теперь-то уж поздно!
– Никогда неизвестно, что они собираются сделать, – сказала Юлиана. Они так умело скрывают свои замыслы.
– Что они заставляли вас делать?
Мисс Дэвис, прижав сумку обеими руками к телу, придвинулась поближе, чтобы не упустить ни слова.
– Все, – ответила Юлиана.
– О, боже! Я бы боролась, – сказала мисс Дэвис.
Юлиана извинилась и вошла в освободившуюся кабину – приближался кто-то еще с полотенцем в руке.
Потом она сидела в закусочной «Вкусные жареные бифштексы Чарли», перечитывая в который раз меню. Автомат в углу играл какую-то мелодию в стиле «кантри»: банджо и чувствительно-сдавленные стоны. В воздухе стоял Тяжелый запах жареного сала. И все же в закусочной было тепло и уютно, и это подняло ей настроение. Водители грузовиков у стойки, официантка, массивный повар-итальянец в белом пиджаке, отсчитывающий мелочь в кассе.
Завидев ее, Чарли подошел, чтобы лично принять заказ. Улыбаясь, он заговорил, растягивая слова:
– Миссис хо-о-оти-и-ите чаю?
– Кофе, – ответила Юлиана, терпеливо перенося юмор повара.
– Да, да, – сказал Чарли, склоняясь перед ее столиком.
– И сэндвич, с горячим бифштексом и соусом.
– Может козьи мозги, пожаренные на оливковом масле, и черепаховый суп?
Двое водителей повернулись на высоких стульях и тоже ухмыльнулись шутке и вдобавок получили удовольствие, заметив, какая она привлекательная. И хотя она не подняла глаз на шутника-повара, она чувствовала, что шоферы внимательно ее рассматривают.
Она знала, что многие месяцы занятий дзюдо пошли на пользу ее фигуре. Она знала, что находится в хорошей форме и может нравиться мужчинам.
«И все это благодаря мышцам плечевого пояса, – подумала она, перехватив их взгляды. – Такое же сложение у танцовщиц. И дело здесь не в размере бюста. Посылайте своих жен в гимнастический зал, и мы их переделаем. И у вас будет гораздо больше удовольствий в жизни».
– Держитесь от нее подальше.
Повар подмигнул шоферам.
– А не то она зашвырнет вас в ваши жестянки.
– Откуда вы едете? – спросила она у более молодого водителя.
– Из Миссури, – ответили оба.
– Вы из Соединенных Штатов, – удивилась она.
– Да, – сказал шофер постарше, – из Филадельфии. Там у меня трое ребятишек, старшему одиннадцать.
– Послушайте, – сказала Юлиана. – Там действительно легко найти хорошую работу?
Ответил водитель помоложе:
– Конечно. Если у вас подходящий цвет кожи.
У него самого было смуглое вытянутое лицо и курчавые черные волосы. Выражение глаз стало застывшим и жестким.
– Он «воп», – сказал старший.
«Итальяшка», – подумала Юлиана. Так называли итальянцев презиравшие их коренные жители восточных штатов.
– А разве Италия, – сказала Юлиана, – не победила в войне?
Она улыбнулась молодому водителю, но ответной улыбки не последовало. Вместо этого он еще яростнее сверкнул глазами и неожиданно отвернулся.
«Извини меня, – подумала она, но вслух ничего не сказала. Я не могу спасти ни тебя, ни кого-нибудь другого от того, что вы смуглые». Она вспомнила о Френке. – «Интересно, жив ли он еще? Может, сказал что-то невпопад, что-нибудь не так сделал… Нет, – подумала она. – В какой-то мере ему же нравятся японцы. Возможно, он чувствует себя похожим на них, они ведь такие некрасивые, как и он».
Она всегда говорила Френку, что он противный. Крупные поры на лице, большой нос. У нее сомой была очень гладкая и красивая кожа, даже чересчур. «Неужели он там погиб без меня? Финк – это зяблик, мелкая пташечка. Говорят, что мелкие птицы живут недолго».
– Вы отправляетесь нынче же вечером? – спросила она у итальянца.
– Завтра.
– Если вы так несчастны в Соединенных Штатах, почему бы вам не переехать сюда навсегда? – спросила она. – Я уже давно живу на Среднем Западе, и здесь не так уж плохо. Раньше я жила на побережье, в Сан-Франциско. Вот там цвет кожи значил гораздо больше.
Сгорбившись у стойки, он бросил на нее долгий взгляд.
– Леди, провести хотя бы один день или одну ночь в такой дыре, как эта, уже само по себе несчастье. А жить здесь? Господи, если бы мне удалось найти какую-нибудь другую работу, а не торчать все время на дорогах и не обедать в таких забегаловках!
Заметив, что повар побагровел, он замолчал и принялся цедить кофе.
Водитель постарше заметил ему:
– Джо, ты – сноб.
– Вы могли бы жить в Денвере, – сказала Юлиана. – Там гораздо лучше.
«Знаю о вас, американцах с Востока, – подумала она. – Вам по душе великие времена и грандиозные начинания. Эти скалы для вас, как палки в колеса». Здесь ничего не изменилось с довоенных лет. Удалившиеся на покой старики, фермеры, а все ребята попроворнее, как перелетные птицы, устремляются на восток, в Нью-Йорк, всеми правдами и неправдами пересекая границу.
«Потому что, – подумала она, – именно там настоящие деньги, большие промышленные деньги, постоянный рост. Немецкие капиталовложения сделали многое, у них не ушло много лет на восстановление Соединенных Штатов».
– Приятель, – сердито прохрипел повар, – я отношусь к тем, кто любит евреев, некоторых из этих евреев-беженцев я видел. Они спасались из ваших Соединенных Штатов. И если там снова строительный бум и кучи свободных денег, то только потому, что их украли у этих евреев, когда им дали пинка под зад в Нью-Йорке, согласно тому чертовому Нюрнбергскому декрету нацистов. Я жил мальчишкой в Бостоне, и евреи мне были до лампочки, но я никогда не думал, что доживу до того дня, когда в США будут введены расистские законы нацистов, пусть мы и проиграли войну. Удивляюсь, что ты еще не в армии этих Соединенных Штатов и не готовишься напасть на какую-нибудь маленькую южноамериканскую республику, давая Германии предлог немного потеснить японцев назад к…
Оба водителя вскочили со своих мест, лица их побелели. Старший схватил со стойки бутылку с томатным соусом и, держа ее за горлышко, выставил перед собой.
Повар, не показывая водителю спины, попятился назад, пока пальцы его не нащупали одну из вилок, которой он переворачивал мясо на сковородке, и приготовился к обороне.
– Сейчас в Денвере строят огнестойкую взлетно-посадочную полосу, – сказала Юлиана, – так что скоро ракеты «Люфтганзы» смогут садиться и там.
Все трое молчали и не двигались. Остальные посетители закусочной замерли в тишине.
Наконец повар сказал:
– Как раз перед закатом над нами пролетела одна такая ракета.
– Это не в Денвер, – сказала Юлиана. – Она шла на запад, куда-то на побережье.
Постепенно обстановка разрядилась, и оба водителя снова уселись.
– Я всегда забываю о том, – пробормотал старший, – что все они здесь немного пожелтели.
– Ни один япошка не убивал евреев ни во время войны, ни после, – сказал повар. – Да и печей японцы не строили.
– Ну и очень плохо, что не строили, – сказал старший.
Он повернулся к своей еде.
«Пожелтели, – подумала Юлиана. – Да, по-моему, это верно. Отсюда нам нравятся и японцы».
– Где вы собираетесь остановиться на ночь? – спросила она. Она обратилась к более молодому водителю, Джо.
– Не знаю, – ответил он. – Я только вот вылез из кабины и пошел сюда. Мне что-то не нравится весь этот штат. Наверное, лягу в грузовике.
– Мотель «Пчелка» не так уж плох, – сказал повар.
– О'кей, – отозвался молодой человек. – Возможно, я там и остановлюсь, если не будут возражать против итальянца.
Он говорил с явным акцентом, хотя и старался скрыть это, Наблюдая за ним, Юлиана подумала, что причиной его ожесточения был идеализм.
«Он слишком много требует от жизни, все время в движении, нетерпеливый и всегда чем-то угнетенный. И я такая же. Я не смогла остаться на Западном Побережье и, может статься, не удержусь и здесь. А разве не такими были люди раньше? Но, – подумала она, – сейчас граница проходит не здесь, она на других планетах».
И тут она подумала: «А ведь и он, и я могли бы записаться на один из этих ракетных кораблей для колонистов. Но немцы не пустят его из-за цвета кожи, а меня из-за цвета волос. Эти бледные, тощие нордические эсэсовские ведьмы, которых воспитывают в замках Баварии. А парень – этот Джо какой-то – даже не может придать своему лицу надлежащее выражение. Ему следовало бы принять этот холодный, но в чем-то полный энтузиазма вид, будто он ни во что не верит и все же каким-то образом обладает абсолютной верой. Да, они именно такие. Они не идеалисты, подобно Джо или мне, они циники с абсолютной верой. Это какой-то дефект мозга, вроде лоботомии, этого увечья, которое используют немецкие психиатры в качестве заменителя психотерапии.»
Она решила, что их затруднения начинаются с отношения к сексу: они где-то запутались в нем еще в тридцатые годы, и с тех пор все пошло наперекосяк. Гитлер начал со своей – кем она ему приходилась: сестрой, теткой, племянницей? А в его семье и до этого уже были близкородственные связи: его мать и отец были двоюродными братом и сестрой. Они все совершали кровосмешения, возвращаясь к первородному греху возжелания своих собственных матерей. Именно поэтому у них, у этих отборных эсэсовских бестий такие ангельские глупо-жеманные улыбки, такая белокуро-детская невинность. Они берегут себя для Мамули, или друг для друга.
А кто же для них эта Мамуля? Интересно.
Лидер, герр Борман, который, как предполагают, вот-вот умрет? Или тот, что…
Старый Адольф, который, должно быть, в каком-то санатории доживает свой век, пораженный сифилисом мозга, который ведет свое происхождение еще от дней его бедности, когда он бездельничал в Вене – длинное черное пальто, грязное белье, ночлежка.
Очевидно, это злобно-язвительная месть самого Господа, ну прямо как в стародавнем немом кино. Этот жуткий человек поражен внутренней грязью, задохнулся в собственных нечистотах. История наказывает людской порок.
Самым жутким из всего этого является то, что нынешняя Германская Империя есть продукт этого мозга. Сначала одна партия, затем одна нация, затем полмира. И сами нацисты поставили диагноз, определили эту болезнь. Всему миру известно, что этот шарлатан гомеопат, который лечит Гитлера, раньше был специалистом-венерологом. Тем не менее, бессвязная болтовня лидера является святой, служит священным Писанием.
Взгляды, которые заразили цивилизацию, и которые, подобно семенам зла, слепые блондинки-наци спешат занести не только на всю Землю, но и на другие планеты, сеют повсюду скверну и заразу.
Вот вам награда за кровосмешение: безумие, слепота, смерть.
Брр! Она встрепенулась.
– Чарли, – позвала она повара. – Вы уже справились с моим заказом?
Она почувствовала себя совершенно одинокой.
Встав из-за стола, она подошла к стойке и уселась возле кассы.
Никто не обратил на это внимание, кроме молодого шофера итальянца. Он не сводил с нее своих черных глаз. «Джо, так его зовут. Джо – кто?» – ей стало интересно.
Сейчас, вблизи, он не казался ей таким уж молодым, как прежде. Его возраст было трудно определить: та напряженность, которая исходила от него, мешала вынести суждение.
Он то и дело проводил рукой по волосам, как бы зачесывая их назад огрубелыми кривыми пальцами. «В этом человеке что-то есть, – подумала она. – От него исходит дыхание смерти». Это огорчало ее, но вместе с тем и влекло к нему. Водитель постарше наклонился к его уху и что-то прошептал. Затем они оба внимательно посмотрели на нее, на этот раз таким взглядом, в котором был не только обычный интерес к красивой женщине.
– Мисс, – сказал старший.
Оба мужчины насторожились.
– Вы знаете, что это такое?
В руках у него появилась не слишком большая плоская белая коробка.
– Да, – сказала Юлиана, – нейлоновые чулки из синтетической ткани, которую делает только один огромный картель в Нью-Йорке, «ИГ Фарбен». Очень дорогие и редкие.
– Вы угадали, но все-таки сама идея монополий не так уж плоха.
Старший из шоферов передал коробку своему компаньону, который подтолкнул ее локтем по прилавку в ее сторону.
– У вас есть автомобиль? – спросил итальянец.
Он допил кофе.
Из кухни появился Чарли. В руках у него дымилась тарелка с ужином для Юлианы.
– Вы могли бы отвезти меня куда-нибудь?
Неистовые, жгучие глаза продолжали изучать ее, и она забеспокоилась, хотя и чувствовала, что как бы прикована к своему месту.
– В этот мотель, или куда-нибудь, где я смог бы переночевать. Ну как?
– Ладно, – сказала она. – У меня есть автомобиль, старый «студебеккер».
Повар взглянул на нее, затем на молодого водителя грузовика и поставил тарелку перед ней на стойку.
Громкоговоритель в конце прохода объявил:
– Achtung, meine Damen und Herren.
Мистер Бейнис приподнялся в кресле и открыл глаза. Через окно справа он различил далеко внизу коричневую и зеленую сушу, а за ней голубой цвет Тихого океана. Он понял, что ракета начала свой медленный постепенный спуск.
Сначала по-немецки, затем по-японски и только после этого по-английски последовало из громкоговорителя разъяснение, что курить или вставать со своего мягкого сиденья запрещалось.
Спуск займет всего восемь минут.
Затем включились тормозные двигатели, так внезапно и так громко, так неистово трясся корабль, что у большинства пассажиров перехватило дух. Мистер Бейнис улыбнулся, а другой пассажир, сидевший через проход рядом, молодой человек с коротко подстриженными волосами, улыбнулся в ответ.
– Sie furchten dass… – начал молодой человек.
Мистер Бейнис тотчас же сказал по-английски:
– Простите меня, я не говорю по-немецки.
Молодой человек вопросительно взглянул на него и на этот раз то же самое сказал ему по-английски.
– Вы не говорите по-немецки? – удивился молодой человек по-английски с сильным акцентом.
– Я – швед, – сказал Бейнис.
– Вы сели в Темпельхофе.
– Да, я был в Германии по делу. Мой бизнес заставляет меня бывать во многих странах.
Было совершенно ясно, что этот молодой немец никак не мог поверить тому, что кто-то в современном мире, тот, кто занимается международными сделками и позволяет себе летать на новейших ракетах «Люфтганзы» не может или не хочет говорить по-немецки. Он сказал Бейнису:
– В какой отрасли вы работаете, майн герр?
– Пластмассы, полиэстеры, резина, промышленное сырье. Понимаете? Не для товаров широкого потребления.
– Швеция производит пластмассы?
В голосе немца звучало недоверие.
– Да, и очень хорошие. Если вы соблаговолите назвать свое имя, я отправлю вам по почте рекламные проспекты фирмы.
– Не беспокойтесь, это будет пустой тратой времени. Я художник, а не коммерсант. Возможно, вы видели мои работы. На континенте. Алекс Лотце.
– К сожалению, я почти незнаком с современным искусством, – сказал мистер Бейнис. – Мне нравятся старые, довоенные кубисты и абстракционисты. Я люблю картины, в которых есть какой-то смысл, а не просто представление идеала.
Он отвернулся.
– Но ведь в этом задача искусства, – сказал Лотце. – Возвышать духовное начало в человеке над чувственным. Ваше абстрактное искусство представляло период духовного декадентства или духовного хаоса, обусловленного распадом общества, старой плутократии. Еврейские и капиталистические миллионеры, этот международный союз поддерживал декадентское искусство. Те времена прошли, искусство же должно развиваться, оно не может стоять на месте.
Бейнис вежливо кивнул, глядя в окно.
– Вы бывали в Тихоокеании прежде? – спросил Лотце.
– Неоднократно.
– А я нет. В Сан-Франциско выставка моих работ, устроенная ведомством доктора Геббельса при содействии японских властей. Культурный обмен с целью взаимопонимания и доброжелательства. Мы должны смягчить напряженность между Востоком и Западом. Не так ли? У нас должно быть больше общения, и искусство может помочь в этом.
Бейнис кивнул.
Внизу были видны огненное кольцо под ракетой, город Сан-Франциско и весь залив.
– А где можно хорошо поесть в Сан-Франциско? – снова заговорил Лотце. – На мое имя заказан номер в «Палас Отеле», но, насколько я понимаю, хорошую еду можно найти и в таком международном районе, как Чайна-таун.
– Верно, – сказал Бейнис.
– В Сан-Франциско высокие цены? У меня на этот раз совсем немного денег. Министерство очень бережливо.
Лотце рассмеялся.
– Все зависит от того, по какому курсу вам удастся обменять деньги. Я полагаю, у вас чеки Рейхсбанка. В этом случае я предлагаю вам обменять их в Банке Токио на Самсон-стрит.
– Danke sehr, – сказал Лотце. – Я бы скорее всего поменял их прямо в гостинице.
Ракета уже почти коснулась земли. Уже были видны взлетное поле, ангары, автостоянки, автострада, ведущая в город, дома.
«Очень симпатичный вид, – подумал Бейнис. – Горы и вода, и несколько клочьев тумана, проплывающих над „золотыми воротами“».
– А что это за огромное сооружение внизу? – спросил Лотце. – Оно только наполовину закончено, одна сторона совершенно открыта. Космопорт? Я думал, что у японцев нет космических кораблей.
– Это бейсбольный стадион «Золотой мак», – ответил Бейнис.
Он улыбнулся.
Лотце рассмеялся.
– Да, они ведь обожают бейсбол. Невероятно. Затеять строительство такого гигантского сооружения для такого пустого времяпрепровождения, ради праздной и бессмысленной траты времени на спорт…
Бейнис прервал его:
– Оно уже закончено. Это его окончательный вид. Стадион открыт с одной стороны. Новый стиль. Они очень гордятся им.
Лотце глядел вниз.
– У него такой вид, – произнес он, – будто его проектировал какой-то еврей.
Бейнис пристально посмотрел на него.
На какое-то мгновение ему показалось, что в этой немецкой голове есть какая-то неуравновешенность, психический сдвиг.
Неужели Лотце и вправду имел в виду сказанное, или это просто ничего не значащая фраза?
– Надеюсь, мы еще встретимся в Сан-Франциско? – сказал Лотце.
Ракета приземлилась.
– Мне будет очень не хватать соотечественника, с которым можно было бы поговорить.
– Я вам совсем не соотечественник, – сказал Бейнис.
– О, да, конечно. Но в расовом отношении мы очень близки. Да и во всех отношениях.
Лотце заерзал в Кресле, готовясь к тому, чтобы отстегнуться.
«Неужели у меня какие-то родственные связи с этим человеком? – удивился Бейнис. – Какое-то родство во всех отношениях? Значит, и у меня тоже такой же психический сдвиг? Мы живем в умственно неполноценном мире, у власти – безумцы. Как давно мы столкнулись с этим, осознали это? Сколько нас это понимают? Разумеется, Лотце не входит в это число. Пожалуй, если знаешь, что ты сумасшедший, то тогда ты еще не до конца сошел с ума. Или же к нам в конце концов, пробуждаясь, возвращается рассудок. Скорее всего пока еще совсем немногие осознают это, отдельные личности там и здесь. Но массы, что они думают? Неужели они воображают, что живут в психически нормальном мире? Или у них все-таки есть какие-то смутные догадки, проблески истины? Но, – подумал он, – что же, собственно, обозначает это слово – безумие юридически? Что я имею в виду? Я его чувствую, вижу его, но что же это такое? Это то, что они делают, это то, чем они являются. Это их духовная слепота, полное отсутствие знаний о других, полная неосознанность того, что они причиняют другим, непонимание разрушения, причиной которого они стали и являются сейчас. Что, они игнорируют реальность? Да. И не только это. Посмотрим на их планы. Завоевание космоса и планет, такое же, как Африки, как Европы. Их точка зрения – она космическая. Их не интересует ни какой-то человек здесь, ни какой-то ребенок там. Только абстракции будоражат их: раса, земля, Фольк, Ланд, Блут, Эрде. Абстрактное для них реально, реальность невидима. Это их чувство пространства и времени. Они глядят сквозь настоящий момент, сквозь окружающую действительность в лежащую вне ее черную бездну неизменного. И это имеет самые роковые последствия для живущего. Так как совсем скоро оно перестанет существовать. Когда-то во всем космосе были одни лишь частички пыли, горячие пары водорода и ничего более, а скоро снова наступит такое же состояние. Мы – это только промежуток между двумя этими состояниями. Космический процесс убыстряется, сокращая жизнь, превращая живую материю снова в гранит, в метан. Колесо его не остановить. Все остальное проходящее. И эти безумцы, они стараются соответствовать этому граниту, этой пыли, этому страстному стремлению мертвой материи. Они хотят помочь Природе, и я знаю, почему, – подумал он. – Они хотят быть движущейся силой, а не жертвами истории. Они отождествляют свое могущество со всемогуществом бога и верят в собственную богоподобность. И это главное их безумие. Они одержимы какой-то одной идеей, архитипической идеей. Их эгоизм настолько разросся, что они уже не понимают, откуда они начали, что они вовсе не боги. Это не высокомерие, не гордыня, это раздувание своего „я“ до его крайнего предела, когда уже нет разницы между теми, кто поклоняется, и теми, кому поклоняются. Не человек съел бога, это бог пожрал человека. Чего они не могут уразуметь – это беспомощности человека. Я слаб, я мал. Вселенной нет до меня никакого дела. Она не замечает меня. Я продолжаю вести незаметную жизнь. Но почему это плохо? Разве это не лучше? Кого боги замечают, тех они уничтожают. Будь невелик, и ты избежишь ревности сильных».
Отстегивая ремень, Бейнис сказал:
– Мистер Лотце, я этого еще никогда никому не говорил. Я – еврей. Понимаете?
Лотце взглянул на него с жадностью.
– Вы бы об этом никогда бы не догадались, потому что внешне я нисколько не похож на еврея. Я изменил форму носа, уменьшил свои сальные железы, кожа моя осветлена химически, изменена форма черепа. Короче, по внешним признакам я не могу быть разоблачен. Я вхож в самые высшие сферы нацистского общества и часто бываю там. Никто до сих пор меня не разоблачил.
Он замолчал, как можно ближе придвинулся к Лотце и сказал так тихо, чтобы услышал только он:
– И там есть еще такие же, как я. Вы слышите? Мы не умерли. Мы все еще существуем и незаметно продолжаем жить.
Лотце был ошарашен.
– Служба безопасности…
– СД может просмотреть мое досье, – сказал Бейнис. – Вы можете донести на меня. Но у меня очень сильные связи. Некоторые мои друзья – арийцы, другие – такие же евреи, занимающие высокие посты в Берлине. На ваш донос не обратят внимания, а я через некоторое время сам донесу на вас, и благодаря этим же моим связям вы окажетесь под Защитной опекой.
Он улыбнулся, поклонился и зашагал по проходу подальше от Лотце вслед за другими пассажирами. Спустившись по трапу на холодное, продуваемое ветром взлетное поле, Бейнис на мгновение снова очутился рядом с Лотце.
– В сущности, – сказал Бейнис, шагая рядом с Лотце, – мне что-то очень не нравится ваша внешность, мистер Лотце, поэтому я не буду надолго откладывать и напишу донос немедленно.
Он быстро зашагал вперед, оставив Лотце далеко позади.
В дальнем конце взлетной площадки у входа в вестибюль пассажиров ожидала толпа встречающих. Родственники, друзья, многие из них приветственно махали руками, выглядывали из-за стоящих впереди, улыбались, внимательно вглядывались в лица, суетились. Несколько впереди остальных стоял коренастый японец средних лет, одетый в изысканное английское пальто, а рядом с ним стоял японец помоложе. На лацкане его пальто поблескивал значок главного торгового представительства Империи.
«Это он, – понял Бейнис, – мистер Нобусуке Тагоми. Явился лично, чтобы встретить меня».
Слегка подавшись вперед, японец протянул руку.
– Герр Бейнис, добрый вечер.
– Добрый вечер, мистер Тагоми, – ответил Бейнис.
Он также протянул руку. Обменявшись рукопожатиями, они поклонились друг другу.
Молодой японец тоже поклонился, глядя на них с сияющей улыбкой.
– Немного прохладно, сэр, на этом открытом поле, – сказал мистер Тагоми. – В город мы полетим на вертолете представительства. Не возражаете? Или, может быть, вам нужно еще уладить какие-нибудь дела здесь?
Он с волнением вглядывался в лицо Бейниса.
– Мы можем отправиться прямо сейчас, – сказал Бейнис. – Я хочу только оформить номер в гостинице. Мой багаж…
– Об этом позаботится мистер Котомичи, – сказал мистер Тагоми. – Он поедет вслед за нами. Видите ли, сэр, на этом вокзале мне всегда приходится дожидаться багажа целый час. Дольше, чем вы летели.
Мистер Котомичи приятно улыбнулся.
– Хорошо, – сказал Бейнис.
– Сэр, а у меня для вас скромный дар.
– Простите?
– Чтобы у вас сложилось приятное впечатление.
Мистер Тагоми сунул руку в карман пальто и вынул оттуда небольшую коробку.
– Благодарю вас, – произнес Бейнис, принимая дар.
– Почти полдня специальные эксперты проверяли верность выбора, – продолжал мистер Тагоми. – Это настоящий раритет умирающей культуры бывших США, редчайшая и прекрасно сохранившаяся реликвия, несущая на себе отпечаток давно минувших безоблачных дней.
Мистер Бейнис открыл коробку. В ней лежали детские часы в виде головы Микки-Мауса на черной бархатной подушечке.
Что это – розыгрыш? Он поднял глаза и увидел взволнованное и серьезное лицо мистера Тагоми. Нет, это никак не могло быть шуткой.
– Большое спасибо, – сказал Бейнис. – Это действительно совершенно невероятно.
– Во всем мире сейчас найдется не более десятка настоящих часов Микки-Мауса выпуска 1938 года, – сказал мистер Тагоми.
Он испытывающе вглядывался в лицо Бейниса, упиваясь произведенным впечатлением, постижением ценности дара.
– Ни один из известных коллекционеров не имеет подобного экземпляра, сэр.
Они вошли в здание вокзала и по лестнице вышли на вертолетную площадку.
Шедший за ними мистер Котомичи сказал:
– Харусаме ни нурецуцу яне но темари кана…
– Что такое? – переспросил мистер Бейнис у мистера Тагоми.
– Старинная поэма, – сказал мистер Тагоми, – периода Токугавы.
– Весною под сильным дождем мокнет, забытый всеми, на крыше детский мячик, – перевел Котомичи.
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:12 | Post # 5 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8768
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | Глава 4
Наблюдая за тем, как его бывший наниматель вперевалку проковылял по коридору в основное производственное помещение корпорации «У-М» Френк Фринк подумал, что самым странным в Уиндем-Матсоне является то, что он совсем не похож на человека, владеющего фабрикой.
Он больше напоминал бездельника – завсегдатая злачных мест, какого-то пропойцу, которого отмыли в бане, дали новую одежду, побрили, постригли, накачали витаминами и послали в мир с пятью долларами, чтобы он начал новую жизнь. У старика было болезненная, заискивающая, нервная, даже вызывающая сочувствие манера держаться, как если бы он в каждом видел своего скрытого врага, более сильного, чем он сам, и перед ним он вынужден вилять хвостом и ублажать. Эта его манера как бы говорила: все собираются меня облапошить.
В действительности же «У-М» была чрезвычайно могущественной. Ей принадлежал контрольный пакет акций целого ряда предприятий, торговые фирмы, недвижимость, не считая фабрик самой корпорации «У-М».
Проследовав за стариком, Френк распахнул дверь в цех. Там грохотали станки, которые он ежедневно видел вокруг себя в течение многих лет, люди за станками, воздух, наполненный пылью, тусклое освещение, суета движений. Вот сюда и вошел старик. Фринк ускорил шаги.
– Эй, мистер У-Эм! – позвал он.
Старик остановился возле начальника цеха, человека с волосатыми руками по имени Эд Маккарти. Они одновременно посмотрели на Фринка, когда он подошел к ним.
Нервно облизнув губы, Уиндем-Матсон сказал:
– Очень жалко, Френк, но я уже ничего не могу сделать, чтобы взять вас назад. Я уже нанял на ваше место человека, полагая, что вы не вернетесь. После всего того, что вы сказали.
Его маленькие черные глазки часто забегали из стороны в сторону. Фринк знал, что уклончивость было его наследственной чертой.
У старика это было в крови.
– Я пришел за своим инструментом и ни за чем более, – сказал Фринк.
Его голос – он был рад это слышать – был твердым и даже резковатым.
– Ну, посмотрим, – промямлил У-М.
У него не было четкой линии относительно статуса инструментов Фринка. Он адресовался к Эдди Маккарти:
– Думаю, что это по вашему ведомству, Эд. Наверное вы сможете уладить здесь все, что касается Френка. У меня другие заботы.
Он взглянул на карманные часы.
– Знаете, Эд, я переговорю с вами об этой накладной позже. Мне еще нужно кое-куда сбегать.
Он похлопал Эдди Маккарти по руке и поспешил прочь, не оглядываясь.
– Ты пришел, чтобы снова стать на работу? – спросил, помолчав, Маккарти.
– Да.
– Я горжусь тобой. Ты здорово вчера высказался.
– Я тоже страшно горжусь, – сказал Френк. – Но – бог мой – я не могу так же хорошо работать где-то в другом месте.
Он чувствовал себя побитым и беспомощным.
– Ты ведь знаешь это.
Раньше они частенько обсуждали свои проблемы.
– Нет, не знаю, – сказал Маккарти. – Ты справишься с любой проблемой не хуже любого другого на побережье. Я видел, как ты выдал деталь всего за пять минут, включая и чистовую полировку. Вот только сварка…
– А я никогда не говорил, что могу варить, – отозвался Фринк.
– А ты никогда не думал завести собственное дело?
Фринк, захваченный врасплох, застыл.
– Какое дело?
– Ювелирное.
– Да ну тебя, ради Христа!
– Заказы, оригинальные изделия, а продавать будут другие.
Маккарти отвел его в угол цеха подальше от шума.
– Тысячи за две ты смог бы снять небольшой подвал или гараж. Когда-то я рисовал эскизы женских сережек и кулонов. Помнишь ведь – настоящий модерн.
Взяв кусок наждачной бумаги, он стал рисовать, медленно и упрямо.
Заглянув ему через плечо, Фринк усидел эскиз браслета с орнаментом из расходившихся и переплетавшихся линий.
– А разве еще существует рынок ювелирных изделий? – спросил Фринк.
Все, что он когда-либо видел, было традиционными – даже старинные – изделиями прошлого.
– Кому нужны современные американские вещи? Их не существует вовсе, во всяком случае теперь, после войны.
– Сам создай рынок, – посоветовал сердито Маккарти.
– Ты хочешь сказать, что и продавать я буду сам?
– Пусти их в розничную продажу через магазин, вроде… как он называется? На Монтгомери-Стрит – большой шикарный магазин произведений искусства.
– «Американские художественные промыслы», – сказал Фринк.
Он никогда не заходил в магазины столь дорогие и фешенебельные, как этот, так же, как и подавляющее большинство американцев. Только у японцев были такие деньги, чтобы делать покупки в подобных магазинах.
– Ты знаешь, что там продают? – спросил Маккарти. – И на чем наживают состояния? На тех чертовых серебряных пряжках для поясов из Нью-Мехико, которые делают индейцы. Всякий хлам, который производят для туристов. Это считается модным искусством.
Какое-то время Фринк разглядывал Маккарти, не решаясь открыть рот, а потом сказал:
– Я знаю, что они там продают. И ты тоже знаешь.
– Да, – сказал Маккарти.
Они оба знали, потому что они оба имели к этому делу самое прямое отношение, и довольно давно.
Официальное корпорация «У-М» занималась выпуском решеток из кованого железа для лестниц, балконов, каминов для декоративных украшений жилых зданий, все на базе массового производства, по стандартным чертежам. Для каждого сорокаквартирного здания штамповалось одно и то же изделие сорок раз подряд. С виду корпорация «У-М» была металлургическим предприятием. Но вдобавок к этому она занималась еще и другими делами, и именно оттуда она извлекала настоящие прибыли.
Используя большое количество тщательное подобранных инструментов, материалов и оборудования, корпорация «Уиндем-Матсон» непрерывным потоком выпускала подделки американских изделий довоенного производства. Эти подделки осторожно, со знанием дела подбрасывали на оптовый рынок произведений искусства, вливая в реку подлинных вещей, собираемых по всему континенту. И так же, как при коллекционировании почтовых марок и монет, никто не мог оценить фактический процент подделок, находившихся в обращении. И никто – в особенности торговцы, да и сами коллекционеры – не хотели этого делать.
Когда Фринк ушел с работы, на его верстаке лежал наполовину законченный револьвер фирмы «Кольт» времен Фронтира, освоения западных территорий. Он сам сделал отливку в собственного же изготовления формах и теперь был занят ручной шлифовкой деталей. Рынок огнестрельного оружия времен Гражданской войны и Фронтира был неограниченным: «У-М» могла продать все, что производил Фринк. Это и было его специализацией.
Медленно подойдя к своему верстаку, Фринк взял еще необработанный, покрытый заусеницами шомпол револьвера.
Еще дня три, и револьвер был бы закончен. «Да, – подумал он, – приличная работа». Эксперт, конечно, мог бы определить разницу, но коллекционеры-японцы не были знатоками в точном значении этого слова, у них не было ни эталонов, ни методов проверки для того, чтобы судить о подлинности изделия.
Насколько ему было известно, им фактически и в голову не приходило хоть сколько-нибудь сомневаться в исторической подлинности предметов, или произведений народных ремесел, продаваемых на Западном побережье. Возможно, когда-нибудь, такая мысль все-таки придет им в голову, и тогда пузырь лопнет, а вместе с ним лопнет и рынок подлинных изделий. В соответствии с законом Грешэма, подделки подрывают ценность подлинников. В этом, без сомнения, была причина отсутствия проверок: ведь, в конце концов, все оставались вполне довольны.
Фабрики и заводы, разбросанные по разным городам, выпускали продукцию и имели свою прибыль. Оптовики передавали вещи дальше, а хозяева магазинов выставляли их и рекламировали. Коллекционеры раскошеливались и, удовлетворенные, везли свои приобретения домой, чтобы произвести впечатление на любовниц, жен, коллег и друзей.
Так же, как с послевоенными грудами бумажных денег, все шло прекрасно, пока никто не задавал вопросов. Никому не причинялось никакого ущерба, пока не пришел день расплаты. Тогда расплатятся все. Но пока никто не разговаривал об этом, даже те, кто зарабатывал на жизнь производством подделок. Все отказывались думать о том, что они делают, занимаясь только чисто техническими вопросами.
– Давно ты не пробовал сделать что-нибудь оригинальное? – спросил Маккарти.
Фринк пожал плечами.
– Много лет. Я могу скопировать все, что угодно, довольно аккуратно, но…
– Ты знаешь, о чем я думаю? Я думаю, что ты заразился у нацистов идеей о том, что евреи не способны творить, что они могут заниматься лишь имитацией и торговлей, посредничеством.
Он безжалостно уставился на Френка.
– Может быть, так оно и есть, – сказал Френк.
– А ты попробуй. Сначала сделай эскизы. Или сразу поработай с металлом. Поиграй, как дети играют.
– Нет, – сказал Фринк.
– Веры у тебя нет, – сказал Маккарти. – Ты ведь окончательно ее похоронил, верно? Веру в себя. Очень плохо. Потому что я уверен, ты в состоянии сделать это.
Он отошел от верстака.
«Да, очень плохо, – подумал Фринк. – И тем не менее, это правда. Я не могу по принуждению обрести веру или энтузиазм одной лишь решимостью. Этот Маккарти, – подумал он, – чертовски хороший начальник цеха. Он обладает способностью пришпорить человека, заставить его выложить все свое умение, превзойти себя даже наперекор самому себе. Прирожденный руководитель. Почти ведь вдохновил меня, пусть хоть на мгновение, но вот он отошел, и энергия ушла в песок. Жаль, что не захватил своего оракула. Можно было бы спросить у него совета, воспользоваться плодами его пятитысячелетней мудрости». И тогда он вспомнил, что экземпляр «Книги перемен» есть в комнате отдыха конторы корпорации «У-М». Он прошел через цех в контору, а оттуда в комнату отдыха.
Усевшись на стул из хромированных трубок с пластиковым сиденьем, он записал свой вопрос на обратной стороне конверта: «Следует ли мне заняться частным бизнесом в области прикладного творчества, как мне только что советовали?» После этого он стал бросать монеты.
В последней черте выпала семерка, затем он определил вторую и третью. Нижнее трехстишье, как он определил, было цинь. Все выглядело неплохо, потому что цинь означало творчество. Затем черта четвертая с переходом на восьмерку: инь. И черта пятая тоже дала переход на восьмерку, тоже инь.
«Боже, – подумал он взволнованно, – еще одна черточка инь, и выйдет гексаграмма одиннадцать».
Так, спокойно. Очень благоприятный исход. Или…
Руки его задрожали, позвякивая монетами.
Черта янь и, следовательно, гексаграмма двадцать шесть. Да-чу, Воспитание великим. И та, и другая черты были благоприятными, третьего не было. Он бросил три монеты.
Инь, значит покой.
Открыв книгу, он прочел соответствующее разъяснение:
«Покой. Малое уходит.
Великое приходит.
Большая удача. Успех».
«Значит, я должен поступить так, как сказал Маккарти. Завести свое маленькое дело».
Осталось только определить переходящую черту. Он перевернул страницу. Какой там текст?
Он не мог вспомнить, но скорее всего благоприятный, потому что сама гексаграмма было очень удачной. Союз небес и земли – однако первая и последняя черты были за пределами шестиугольника.
Глаза его нашарили нужное место и тут же выхватили его:
«Стена рушится назад в ров.
Не следует использовать армию.
Пусть твои повеления будут известны в твоем городе.
Упрямство ведет к унижению».
Полное банкротство! Он вскричал от ужаса. Дальше следовал комментарий:
«Перемена, о которой упоминалось в центре гексаграммы, уже начала осуществляться. Стена города погружается назад в ров, из которого была подкопана. Близится роковой час».
Эта была, без всякого сомнения, одна из самых страшных строк в книге, содержащей более трех тысяч строк. А вот суждение гексаграммы, тем не менее, было хорошим.
Так чему же ему следовать? Почему такая огромная разница? Такого с ним еще не случалось. В одном пророчестве смешались и большая удача, и гибель. Что за сверхъестественная судьба? «Я, должно быть, нажал одновременно на две кнопки», – решил он.
Черт, но ведь случиться должно или одно, или другое. А вместе? Разве может одновременно выпасть и большая удача, и гибель?
Или… может быть, ты…
Ювелирный бизнес завершится полным успехом, суждение относится именно к нему. А вот черта, чертова переходящая черта. Она относится к чему-то более глубокому, она указывает на какую-то катастрофу в будущем, возможно, и не связанную с ювелирным делом.
«Но тем не менее, мне уготована какая-то зловещая судьба. Война! – подумал он. – Третья Мировая! Два миллиарда будут убиты, наша цивилизация будет стерта с лица Земли. Водородные бомбы градом падут на нас. Ну и ну! – подумал он. – Что же происходит? Неужели я буду как-то причастен к ее возникновению? Или другой какой-то бедолага, которого я даже не знаю? Или мы все будем виноваты в этом? Во всем виноваты эти физики с их теорией синхронности, по которой каждая частица неразрывно связана со всеми остальными: любой случайный шаг может нарушить равновесие вселенной. И все это превращает жизнь в забавную шутку, над которой некому будет посмеяться. Я открываю книгу и читаю отчет о будущих событиях, которые сам бог затеял по рассеянности и о которых хотел бы забыть. А кто я есть? Стоит ли меня принимать во внимание? Мне нужно забрать свои инструменты и электрооборудование у Маккарти, открыть мастерскую и заняться своим пустячным бизнесом, не обращая никакого внимания на эту последнюю жуткую строку, работать, творить по своему собственному разумению до самого конца, стараться изо всех сил, пока не рухнут стены на всех нас, на все человечество. Вот о чем поведал мне оракул. Злой рок скоро уничтожит нас всех, так или иначе, но пока что у меня есть, чем заняться. Я должен воспользоваться своим разумом, своими руками. Суждение относилось только лично ко мне, а последняя строка – ко всем нам. Слишком уж ничтожен я сам по себе, могу только прочесть то, что написано, поднять взор к небу и склонить голову, а затем упорно трудиться, как если бы я ничего не знал из того, что ждет меня впереди. Оракул не ожидает от меня ничего иного, не ждет, что я начну бегать туда-сюда по улицам и вопить что есть мочи, привлекая внимание прохожих. А может ли кто-нибудь из нас изменить ситуацию. Все мы вместе или кто-то по-настоящему великий, или кто-то по-настоящему счастливый сможет оказаться в нужном месте. Совершенно случайно, в результате слепой удачи. И вся наша жизнь, вся наша планета висят на тонком волоске этой случайности».
Закрыв книгу, он пошел из комнаты отдыха и вышел в цех. Увидев Маккарти, он помахал ему рукой, чтобы тот отошел в сторону, и они могли бы продолжить разговор.
– Чем больше я думаю об этом, – сказал Фринк, – тем больше мне нравится твоя идея.
– Прекрасно, – сказал Маккарти. – Теперь послушай. Нужно сделать вот что. Ты можешь раздобыть денег у Уиндема-Матсона. – Он подмигнул Фринку. – Я придумал, каким образом. Я собираюсь тоже бросить эту работу и присоединиться к тебе. Ты видел мои эскизы? Разве они плохи? Ведь хорошие же, я знаю.
– Конечно, – сказал Фринк, несколько смутившись.
– Давай встретимся вечером после работы, – сказал Маккарти, – у меня дома. Приходи часов в семь, пообедаешь со мной и с Джоанной, если только вытерпишь мою ребятню.
– О'кей, – заключил Фринк.
Маккарти хлопнул его по плечу и отошел.
«Я проделал большой путь, – сказал Фринк самому себе, – за эти десять минут».
Страха и тревоги уже не было, был только азарт.
«Все произошло так быстро», – подумал он, подойдя к своему верстаку и собирая инструменты. Наверное, такие перемены так и происходят. Появляется благоприятная возможность…
«Всю жизнь я ждал этого. Когда оракул говорит: „Что-то должно быть достигнуто“, он именно это и имеет в виду. Время поистине великое. Какое сейчас время? Именно в этот момент? Оракул говорит, что приближается „Воспитание великим“. Инь становится янем. Все движется. Черта скользит и появляется новое мгновение. Я так спешил, что не заметил этого, возможно, ошибся, выхватив взглядом не то место. Держу пари, что именно поэтому я и наткнулся на эту жуткую строку, и благоприятная гексаграмма стала зловещей. Какой же я осел!»
Однако, несмотря на свое возбуждение и оптимизм, он не мог просто взять и выбросить из головы эту строку.
«И все же, – подумал он с усмешкой, – придется постараться. Вдруг до вечера удастся забыть о ней, будто ничего и не случилось. Да я почти уверен, потому что это совместное с Эдом предприятие, действительно, может вылиться в нечто крупное. Я уверен, что у него безошибочный нюх. Да и я еще не сказал последнего слова. Сейчас я ничего из себя не представляю, но если я смогу провернуть всю эту затею, то, может быть, мне удастся вернуть Юлиану. Я знаю, что ей нужно, она заслуживает человека, представляющего из себя кое-что, имеющего вес в обществе, а не какого-то там чокнутого. Когда-то в прежние времена, мужчины были мужчинами. Тогда, до войны, а сейчас… Не удивительно, что она скитается с одного места на другое, от одного мужчины к другому, ищет что-то и даже осознает, кто она есть и каковы ее биологические потребности. Но я-то знаю, и эта затея Маккарти – что бы там ни было – поможет мне ради нее добиться успеха».
Роберт Чилдан закрыл магазин «Американские художественные промыслы, инк.» на обед. Обычно он переходил улицу и ел в кафе напротив. И всегда он уходил не больше, чем на полчаса, а сегодня и того меньше – на двадцать минут. Воспоминания о тяжких испытаниях, перенесенных им при встрече с мистером Тагоми и персоналом торгового представительства, совершенно испортили ему аппетит.
Возвратившись в магазин, он твердо сказал себе: пора менять тактику, и, не отзываясь на телефонные вызовы, все дела устраивать в магазине.
На визит к Тагоми ушло около двух часов, это очень много. Уже почти два – открываться снова слишком поздно. За целых полдня он продал всего одну вещь – эти часы с Микки-Маусом – довольно дорогой предмет, но…
Он открыл дверь магазина, подпер ее и вошел в подсобку повесить пальто.
Когда он вновь появился, то обнаружил в магазине покупателя. Белого. «Ну и ну, – подумал он. – Сюрприз».
– Добрый день, сэр, – сказал Чилдан. Он слегка поклонился. Вероятно, какой-нибудь пинки. Худой, довольно смуглый, хорошо, по моде одетый, а держится скованно, и лицо поблескивало от пота.
– Добрый день, – пробормотал посетитель.
Он двигался по магазину, осматривая витрины.
Затем он неожиданно подошел к прилавку, сунул руку в пальто, достал небольшой кожаный футляр для визитных карточек и выложил разноцветную, изысканно отпечатанную карточку.
На карточке была эмблема Империи и воинские знаки отличия. Военно-морской флот. Адмирал Харуша. Роберт Чилдан с волнением рассматривал ее.
– Корабль адмирала, – объяснил покупатель, – в настоящее время находится в заливе Сан-Франциско. Авианосец «Сёкаку».
– О, – отозвался Чилдан.
– Адмирал Харуша до сих пор еще не посещал Западного побережья, – продолжал объяснять покупатель. – У него масса пожеланий, и среди них – посетить ваш знаменитый магазин. На Родных Островах только и говорят об «Американских художественных промыслах, инк.».
Чилдан поклонился, не в силах дольше скрывать восторг.
– Однако, – продолжал мужчина, – из-за большого количества назначенных встреч адмирал не сможет нанести персональный визит в ваш уважаемый магазин. Поэтому он послал меня. Я – его поверенный.
– Адмирал – коллекционер? – спросил Чилдан.
Мысли его лихорадочно работали.
– Он – любитель искусств. Он истинный знаток, но не коллекционер. То, чего он хочет, предназначено для подарков, а именно: он желает преподнести каждому офицеру своего корабля какой-нибудь ценный исторический предмет, что-либо из легкого стрелкового оружия времен легендарной американской Гражданской войны.
Мужчина на мгновение замолчал.
– Всего на корабле двенадцать офицеров.
«Двенадцать пистолетов времен Гражданской войны, – подумал про себя Чилдан. – Это будет почти десять тысяч долларов».
Он затрепетал.
– Насколько известно, – продолжил поверенный адмирала, – ваш магазин продает такие бесценные старинные предметы, сошедшие со страниц американской истории и, увы, слишком быстро исчезающие в бездне времени.
Подбирая слова самым тщательным образом – позволить себе упустить такой случай, совершить хотя бы одну малейшую оплошность он не мог – Чилдан сказал:
– Да, правда. Я располагаю наилучшим в Тихоокеанских Соединенных Штатах ассортиментом оружия времен гражданской войны. Я буду счастлив оказаться полезным адмиралу Харуша. Должен ли я собрать эту прекрасную коллекцию и привезти на борт «Сёкаку»? Может, к вечеру?
– Нет. Я произведу осмотр здесь.
Двенадцать. Чилдан стал подсчитывать в уме. У него сейчас не было двенадцати, у него было только три. Но он мог бы приобрести двенадцать, если ему повезет, в течение недели через различные каналы, например, посылка авиапочтой с Востока и связи среди местных оптовиков.
– Вы, сэр, – сказал Чилдан, – хорошо разбираетесь в таком оружии?
– Сносно, – сказал мужчина. – У меня есть небольшая коллекция ручного оружия, включая крохотный потайной пистолет, выполненный в виде костяшки домино. Приблизительно 1840 года.
– Прелестная вещица, – сказал Чилдан.
Он направился к запертому столу, чтобы достать несколько пистолетов для проверки их поверенным адмирала Харуша.
Когда он вернулся, то увидел, что покупатель выписывает чек. Поверенный оторвался от своего занятия и сказал:
– Адмирал желает уплатить вперед. Задаток в размере пятнадцати тысяч долларов ТША.
Комната перед глазами Чилдана поплыла.
Однако ему далось сохранить спокойствие, даже придать себе несколько скучающий вид.
– Как пожелаете. В этом нет необходимости – простая формальность.
Поставив кожаную, с фетровыми накладками коробку на прилавок, он сказал:
– Вот исключительно редкий кольт сорок четвертого калибра выпуска 1860 года. – Он открыл коробку. – Черный порох и пули. Такие поставлялись в армию США. Парни в голубом носили это оружие при себе, например, во время второго похода на Юг.
Поверенный весьма продолжительное время изучал кольт-44. Затем, подняв глаза, холодно сказал:
– Сэр, это подделка.
– А? – непонимающе спросил Чилдан.
– Возраст этого образца не более шести месяцев. Сэр, представленный вами предмет – подделка. Я глубоко сожалею. Но смотрите. Вот это дерево рукоятки подвергнуто искусственному старению с помощью химикатов. Стыдно.
Он отложил револьвер.
Чилдан поднял его и безмолвно повертел в руках. Он не мог ничего придумать, ничего сказать. Наконец он вымолвил:
– Этого не может быть.
– Имитация подлинного исторического оружия. Ничего более. Я боюсь, сэр, что вас обманули. Наверное, какой-нибудь недобросовестный агент. Вы должны заявить об этом в полицию Сан-Франциско.
– Я весьма сожалею. Возможно, и остальное у вас здесь – подделки. Может быть, вы, сэр, владелец и продавец таких изделий, не в состоянии отличить фальшивки от подлинника?
Наступила пауза.
Протянув руку, посетитель поднял наполовину заполненный чек, положил его в карман, спрятал авторучку и поклонился.
– Очень жаль, сэр, но я определенно не могу, увы, вести дела с «Американскими художественными промыслами, инк.». Адмирал Харуша будет разочарован. Но войдите и вы в мое положение.
Чилдан не отрывал взгляда от пистолета.
– До свидания, сэр, – сказал мужчина. – Последуйте, пожалуйста, моему скромному совету, наймите какого-нибудь эксперта, чтобы он мог осматривать ваши приобретения. Ваша репутация… Я уверен, что вы понимаете.
– Сэр, если бы вы могли, пожалуйста… – промямлил Чилдан.
– Не волнуйтесь, сэр. Я никому не расскажу об этом. Я скажу адмиралу, что, к сожалению, ваш магазин сегодня был закрыт.
Мужчина остановился у двери.
– Ведь мы оба, все-таки, белые.
Еще раз поклонившись, он ушел.
Оставшись один, Чилдан продолжал держать пистолет в руках.
«Этого не может быть, – подумал он. – Но это случилось. Господь всемогущий на небесах! Я уничтожен! Я потерял пятнадцать тысяч долларов! И мою репутацию, если это выплывет наружу. Если бы только этот человек, поверенный адмирала Харуша, оказался не болтлив! Я покончу с собой! Я потеряю этот магазин. Я не смогу продолжать, это факт. С другой стороны, может быть, этот человек заблуждается, может быть, он лжет. Он был подослан „Историческими предметами США“, чтобы меня убрать. Или „Первоклассными произведениями искусства“. В любом случае, кем-нибудь из конкурентов. Пистолет, без сомнения, подлинный. Как мне подтвердить это?» – Чилдан стал рыться в памяти.
«Ага. Я отдам этот пистолет на проверку в Калифорнийский Университет в отдел экспертизы. Кого-нибудь там я должен знать или, во всяком случае, когда-то был знаком. Уже один раз такой вопрос всплывал. Подозрение на подделку старинного мушкета».
Торопясь, он дозвонился до одного из городских агентов по доставке и потребовал, чтобы ему немедленно прислали рассыльного.
Затем он завернул пистолет и написал записку в университетскую лабораторию с просьбой провести профессиональную оценку даты изготовления оружия и как можно скорее позвонить ему по телефону.
Прибыл рассыльный. Чилдан передал ему записку и пакет с адресом и велел ему нанять вертолет. Рассыльный ушел, а Чилдан принялся расхаживать взад и вперед по магазину.
Из Университета позвонили в три часа.
– Мистер Чилдан, вы хотели, чтобы этот пистолет был проверен и была определена его подлинность – действительно ли это подлинный кольт сорок четвертого калибра образца 1860 года.
Наступила пауза, во время которой Чилдан в страхе сжимал в руке телефонную трубку.
– Вот заключение лаборатории. Это копия, выполненная посредством литья в пластмассовую форму, кроме рукоятки, отделанной древесиной ореха. Серийные номера деталей подделаны. Корпус пистолета не подвергался цементации с целью упрочения. Как бурая, так и синяя поверхности деталей затвора получены посредством современной быстродействующей технологии, весь пистолет подвергнут искусственному старению с тем, чтобы он производил впечатление долго бывшего в употреблении оружия.
– Человек, принесший его мне для оценки… – затараторил в трубку Чилдан.
– Скажите ему, что его надули, – произнес сотрудник лаборатории. – Хотя и весьма искусно. Работа очень хорошая, выполнена настоящим умельцем. Только взгляните, у настоящего оружия детали со временем приобретают синеватый оттенок. Здесь же добились того же результата с помощью заворачивания в кусок кожи и последующего нагрева в атмосфере цианистых паров. Это очень сложный технологический процесс с точки зрения современной техники. Но он выполнен очень добротно и в хорошо оборудованной мастерской. Мы обнаружили частицы порошков, применяющихся при шлифовке и полировке, причем весьма необычных. Мы сейчас не можем еще доказать, но есть уверенность, что существует целая отрасль промышленности, выпускающая такие подделки. Она безусловно существует. Мы довольно часто сталкиваемся с подобными изделиями.
– Да нет, вряд ли, – сказал Чилдан. – Это только слухи. Я могу с полной уверенностью сказать, что здесь вы заблуждаетесь.
Он просто кричал в трубку, преисполненный благородного негодования.
– Мне-то уж с моей работой это было бы доподлинно известно. Как вы думаете, зачем я послал вам сегодня этот пистолет? Потому что мне сразу же показалось, что это подделка. У меня же многолетний опыт. А такие подделки очень редки, их можно расценивать просто как шутку, как чью-то неосторожную шалость.
Он замолчал, переводя дух.
– Спасибо вам за то, что вы подтвердили мои собственные опасения. Пришлите счет за это на мое имя. Спасибо.
Затем тут же достал свои записки и стал выяснять происхождение пистолета.
Как он попал к нему? От кого?
Как выяснилось, пистолет пришел от одного из крупнейших оптовых поставщиков Сан-Франциско, «Ассоциация Рея Келвина» на улице Ван-Несс. Он тут же позвонил туда.
– Мне нужно поговорить с мистером Кельвином, – сказал он.
Теперь уже его голос несколько окреп.
Вскоре послышалось сердитое, очень недовольное «Да»!
– Это Боб Чилдан, «АХП, инк.», Монтгомери-стрит. Рэй, у меня к вам одно очень тонкое, деликатное дело. Я хотел бы встретиться лично в любое время сегодня в твоей конторе или любом другом месте. Поверьте, вы должны внимательно отнестись к моей просьбе.
К своему удивлению, он обнаружил, что снова во всю орет в трубку.
– Лады, – ответил Рэй Келвин.
– Никому не говорите, это строго между нами.
– В четыре?
– В четыре, – согласился Чилдан. – У вас в конторе. Пока.
Он с такой яростью хлопнул трубкой, что аппарат свалился с прилавка на пол. Опустившись на пол, он подобрал его и водрузил на прежнее место.
Оставалось еще полчаса до выхода. Он принялся вышагивать по магазину, чувствуя свою беспомощность. Что делать?
Идея! Он позвонил в редакцию газеты «Геральд» на Маркет-стрит.
– Скажите, пожалуйста, – сказал он, – находится ли в гавани авианосец «Сёкаку», и если находится, то давно ли? Я был бы признателен за эту информацию от вашей уважаемой газеты.
Мучительное ожидание, затем снова голос девушки.
– Согласно нашей справочной службе, – сказала она. – «Сёкаку» лежит на дне Филиппинского моря.
Она еле сдерживала смех.
– Он был потоплен американской подводной лодкой в 1945 году. У вас еще будут к нам вопросы, сэр?
Очевидно, там, в редакции, высоко оценили сумасбродную выходку, которую с ним сыграли.
Он положил трубку. Авианосец «Сёкаку» не существует уже семнадцать лет, также как и, вероятно, адмирал Харуша. Этот человек был мошенником, но тем не менее… он оказался прав, кольт сорок четвертого калибра был подделкой.
Чилдан никак не мог уловить смысла этой затеи.
Возможно, этот человек – какой-нибудь делец, которому захотелось завладеть рынком стрелкового оружия времен Гражданской Войны и, будучи компетентным в этой области, он распознал подделку, профессионал из профессионалов.
Только профессионал смог бы сделать это, тот, кто занимается этим бизнесом сам. Простой коллекционер ничего бы не заметил.
У Чилдана отлегло от сердца. Значит, немногие смогли бы обнаружить обман, скорее всего, вообще никто. И вряд ли он поделится с кем-то еще своей тайной.
Плюнуть на это дело?
Поразмыслив, он решил, что не стоит.
Нужно тщательно все проверить, а прежде всего вернуть потраченные деньги, потребовать от Рэя Келвина возмещения, и нужно договориться с лабораторией насчет оценки всего остального.
Однако предположим, что многие из его товаров – не подлинники?
Тяжелое дело.
Значит, остается одно. Он помрачнел, охваченный отчаянием.
Нужно идти к Рэю Келвину, припереть его, настоять на том, чтобы тот проследил путь подделки до самого источника. Возможно, он также невиновен, а может быть и нет. В любом случае, нужно сказать ему, что больше никаких подделок я покупать у него не буду.
«Он будет вынужден смириться с потерей денег», – решил Чилдан. – «Он, а не я. Если же он захочет, то я свяжусь с другими розничными торговцами, расскажу им обо всем и погублю его репутацию. С какой стати я должен один за все отдуваться? Пусть отвечают те, кто повинен в этом, пусть сами едят кашу, которую заварили». Но проделать это надо с особой секретностью, все должно быть чисто конфиденциально.
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:13 | Post # 6 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8768
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | Глава 5
Телефонный звонок от Рэя Келвина озадачил Уиндема-Матсона. Он никак не мог понять, в чем дело, то ли из-за торопливой манеры говорить, свойственной Рэю Келвину, то ли из-за того, что когда звонил Келвин – а было это в половине двенадцатого вечера – Уиндем-Матсон развлекался с посетительницей в своем номере в отеле «Муромачи».
– Поймите, мой друг, – сказал Келвин, – мы отсылаем вам последнюю партию товаров, полученных от ваших людей. Я отослал бы всю ту дрянь, которую вы подсунули раньше, но мы уже оплатили ее полностью, кроме этой последней партии. Присланный вами счет датируется восемнадцатым мая.
Разумеется, Уиндем-Матсон хотел знать причину.
– Вся партия состоит из паршивых подделок.
– Но вы же знали об этом.
Он был ошарашен.
– Я имею в виду то, Рэй, что вы всегда были осведомлены о положении дел.
Он окинул взглядом комнату: девушка куда-то исчезла, наверное, вышла в туалет.
– Я знал, что это подделки, – сказал Келвин. – Я говорю не об этом. Я имею в виду их вшивое качество. Меня на самом деле совсем не интересует, действительно ли каждый из присылаемых вами пистолетов применялся во время Гражданской войны. Все, что меня заботит, так это то, чтобы каждый предмет в вашем наборе, будь то кольт сорок четвертого калибра или что-то подобное, соответствовало определенным стандартам. Вам известно, кто такой Роберт Чилдан?
– Да.
Он что-то смутно помнил, хотя в это мгновение и не мог с уверенностью сказать, кому точно принадлежит эта фамилия. Наверное, какой-то шишке.
– Он был сегодня у меня в конторе. Я звоню из конторы, а не из дома: мы еще до сих пор разбираемся. Так вот, он пришел и долго бушевал по этому поводу. Он прямо-таки взбесился, его трясло. Будто бы какой-то его солидный клиент, какой-то японский адмирал зашел сам или велел зайти своему поверенному. Чилдан говорит о заказе на двадцать тысяч, но это скорее всего преувеличение. Во всяком случае: произошло то – и тут у меня нет причин сомневаться – пришел японец, захотел совершить покупку, один лишь раз взглянул на экземпляр кольта сорок четвертого калибра, состряпанного вашими людьми, увидел, что это подделка, положил свои деньги в карман и удалился. Что вы скажете на это?
Уиндем-Матсон сразу не нашелся, что сказать, но про себя тут же отметил, что это Фринк, или Маккарти. Они что-то пообещали, и вот результат. Но представить себе, что же именно они совершили, он так и не смог. Он никак не мог уразуметь, в чем суть рассказанного Келвином.
Его охватил какой-то суеверный ужас.
Эти двое – как они сумели откопать экземпляр, сделанный еще в прошлом феврале? Он допускал, что они могут пойти в полицию или в редакцию газеты, или даже обратиться к марионеточному правительству этих «пинки» в Сакраменто, и, конечно, он сам породил все это. Жуть. Он не знал, что ответить Келвину, он что-то лепетал, одно и то же, несчетное число раз, и в конце концов ему удалось закруглить разговор и положить трубку.
Тут только он понял, что и Рита уже давно вышла из спальни и слышала почти весь их разговор. Она нетерпеливо ходила туда-сюда в черной шелковой комбинации с распущенными длинными волосами, свободно падавшими на обнаженные, слегка тронутые веснушками плечи.
– Позвони в полицию, – сказала она.
«Что ж, – подумал он, – вероятно, дешевле будет предложить им тысячи две, может чуть больше. Они возьмут, это, скорее всего, единственное, чего они добиваются. Мелкие людишки, вроде них, столь же мелко и мыслят. Для них это будет целым богатством. Они вложат его в свой новый бизнес, потратят и через месяц полностью прогорят».
– Нет, – ответил он.
– Почему нет? Вымогательство является преступлением.
Ей трудно было объяснить. Он привык платить людям, это было частью накладных расходов, чем-то вроде платы за услуги, оказываемые фирме. Если сумма было не очень велика. Но в чем-то она была права. Он погрузился в размышления.
«Я дам им эти две тысячи, однако я еще и свяжусь с одним знакомым в Отделе Гражданства, одним инспектором полиции. Пусть они внимательно посмотрят досье на Фринка и Маккарти и попробуют обнаружить что-нибудь полезное. Так что если они вернутся и снова попытаются – сумею как следует прибрать их к рукам. Например, – подумал он, – кто-то говорил мне, что Фринк изменил фамилию и форму носа. Все, что мне нужно сделать, это уведомить германское консульство в Сан-Франциско. Обычное дело. Консул потребует у японских властей его выдачи. Как только этого педераста переведут через демаркационную линию, его тут же отправят в душегубку или в один из тех лагерей в штате Нью-Йорк, которые, я думаю, еще сохранились. А там есть печи».
– Меня удивляет, – сказала девушка, – что кто-то смог шантажировать человека вашего положения.
Она взглянула на него.
– Что ж, вот что я тебе скажу, – произнес он. – Весь этот проклятый бизнес, связанный с историей – абсолютная чушь. Эти японцы – дубины. И я это докажу.
Он встал, прошел в свой кабинет и сейчас же вышел с двумя зажигалками, положив их на кофейный столик.
– Взгляни. Они кажутся совершенно одинаковыми, правда? Так вот, одна из них настоящая реликвия.
Он улыбнулся.
– Возьми их. Пойдем дальше. На рынке коллекционеров стоимость одной из них, возможно, тысяч сорок или пятьдесят.
Девушка осторожно взяла в руки обе зажигалки и принялась их рассматривать.
– Неужели ты не видишь этого?
Он шутливо ее подзадоривал.
– Историчности.
– Что такое историчность?
– Это когда вещь отмечена печатью времени. Послушай. Одна из этих зажигалок была в кармане Франклина Д. Рузвельта, когда на него было совершено покушение, а другая – нет. Одна имеет историческое значение, и еще черт знает какое. Такое же, как и другие вещи, бывшие при нем. Другая не имеет никакого значения. Чувствуешь историчность одной из них?
Он продолжал подзадоривать.
– Ты не можешь сказать, какая из них обладает историчностью. Вокруг нее нет никакого ореола, или некоего духа ауры.
– Вот здорово, – сказала девушка.
Она вытаращила глаза.
– Это и в самом деле правда, что одна из них была у него в тот день?
– Конечно. И я знаю, какая именно. Теперь понимаешь суть того, что я говорю? Все это жуткое жульничество, они надувают сами себя. Я имею в виду то, что пусть какой-то пистолет был в какой-то известной битве, ну скажем, при Геттисберге, но он остался точно таким же, как будто его там не было, если только не знать об этом. А это – здесь!
Он постучал себя по лбу.
– Это в мозгу, а не в пистолете. Когда-то я сам был коллекционером. Фактически из-за этого я и занялся этим бизнесом. Я собирал почтовые марки. Английских колоний.
Девушка стояла у окна, сложив на груди руки, и смотрела на огни центра Сан-Франциско.
– Мать и отец часто говорили, что мы бы не проиграли войну, если бы он был жив, – сказала она.
– О'кей, – продолжил Уиндем-Матсон. – Теперь предположим, что в прошлом году канадское правительство, или кто-то там еще, неважно, находит матрицы, с которых делают старые марки, и хороший запас типографской краски…
– Я не верю, что какая-то из этих зажигалок принадлежала Франклину Рузвельту, – сказала девушка.
Уиндем-Матсон расхохотался.
– Так в этом-то как раз и весь смысл моих рассуждений! Я должен это тебе доказать с помощью каких-то допущений, бумаг, удостоверяющих подлинность. Поэтому-то все это и является надувательством, массовым самообманом. Ценность вещи доказывает бумага, а не сам предмет.
– Покажите мне эту бумагу.
– Пожалуйста.
Он вскочил и снова ушел в кабинет, где снял со стены взятый в рамку сертификат Смитсоновского института. Документ и зажигалка обошлись ему возможность доказывать, что он прав, говоря, что слово «подделка» по сути ничего не значит.
– Кольт сорок четвертого калибра есть кольт сорок четвертого калибра, – обратился он к девушке, выходя из кабинета. – Речь здесь идет о размере отверстия дула, о форме, об убийстве и меткости стрельбы, а не о том, когда он сделан. Речь идет о…
Она протянула руку. Он передал ей документ.
– Значит, вот эта подлинная, – сказала она наконец.
– Да, именно эта.
– Мне, пожалуй, пора уходить, – сказала девушка. – Мы еще встретимся с вами в другой раз.
Она положила на столик документ и зажигалку и пошла в спальню, где оставила одежду.
– Зачем? – вскричал он взволнованно. Он последовал за ней.
– Ты же знаешь, что сейчас мы в полной безопасности: жена вернется через несколько недель. Я же объяснял тебе ситуацию. У нее отслоение сетчатки.
– Не в этом дело.
– Тогда в чем же?
– Пожалуйста, вызови мне педикэб, – сказала Рита, – пока я оденусь.
– Я отвезу тебя, – сердито сказал он.
Она оделась и, пока он доставал из шкафа пальто, стала молча бродить по номеру.
Она задумалась, погрузилась в себя, даже казалась несколько угнетенной. Он понял, что прошлое вызывает у людей печаль. «Ну и черт с ним. Зачем это я решил привести именно этот пример? Но ведь она такая молоденькая – я думал, что ей вряд ли известно это имя».
Возле книжного шкафа она пригнулась.
– Вы читали это? – спросила она, вытаскивая книгу.
Прищурившись, он взглянул.
Мрачная обложка. Роман.
– Нет, – сказал он. – Это купила жена. Она много читает.
– Вам бы следовало прочесть эту книгу.
Все еще чувствуя разочарование, он взял книгу и посмотрел название. «Из дыма вышла саранча».
– Это одна из тех, запрещенных в Бостоне книг? – спросил он.
– Она запрещена всюду в Соединенных Штатах и, конечно, в Европе.
Она подошла к двери и остановилась, ожидая его.
– Я слышал об этом Готорне Абендсене.
На самом деле он впервые столкнулся с этой фамилией. Единственное, что он знал об этой книге, это то, что сейчас она очень популярна. Еще одна причуда, еще один пункт массового помешательства. Но нагнулся и положил книгу на место.
– На беллетристику у меня нет времени. Я слишком занят работой.
«Секретарши, – подумал он язвительно, – читают эту дрянь, лежа дома в постели перед тем, как уснуть. Это их возбуждает. Вместо того чтобы заняться чем-нибудь настоящим, чего они боятся, а на самом деле страстно желают».
– Одна из этих любовных историй? – сказал он, сердито открыв дверь в кабинет.
– Нет, – сказала она. – О войне.
Пока они шли по коридору к лифту, она сказала:
– Он пишет то же самое, что говорили мои родители.
– Кто? Этот Аботсон?
– Его теория вот в чем: если бы Джо Зангара не попал в него, то он бы вытянул Америку из депрессии и вооружил бы ее так, что…
Она замолчала, так как они подошли к лифту, где в ожидании стояли люди.
Позже, когда они ехали по ночному городу в «Мерседес-бенце» Уиндема-Матсона, она продолжила рассказ.
– Согласно теории Абендсена, Рузвельт должен был быть ужасно сильным президентом, таким же сильным, как Линкольн. Он показал себя за тот год, когда был у власти, всеми своими действиями и делами. Книга, конечно, не документ. Я имею в виду то, что она написана, как роман. Рузвельт не убит в Майами: он продолжает править страной, и в 1936 году его переизбирают, так что он президент до 1940 года, когда война уже началась. Не понимаете? Он все еще президент, когда Германия нападает на Англию, Францию и Польшу. И он все это видит. Он заставляет Америку стать сильной. Гарнер был на самом деле дрянным президентом. Во многом из того, что произошло, повинен именно он. А затем, в 1940 году, вместо избранного демократа Брикера…
– Это согласно Абелсону, – прервал ее Уиндем-Матсон. Он взглянул на сидевшую рядом девушку.
«Боже, – подумал он, – прочтут какую-то книжонку и вот разглагольствуют!»
– Его гипотеза такова, что в 1940 году вместо сторонников невмешательства Брикера президентом стал Рексфорд Тагуэлл.
Ее чистое хорошенькое лицо, освещенное уличными огнями, раскраснелось от волнения, глаза расширились, она говорила, во всю размахивая руками.
– Он стал активно продолжать антифашистскую линию Рузвельта, поэтому Германия побоялась прийти на помощь Японии в 1941 году. Она не выполнила условия договора. Понимаешь?
Повернувшись к нему, сильно вцепившись в плечо, она почти что крикнула ему в ухо:
– Поэтому Германия и Япония войны проиграли!
Он рассмеялся.
Глядя на него, пытаясь отыскать что-то в его глазах – он не мог понять, что, да к тому же ему приходилось следить за дорогой – она сказала:
Это совсем не смешно. Могло же получиться так, что Соединенные Штаты расколотили бы японцев и…
– Как? – прервал он ее.
– Он как раз все это и изложил.
Она на мгновение замолчала.
– В форме романа. Естественно, там масса замечательного, иначе люди бы не читали эту книгу. Там есть и герой – очень интересный поворот; существуют двое молодых людей, парень служит в американской армии, девушка… Президент Тагуэлл оказывается очень ловким политиком. Он прекрасно понимает, что замышляют японцы, – продолжала она взволнованно. – Об этом можно спокойно говорить: японцы не препятствуют распространению этой книги в ТША. Я где-то прочла, что многие из них ее читали. Она популярна на Родных Островах и вызвала кучу толков и пересудов.
– Послушай, а что он говорит о Пирл Харборе?
– Президент Тагуэлл был настолько предусмотрителен, что велел всем кораблям выйти в море. Поэтому флот Соединенных Штатов не был уничтожен.
– Понятно.
– Поэтому никакого Пирл Харбора и не было. Они напали, но все, чего добились – это утопили несколько мелких суденышек.
– Она называется «Саранча…» – как там?
– «Из дыма вышла саранча». Это цитата из Библии.
– Значит, Япония потерпела поражение, потому что не было Пирл Харбора. Но, послушай, – сказал Уиндем-Матсон, – никакие события, подобные тем, которые пригрезились этому парню, вроде города на Волге, смело названному Сталинградом, никакая оборона не смогла бы добиться большего, чем некоторой отсрочки окончательной развязки. Ничто не могло повлиять на нее. Слушай. Я встречался с Роммелем в Нью-Йорке, когда был там по делам в 1943 году.
Фактически он всего лишь раз, да и то издали, видел Военного Губернатора США на приеме в Белом Доме.
– Какой человек! Какое достоинство и выправка. Я знаю, что говорю, – закончил он.
– Да, было ужасно, – сказала Рита, – когда на место Роммеля пришел этот мерзавец Ламмерс. Вот тогда-то и начались эти повальные убийства и эти концентрационные лагеря.
– Они существовали и тогда, когда губернатором был Роммель. Она махнула рукой.
– Но это скрывалось. Может быть эти бандиты и СС и тогда творили всякие беззакония, но он не был похож на остальных: напоминал прежних прусских военных. Суровый…
– Я скажу тебе, кто на самом деле хорошо поработал в США, – сказал Уиндем-Матсон. – Кто больше всех сделал для возрождения экономики. Альберт Шпеер, а не Роммель и не организация Тодта. Шпеер был лучшим из тех, которых партия направила в Северную Америку. Это он добился, чтобы все эти заводы, тресты и корпорации – все-все – снова заработали, и притом эффективно. Мне хотелось бы, чтобы и у нас здесь было что-нибудь подобное – ведь сейчас в каждой отрасли экономики конкурируют не менее пяти фирм, и при этом несут ужасные убытки. Нет ничего более глупого, чем конкуренция в экономике.
– Не знаю, я не смогла бы жить в этих жутких трудовых лагерях, этих поселках, которые были понастроены на востоке. Одна моя подруга там жила. Ее письма проверяла цензура, и поэтому она не могла рассказать обо всем, пока не переехала снова сюда. Она должна была подниматься в шесть тридцать утра под звуки духового оркестра.
– Ты бы к этому привыкла. У тебя было бы чистое белье, жилье, хорошая еда, отдых, медицинское обслуживание. Что еще нужно? Молочные реки?
Его большой немецкий автомобиль продолжал бесшумно прорезать холодный туман ночного Сан-Франциско.
Мистер Тагоми сидел на полу, поджав под себя ноги. В руках он держал пиалу с черным чаем, на которую сначала подул, а потом улыбнулся мистеру Бейнису.
– У вас здесь прелестное место, – сказал Бейнис. – Здесь какое-то спокойствие, на Тихоокеанском побережье. Там у нас совсем не так.
Уточнять ему не захотелось.
– Под знаком Пробуждения божественное говорит с человеком, – тихо произнес мистер Тагоми.
– Простите?
– Это цитата из Оракула. Реакция сознания на поспешные выводы.
«Вот он о чем», – подумал Бейнис рассеянно и улыбнулся про себя.
– Мы абсурдны, – сказал мистер Тагоми, – потому что живем по книге пятитысячелетней давности. Мы задаем ей вопросы, как будто она живая. Также как и Библия христиан. Многие книги по существу живые. И это совсем не метафора. Дух оживляет их. Правда?
Он заглянул в лицо мистера Бейниса, ожидая реакции.
Тщательно подбирая слова, Бейнис ответил:
– Я слабо разбираюсь в вопросах религии. Это не моя область. Я предпочитаю обсуждать такие вопросы, в которых хоть немного разбираюсь.
На самом же деле у него не было полной уверенности, что ему понятно, о чем говорит мистер Тагоми. «Должно быть, я устал, – подумал мистер Бейнис. – Все, с чем я столкнулся, приобретает какой-то нереальный оттенок. Все будто валяют дурака. Что это за книга пятитысячелетней давности? Эти часы Микки-Мауса, сам мистер Тагоми, хрупкая чашка в руке мистера Тагоми…» Со стены на мистера Бейниса уставилась огромная голова буйвола, грозная и уродливая.
– Что это за голова? – неожиданно спросил он.
– Это, – сказал мистер Тагоми, – не что иное, как создание, которое поддерживало жизнь туземного населения в былые дни.
– Понятно.
– Может быть показать вам искусство забивания буйволов?
Мистер Тагоми поставил чашку на столик и поднялся. Здесь, дома, вечером, он был одет в шелковый халат, комнатные туфли и белый шарф.
– Вот я на железной лошадке.
Он слегка присел.
– На коленях у меня верный винчестер образца 1866 года из моей коллекции.
Он вопросительно взглянул на мистера Бейниса.
– Вас, видимо, утомило путешествие, сэр?
– Боюсь, что да, – ответил Бейнис. – Все это как-то ошеломляет. Заботы о делах…
«И другие», – подумал он. У него болела голова. Узнать бы, можно здесь, на Тихоокеанском побережье, достать хорошие анальгетики, выпускаемые «ИГ Фарбен»? Он привык глотать их, когда болел затылок.
– Все мы должны во что-нибудь верить, – сказал мистер Тагоми. – Нам не дано знать все ответы. И вперед мы тоже заглянуть не в силах. Остается только полагаться на себя.
Мистер Бейнис кивнул.
– У моей жены, возможно, что-нибудь найдется от головной боли, – сказал мистер Тагоми.
Он заметил, что поднял очки и трет лоб.
– Боль причиняют глазные мышцы. Извините меня.
Поклонившись, он вышел из комнаты.
«Что мне сейчас нужно – так это сон, – подумал мистер Бейнис. – Одна спокойная ночь. Или дело в том, что я не в состоянии смело смотреть в лицо возникшей ситуации, уклоняюсь от острых углов?»
Когда мистер Тагоми вернулся, неся стакан воды и что-то вроде пилюли, мистер Бейнис сказал:
– Мне действительно следует попрощаться и отправиться к себе в гостиницу, но вначале я хотел бы кое-что выяснить. Мы, конечно, можем поговорить о делах и завтра, если вас это устроит. Вам сказали о третьей стороне, которая должна присоединиться к нашим переговорам?
Лицо мистера Тагоми на мгновение выразило удивление. Затем удивление исчезло, и лицо его вновь стало спокойным.
– Мне ничего об этом не сказали. Однако это, конечно, интересно.
– С Родных Островов.
– О, – вымолвил мистер Тагоми.
На сей раз на его лице никакого удивления не отразилось, самообладание его было абсолютным.
– Пожилой бизнесмен, удалившийся от дел, – сказал мистер Бейнис. – Он плывет морем. На сегодняшний день он, вероятно, уже недели две в пути. У него предубеждение против воздушных путешествий.
– Человек с причудами, – заметил мистер Тагоми.
Круг его интересов позволяет ему быть хорошо осведомленным о состоянии рынков на Родных Островах. Он сможет дать вам ценную информацию, а в Сан-Франциско он едет все равно для лечения. Все это не так уж важно, но придаст большую точность нашим переговорам.
– Да, – сказал мистер Тагоми. – Он поможет избежать ошибки, связанной с рынком родины. Я не был там больше двух лет.
– Вы хотели дать мне эту пилюлю?
Мистер Тагоми удивленно опустил глаза и увидел, что он до сих пор держит в руках пилюлю и стакан воды.
– Простите меня. Это очень сильное средство, называется заракаин и производится фармацевтической фирмой в одной из провинций Китая. – Разжимая ладонь, он добавил: – Не вызывает привыкания.
– Возможно, этот пожилой господин, – сказал мистер Бейнис, собираясь взять пилюлю, – появится непосредственно в вашем торговом представительстве. Я запишу его фамилию, чтобы ваши люди его не завернули. Встречаться с ним я не встречался, но слышал, что он слегка глуховат и чудаковат. Хотелось бы быть уверенным, что он не разозлится.
Казалось, что мистер Тагоми понимает, о чем идет речь.
– Ему нравятся рододендроны. Счастье его будет полным, если вы сможете подсунуть кого-нибудь, кто смог бы поговорить с ним об этом в течение хотя бы получаса, пока мы будем договариваться о встрече. Да, фамилия. Сейчас я запишу.
Приняв пилюлю, он достал ручку и записал.
– Мистер Шинджиро Ятабе, – прочел мистер Тагоми на листке бумаги.
Он аккуратно вложил его в записную книжку.
– Еще один момент.
Мистер Тагоми медленно поднял чашку за край и изобразил на своем лице внимание.
– Несколько деликатный. Этот джентльмен в стесненном положении. У него почти ничего нет. Некоторые рискованные предприятия в конце его карьеры не привели к успеху. Понимаете?
– И теперь у него нет состояния, – продолжил мистер Тагоми, – возможно он вообще живет на пенсию.
– Вот именно. А пенсия чрезвычайно небогатая. Поэтому ему приходится время от времени ее чем-то подкреплять.
– В нарушение некоторых постановлений, – добавил мистер Тагоми, – правительства Метрополии и его раздутого бюрократического аппарата. Я понял ситуацию. Пожилой джентльмен получает вознаграждение за консультацию, произведенную у нас, не сообщая об этом в свой пенсионный отдел. Следовательно, мы должны держать его посещение в тайне. Им известно только то, что оно проходит курс лечения.
– Вы искушены в делах житейских, – пробормотал Бейнис.
Он потер лоб. Пилюля подействовала, что ли? Его стало клонить ко сну.
– Будучи родом из Скандинавии, вы, несомненно, часто бываете в европейской Цитадели. К слову; вы вылетели из Темпельхофа. Там тоже такое отношение? Вот вы нейтрал. Что вы об этом думаете?
– Я не понимаю, о каком отношении идет речь, – сказал мистер Бейнис.
– К старикам, больным, ущербным, умалишенным, лишним людям разного рода. «Какая польза от новорожденного ребенка?» – спросил один из известных англосаксонских философов. Я зафиксировал в памяти высказывание и много раз задумывался над ним. Сэр, от него нет никакой пользы. В общем смысле.
Мистер Бернес что-то пробормотал, что можно было бы расценить, как проявление уклончивой вежливости.
– Разве не правда, – сказал мистер Тагоми, – что ни один человек не должен быть орудием в руках другого?
Он подался вперед.
– Пожалуйста, выскажите свое нейтральное мнение уроженца Скандинавии.
– Не знаю, – произнес мистер Бейнис.
– Во время войны, – сказал мистер Тагоми, – я занимал небольшую должность в провинции Китая, в Шанхае. Там, в районе Гонкоу было поселение евреев, интернированных императором и его правительством на неопределенный срок. Их жизнь поддерживалась международным Красным Крестом. Советник консульства нацистов в Шанхае требовал, чтобы мы вырезали евреев. Я запомнил ответ моего начальника. Вот он: «Это не соответствует нашим представлениям о человечности». Требование было отвергнуто, как варварское. Это произвело на меня большое впечатление.
– Понимаю, – пробормотал мистер Бейнис. Он спрашивал себя, куда этот человек пытается его загнать. Он насторожился: все его чувства обострились.
– Евреи, – сказал мистер Тагоми, – всегда трактовались нацистами, как азиаты, не принадлежащие к белой расе. Сэр, смысл этих утверждений никогда не терялся из виду высокопоставленных лиц в Японии, даже у членов военного кабинета. Я никогда не обсуждал этого вопроса с гражданами Рейха, с которыми встречался.
Мистер Бейнис прервал его:
– Что ж, я не немец, и поэтому вряд ли могу говорить за Германию.
Он встал и направился к двери.
– Завтра мы возобновим этот разговор. Извините меня, пожалуйста. Мне сейчас трудно соображать.
На самом деле мысли стали сейчас совершенно ясными. «Нужно убираться отсюда, – подумал он. – Этот человек слишком далеко меня затянул».
– Простите глупость фанатизма, – сказал мистер Тагоми.
Он тоже направился к двери.
– Философские затруднения ослепили меня так, что я перестал замечать, что происходит с ближним. Сюда.
Он позвал кого-то по-японски, и дверь отворилась. Появился молодой японец, слегка поклонился и воззрился на мистера Бейниса.
«Мой водитель, – подумал мистер Бейнис. – Вероятно, мои донкихотские выходки в полете с этим… как его… Лотце… каким-то образом дошли до японцев через неизвестные мне связи. Жаль, что я разболтался с этим Лотце. Да. Не запоздало ли мое раскаяние? Я вовсе не подхожу для этого, совсем напротив. Ничего общего».
Но потом он подумал, что швед, скорее всего, так бы и разговаривал с Лотце.
«Значит все правильно, ничего не случилось. Я что-то стал слишком осторожен, переношу способ жизни из другой обстановки в эту. Фактически здесь я могу очень вольно высказываться о многом, это факт. И я должен к этому привыкнуть».
И все же его воспитание и привычки восставали против этого. Кровь в венах, кости, все внутренности противились этому.
«Раскрой рот, – говорил он себе, – мели что-нибудь, что угодно, высказывай любое мнение. Ты должен, иначе нечего ждать от операции успеха».
И он сказал:
– Возможно, ими движут какие-то подсознательные внутренние побуждения, вроде тех, о которых говорил Юнг.
Мистер Тагоми кивнул.
– Да, я читал Юнга. И я понимаю вас.
Они пожали друг другу руки.
– Завтра утром я позвоню, – сказал мистер Бейнис. – Спокойной ночи, сэр.
Он поклонился, мистер Тагоми тоже поклонился в ответ.
Молодой улыбающийся японец вышел первым и что-то сказал мистеру Бейнису, но он не разобрал, что.
– Да? – переспросил Бейнис.
Он снял с вешалки пальто и вышел на крыльцо.
– Он обратился к вам по-шведски, сэр, – объяснил мистер Тагоми. – Он прослушал курс истории Тридцатилетней войны в Токийском университете и был очарован вашим великим героем Густавом-Адольфом.
Мистер Тагоми сочувственно улыбнулся.
– Однако совершенно ясно, что его попытки овладеть столь чуждым лингвистическим языком безнадежны. Без сомнения, он пользовался одним из курсов, записанных на пластинки: он студент, а такие курсы обучения очень популярны среди студентов, вследствие своей дешевизны.
Молодой японец, очевидно, не понял ничего по-английски, поклонился и улыбнулся.
– Понимаю, – пробормотал Бейнис. – Что ж, я желаю ему удачи. «У меня собственно лингвистические проблемы, – подумал он. – Совершенно очевидно».
Боже мой, студент – японец по пути в гостиницу, конечно же, попытается заговорить с ним по-шведски. Мистер же Бейнис едва понимал этот язык, и то только тогда, когда на нем говорили совершенно правильно, а не тогда, когда будет пытаться говорить молодой японец, проходивший курс обучения с помощью грампластинки.
«Но от меня он так никогда и не сможет ничего добиться, – подумал он. – Хотя все время будет пытаться, так как это его единственный шанс: вероятно, он больше никогда не встретится со шведом».
Мистер Бейнис тяжко вздохнул. Какие же муки предстоят для них обоих!
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:14 | Post # 7 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8768
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | Глава 6
Ранним утром, наслаждаясь прохладой и ярким солнечным светом, Юлиана ходила по продовольственным магазинам. Она не спеша прогуливалась по тротуару с двумя бумажными коричневыми пакетами, останавливаясь возле каждой витрины и изучая ее содержимое. Торопиться ей было некуда.
А в аптеке ей что-нибудь нужно? Она задумалась. Ее смена в зале дзюдо начинается после полудня, утром у нее масса свободного времени. Устроившись на высоком стуле перед прилавком, она поставили сумку и принялась листать журналы.
В свежем «Лайфе» была статья, называвшаяся «Телевидение в Европе: взгляд в будущее». Она с интересом пробежала ее и увидела фотографию немецкой семьи, смотревшей прямо у себя дома телепередачу. В статье говорилось, что теперь изображение из Берлина передается уже в течение четырех часов ежедневно, а когда-нибудь телевизионные станции будут во всех крупных городах Европы. К 1970 году одна такая станция будет построена и в Нью-Йорке.
На одном из снимков были инженеры по электронной технике из Рейха в одной из лабораторий Нью-Йорка. Они помогали местному персоналу разрешить возникающие перед ними проблемы. Было очень легко отличить немцев от остальных. У них был присущий только им здоровый, чистый, уверенный энергичный вид.
Американцы же выглядели как обыкновенные люди. Эти могли быть кем угодно.
Было видно, как один из немецких специалистов на что-то указывает, и американцы сосредоточенно пытаются вникнуть, что же именно он имеет в виду. «Похоже, что и зрение у них получше, чем у нас, – решила она, – да и питание получше, чем у нас за последние двадцать лет. Нам когда-то говорили, что они могут видеть такие вещи, которые никто другой видеть не может. Может витамин „А“? Интересно все же – сидеть дома и видеть весть мир на экране маленькой серой трубки. Если эти нацисты могут летать туда-сюда между Землей и Марсом, почему бы им не завести у себя телевидение? Думаю, что мне бы больше нравилось смотреть на эти смешные представления, видеть, как на самом деле выглядит Боб Хоуп и Дюран, чем бродить по безжизненному Марсу. Может быть, в этом и вся загвоздка», – подумала она.
Она поставила журнал обратно на стеллаж.
У нацистов совершенно отсутствует чувство юмора, так зачем же им обзаводиться телевидением? Как-никак, а они поубивали почти всех знаменитых комиков. Правда, все они были евреями. По сути они, как она себе это представляла, уничтожили почти всю индустрию развлечений. Интересно, как это еще Хоупу сходит с рук то, что он говорит. Разумеется, он работает в Канаде, а там чуть посвободнее. Но ведь Хоуп действительно говорит слишком смело о некоторых вещах. Вроде этой шутки о Геринге, в которой Геринг покупает Рим и велит перевезти его в свою берлогу в горах и выстроить там заново, или же о том, что он возрождает христианство, чтобы его любимцы-львы – имели что-нибудь на…
– Вы хотите купить этот журнал, мисс?
Маленький высохший старичок, державший аптеку, подозрительно обратился и к ней.
Она виновато положила на место номер «Ридерз Дайджест», который начала перелистывать.
И снова Юлиана, прогуливаясь по тротуару со своими сумками, размышляя о том, что, возможно, Геринг будет новым фюрером, когда умрет Борман. Он чем-то отличался от остальных. Единственным, благодаря чему Борман выдвинулся на первый план, было раболепие, перед которым не устоял Гитлер, когда стало ясно, что он вот-вот начнет разлагаться, и только те, кто был его непосредственным окружением, понимали, когда именно это начнется. Старый Геринг в это время был, как всегда, в своем дворце в горах.
Геринг должен был занять место Гитлера, потому что именно его Люфтваффе уничтожило сначала английские локационные станции, а затем покончило с королевскими военно-воздушными силами. Гитлер вместо этого, скорее всего, приказал бы разбомбить Лондон, так же, как он разбомбил Роттердам.
Но, скорее всего, место достанется Геббельсу. Об этом говорят все. Так же, как и о том, что оно не должно достаться этому жуткому Гейдриху. «Он бы перебил всех нас. Это же настоящий мясник. Кто мне нравится, – подумала она, – так это Бальдур фон Ширах. Он единственный выглядит в какой-то степени нормальным. Но у него нет ни малейшего шанса».
Свернув, она поднялась по ступенькам на крыльцо старого деревянного дома, где жила.
Когда она отперла дверь квартиры, то увидела Джо Чиннаделла там, где она его оставила – лежащим на животе посередине кровати, свесив руки. Он все еще спал.
«Нет, – подумала она. – Он же не может оставаться здесь вечно. Его грузовик ушел. Он отпустил его? Очевидно».
Войдя в кухню, она свалила сумки с едой на стол рядом с тарелками от завтрака.
«Но хотел ли он отпустить его?» – спросила она себя. Вот это ее интересовало.
Что за странный человек. Он тратил на нее столько энергии, не отпуская ее всю ночь, и все же это происходило так, будто его здесь и не было, будто он не осознавал, что делает. Мысли его были заняты чем-то другим.
Она принялась привычно перекладывать продукты в старый холодильник фирмы «Дженерал электрик», с дверцей наверху, потом взялась за стряпню.
«Может быть, он так часто этим занимается, что уже привык, – решила она, – это стало его второй натурой. Тело совершает движения так же автоматически, как мое, когда я сейчас кладу тарелки в раковину. Он мог бы делать это, если бы даже удалить три пятых его мозга, как лягушка на уровне биологии, на уровне голых рефлексов».
– Эй, – позвала она, – просыпайся.
Джо пошевелился в кровати и засопел.
– Ты слышал, что отмочил Боб Хоуп по радио позапрошлым вечером? Он рассказал одну смешную историю о том, как немецкий майор допрашивает каких-то марсиан. Марсиане не могут предъявить документы, удостоверяющие, что их предки были арийцами. Слышали? Поэтому немецкий майор шлет донесение в Берлин, что Марс населен евреями.
Войдя в комнату, где лежал на кровати Джо, она добавила:
– И что они ростом в полметра и имеют две головы. Ты знаешь, как это может подать Боб Хоуп.
Джо открыл глаза и, молча, не мигая смотрел на нее. Подбородок его почернел от щетины, темные глаза наполнились болью.
Она тоже притихла.
– что с тобой? – наконец вымолвила она. – Ты боишься?
«Нет, – подумала она, – это Френк боится, а этот – не знаю».
– Старый плут уехал, – сказал Джо, приподнявшись.
– Что же ты собираешься делать?
Она присела на край кровати, вытирая руки посудным полотенцем.
– Я перехвачу его на обратном пути. Он ничего никому не скажет. Он знает, что я сделал бы для него то же самое.
– С тобой уже было так раньше? – спросила она.
Джо не ответил. «Значит, ты знал, что грузовик уходит, – сказала себе Юлиана. – Теперь я знаю это точно».
– А если он выберет другой маршрут? – спросила она.
– Он всегда ездит по шоссе номер пятьдесят и никогда по сороковому. Там у него как-то вышла авария. Несколько лошадей вышли на дорогу, и он в них врезался. В Скалистых Горах.
Подобрав со стула одежду, он начал одеваться.
– Сколько тебе лет, Джо? – спросила она, когда он задумался, обнаженный.
– Тридцать четыре.
«Тогда, – подумала она, – ты должен был участвовать в войне». Она не видела явных физических дефектов: тело было стройным, ладным, длинноногим. Джо, заметив, как она внимательно изучает его, нахмурился и отвернулся.
– Я что, не могу посмотреть? – спросила она.
Она на самом деле удивилась. Ну почему бы и не посмотреть? Всю ночь она была с ним, а теперь такая стеснительность.
– Мы что – тараканы? – спросила она. – Мы не можем выдержать зрелище друг друга на свету и потому должны забираться в щели?
Раздраженно засопев, он прямо в трусах и носках направился в ванную. Он уже начал набирать горячую воду в чашку для бритья.
На руке она увидела татуировку, синюю букву «К».
– Что это? – спросила она. – Твоя жена? Конни? Корина?
Умываясь, Джо выговорил:
– Каир.
«Что это экзотическое имя?» – подумала она с завистью, а потом почувствовала, что краснеет.
– Я действительно глупая, – сказала она.
Тридцатилетний итальянец из занятой нацистами части мира… он участвовал в войне, все верно, но на стороне держав Оси. И он сражался под Каиром: татуировка была связующим звеном меж немцами и итальянцами, ветеранами этой компании – знаком победы над британо-австралийской армией, под командой генерала Готта, которой добился Роммель и его африканский корпус.
Она вышла из ванной, вернулась в комнату и начала застилать постель. Руки не слушались ее.
Аккуратной стопкой на стуле лежало все имущество Джо: одежда, небольшой плоский чемодан, личные вещи. Среди них она заметила покрытую бархатом коробочку, похожую на футляр для очков.
Подняв ее, она открыла и заглянула внутрь.
«Ты действительно сражался за Каир, – думала она, глядя на Железный Крест Второй степени с надписью и датой 10 июня 1945 года, выгравированной на планке, к которой крепился крест. – Не все из них получили такую награду, только самые доблестные. Интересно, что же ты совершил такого, ведь тогда тебе было всего семнадцать лет?»
Джо повернулся как раз в то мгновение, когда она вынула орден из обитой бархатом коробочки. Она почувствовала его присутствие и виновато вскочила на ноги, но он, казалось, не сердился на нее.
– Я только посмотрела, – сказала Юлиана. – Прежде я никогда не видела такого ордена. Роммель лично приколол его к твоему мундиру?
– Его вручил мне генерал Байерларн. Роммеля к тому времени уже перевели в Англию, чтобы завершить ее разгром.
Голос его был спокоен, но рука непроизвольно потянулась ко лбу, и пальцы, как расческа, воткнулись в шевелюру, как бы расчесывая ее. Юлиана решила, что это хронический нервный шок.
– Расскажешь? – спросила Юлиана, когда он возвратился в ванную и продолжил бритье.
Однако, побрившись и приняв горячий душ, Джо Чиннаделла совсем мало рассказал ей, во всяком случае ничего, что было бы похоже на тот рассказ, который ей хотелось бы услышать.
Два его старших брата участвовали еще в Эфиопской кампании, в то время как он, тринадцатилетний, был в фашистской молодежной организации в Милане, его родном городе. Позже, братья служили в знаменитой артиллерийской батарее, в которой командовал майор Рикардо Парди, а когда началась Вторая Мировая война, Джо уже был в состоянии присоединиться к ним.
Они участвовали в сражении под Грациани. Их техника, особенно танки, была ужасной. Англичане подбивали их, даже старших офицеров, как кроликов. Люки танков во время боя приходилось закрывать мешками с песком, чтобы они случайно не открылись.
Майор Парди подбирал выброшенные артиллерийские снаряды, чистил и смазывал их, а потом стрелял ими. Его батарея остановила отчаянное наступление генерала Уэйвелла в 1943 году.
– А братья живы? – спросила Юлиана.
Братья были убиты в сорок четвертом, задушенные проволокой, которую употребляли английские десантники из специальной бригады, действовавшей за линией фронта, на территории, занятой державами Оси. Они стали особенно фанатичными на последних этапах войны, когда стало ясно, что союзники уже не смогут победить.
– А как ты теперь относишься к британцам? – спросила Юлиана, запинаясь.
– Мне бы хотелось посмотреть, как с ними в Англии поступают так же, как они поступили в Африке.
Голос его отдавал железом.
– Но ведь это было восемнадцать лет назад, – сказала Юлиана. – Я знаю, что англичане творили особые жестокости, но…
– Говорят о зверствах, которые нацисты чинили над евреями, – сказал Джо. – Англичане поступили еще хуже. Во все время битвы за Лондон.
Он помолчал.
– Эти огнеметы, струи горящего фосфора и нефти. Я видел потом кое-кого из немцев-десантников. Лодка за лодкой сгорали дотла, превращаясь в золу. Эти спрятанные под воду трубы – они прямо-таки поджигали море. А что они творили с гражданским населением во время массированные налетов бомбардировщиков, с помощью которых Черчилль рассчитывал спасти войну в самый последний момент! Эти ужасные налеты на Гамбург… Эссен…
– Давай не будем говорить об этом, – сказала Юлиана.
Она пошла на кухню и стала готовить ветчину. Она включила маленький белый радиоприемник фирмы «Эмерсон» в пластмассовом корпусе, который Френк подарил ей в день рождения.
– Я сейчас приготовлю что-нибудь поесть.
Она вертела ручку настройки, пытаясь поймать легкую, приятную музыку.
– Подойди ко мне, – сказал Джо.
Он сидел на кровати в комнате, положив свой чемоданчик рядом. Открыв его, он извлек потрепанную, обернутую в газету книгу, на которой отпечатались следы множества читателей. Он улыбнулся Юлиане.
– Вот взгляни. Ты знаешь, что говорит этот человек?
Он показал книгу.
– Сядь.
Он взял ее за руку, притянул к себе и усадил рядом.
– Я хочу тебе почитать. Предположим, что они победили бы. Что бы тогда было? Можешь не задумываться: этот человек все за нас продумал.
Открыв книгу, Джо начал медленно переворачивать страницы.
– Ну хотя бы вот: «Британская Империя контролировала бы Европу, все Средиземноморье. Италии не было бы вообще, как и Германии. Бобби и эти смешные солдатики в высоких меховых шапках с королевством до самой Волги».
– А разве это было бы плохо? – спросила тихо Юлиана.
– Ты читала эту книгу?
– Нет, – призналась она, заглядывая на обложку под газетным листом.
Она слышала об этой книге, многие ее читали.
– Но Френк – мой бывший муж – и я, мы часто говорили об этом, что было бы, если бы союзники выиграли войну.
Джо, казалось, не слушал ее. Он смотрел вниз, на экземпляр «Саранчи…»
– А здесь, – продолжал он, – ты можешь узнать, каким образом победила Англия, как она добила державы Оси.
Она покачала головой, чувствуя растущее внутреннее напряжение в человеке, сидевшем рядом с ней. Подбородок его подрагивал, он беспрерывно облизывал губы, запуская пальцы в шевелюру. Когда он заговорил, колос его был хриплым.
– У него Италия предала интересы Оси, – сказал Джо. – Италия переметнулась к союзникам, присоединилась к англосаксам и открыла то, что называется: «мягким подбрюшьем Европы». Но для писателя естественно так думать. Мы все знаем, что трусливая итальянская армия бежит каждый раз, едва завидит британцев. Дует вино. Умеет только гулять, а не драться. Этот парень…
Джо закрыл книгу и отогнул газету, чтобы взглянуть на обложку.
– Абендсен. Я не виню его. Он написал эту утопию, вообразил, каким был бы мир, если бы державы Оси потерпели поражение. А как же еще они могли бы проиграть? Только благодаря предательству Италии.
Он заскрежетал зубами.
– Дуче – он был клоуном, мы все это знали.
– Нужно перевернуть бекон.
Она ускользнула на кухню.
Идя за ней с книжкой в руке, Джо продолжал:
– И США тоже выступили после того, как поколотили япошек. А после войны США и Англия разделили мир между собой точно так же, как это теперь сделали Германия и Япония.
– Германия, Япония и Италия, – поправила Юлиана.
Он взглянул на нее.
– Ты пропустил Италию.
Она спокойно встретила его взгляд.
«Маленькая империя на Ближнем Востоке, опереточный Новый Рим», – подумала она.
Он с аппетитом стал есть поданный ему на деревянной дощечке бекон с яичницей, поджаренные ломтики хлеба, кофе и мармелад.
– А чем тебя кормили в Северной Африке? – спросила она.
Она уселась за стол.
– Дохлой ослятиной, – ответил он.
– Но ведь это противно.
Криво усмехнувшись, Джо сказал:
– «Азино Морте». Консервы из говядины с напечатанными на банке инициалами А.М. Немцы называли их «Альтер Манн». Старик.
Он вернулся к еде.
«Хотелось бы мне прочесть эту книгу, – подумала она, вытаскивая том из-под локтя Джо. – Долго ли он пробудет со мной? На книжке много жирных пятен, страницы порваны, всюду отпечатки пальцев. Водители грузовиков читали ее на долгих стоянках, – подумала она, – в закусочных, вечерами. Держу пари, что он читает медленно. Могу поспорить, что он дотошно перечитывал ее несколько недель, если не месяцев…»
Наобум открыв книгу, она прочла:
«Теперь, в старости, он успокоенно взирал на свои владения, которых так жаждали, но не могли достичь древние: корабли из Крыма и Мадрида, и по всей империи одни и те же деньги, один язык, одно знамя. Знаменитый великий Юнион Джек развевался от восхода до заката солнца. Наконец это свершилось, все, что касалось солнца, и все, что касалось флага».
Единственная книга, которую я таскаю с собой, – сказала Юлиана, – фактически даже не является книгой. Это оракул, «Книга перемен». Меня приучил к ней Френк, и я всегда пользуюсь ею, когда нужно что-то решить. Я никогда не теряю ее из виду. Никогда.
Она открыла книжку.
– Хочешь взглянуть на Оракул, спросить у него совета?
– Нет, – ответил Джо.
Облокотившись о стол и упершись подбородком в кисти рук, она спросила:
– Ты может быть совсем переедешь сюда, или у тебя есть еще что-то, что тебя держит?
«Будут пересуды, сплетни, – думала она. – Ты поражаешь меня своей ненавистью к жизни, но в тебе что-то есть. Ты похож на маленькое животное, не слишком важное, но ловкое». Глядя на его резко очерченное, узкое, смуглое лицо, она подумала: «И как это я вообразила, что ты моложе меня? Но и тут есть правда – ты инфантилен, ты все еще братишка, боготворящий своих старших братьев, майора Парди, генерала Роммеля, который все еще из всех сил бьется над тем, чтобы удрать из дому и добить этих Томми. Да и правда ли то, что они придушили твоих братьев проволочной петлей? Мы, конечно, слышали об этом, все эти россказни о зверствах, мы видели снимки, опубликованные после войны». Она содрогнулась. Но британские парашютисты давным-давно преданы суду и понесли наказание.
Радио прекратило трансляцию музыки: похоже на то, что будут последние известия и, судя по количеству помех – из Европы. Голос диктора захрипел и смолк.
Последовала длительная пауза, просто тишина. Затем раздался голос диктора из Денвера, такой четкий, что, казалось, он почти рядом. Юлиана протянула руку, чтобы приглушить звук, но Джо остановил ее.
– Известие о смерти канцлера Бормана, подтвержденное недавно, ошеломило и потрясло Германию, так же, как и вчерашнее сообщение о том…
Они вскочили на ноги.
– Все радиостанции Рейха отменили назначенные прежде передачи, и слушатели внимают торжественным мелодиям, исполняемым хором дивизии «Рейх» – звуками партийного гимна «Horst Wessel Lied». Позже, в Дрездене, где работает партийный секретариат и руководство СС, а также Sicherheitsdienst, национальной службы безопасности, сменившей гестапо…
– Реорганизация правительства по инициативе бывшего рейхсфюрера Гиммлера, Альберта Шпеера и других, была объявлена двухнедельная траурная национальная церемония, и уже, как сообщают, закрылись многие магазины и предприятия. До сих пор не поступало сведений об ожидаемой сессии Рейхстага, этого официального парламента Третьего Рейха, чье одобрение требуется для…
– Канцлером будет Гейдрих, – сказал Джо.
– А мне бы хотелось, чтобы им стал этот высокий блондин, этот Ширах, – сказала она. – Господи, наконец-то он умер. Как ты думаешь, у Шираха есть шансы?
– Нет, – кратко ответил Джо.
– А может быть там теперь начнется гражданская война, – предположила она. – Но эти парни, все эти старые ребята из партии – Геринг и Геббельс – они ведь уже старики.
Из радио неслось:
– … достигло его приюта в Альпах близ Бреннера…
– Это о Жирном Германе.
– … просто сказал, что он потрясен потерей не только солдата, патриота и преданного партийного вождя, но и, как он уже неоднократно заверял, своего личного друга, которого, как все помнят, он поддерживал во времена безвластия, вскоре после окончания войны, когда выяснилось, что элементы, препятствующие восхождению герра Бормана к верховной власти…
Юлиана выключила радио.
– Они просто переливают из пустого в порожнее, – сказала Юлиана. Зачем им этот словесный мусор? Эти мерзкие убийцы разглагольствуют так, будто они ничем не отличаются от обычных людей.
– Они такие же, как мы, – сказал Джо. – Из того, что они совершили, нет ничего такого, чего бы они не сделали, будь ты на их месте. Они спасли мир от коммунистов. Если бы не Германия, нами бы всеми сейчас правили красные, и всем нам было бы намного хуже.
– Ты говоришь, – сказала она, – точно, как радио.
– Я жил под властью нацистов, – сказал Джо, – и знаю, что это такое. Это совсем не пустая болтовня, когда проживешь двенадцать – тринадцать лет – даже больше – пятнадцать лет! Я получил трудовую книжку от организации Тодта. Я работал в этой Организации с 1947 года сначала в северной Африке, а затем в США. Послушай…
Он ткнул в нее пальцем.
– У меня чисто итальянский талант к различным строительным специальностям. Доктор Тодт очень высоко ценил меня. Я не разгребал лопатой асфальт и не месил бетон для автотрасс: я помогал проектировать их, выполняя работу инженера. Однажды ко мне подошел доктор Тодт и проверил, как работает наша бригада. Он сказал мне: «У тебя хорошие руки». Это было великим моментом в моей жизни, Юлиана. Гордость за свой труд! Они не просто и не только говорят слова. До них, до нацистов, все смотрели на физическую работу сверху вниз, и я не был исключением. Трудовой фронт положил конец такому отношению. Я впервые совсем иначе взглянул на свои руки.
Он говорил так быстро, что акцент вылезал гораздо сильнее. Ей даже было трудно разобрать, что он говорил.
– Мы жили тогда в лесистой местности, в северной части Нью-Йорка, жили, как братья распевали песни, строем шли на работу. В нас жил воинский дух, но направленный на восстановление, а не на разрушение. Это были самые лучшие дни – восстановление после войны – аккуратные, бесконечные ряды общественных зданий, квартал за кварталом совершенно новая часть Нью-Йорка и Балтимора. Теперь-то эта работа уже в прошлом. Крупные картели, такие как «Нью-Джерси Крупп и сыновья», завладели сценой. Но это не нацисты, это прежние европейские воротилы. Слышишь? Нацисты, подобные Роммелю или Тодту, в миллион раз лучше, чем промышленники, такие, как Крупп, и банкиры, все эти пруссаки. Их всех следовало бы загнать в душегубки. Всех этих фраеров в жилетках.
«Но, – подумала Юлиана, – теперь уже эти джентльмены в жилетках закрепились навечно, а вот твои кумиры, Роммель и доктор Тодт, они вышли на сцену сразу же после прекращения военных действий для того, чтобы расчистить развалины, построить автострады, запустить промышленность. Они даже позволили жить евреям, что было удивительно, но это была приманка, чтобы привлечь их к работе. Пока не наступил сорок девятый год… и тогда, гуд бай, Тодт и Роммель, на заслуженный отдых. Разве я не знаю всего этого, разве я не слышала всего этого от Френка? Ты ничего не можешь рассказать мне о жизни под властью нацистов: мой муж был и есть еврей. Я знаю, что доктор Тодт был скромнейшим и добрейшим из всех когда-либо живших людей. Мне известно, что все, что он хотел сделать, это обеспечить работой, честной, достойной уважения работой миллионы отчаявшихся американцев с потускневшим взором, мужчин и женщин, копошившихся после войны в развалинах. Я знаю, что он хотел увидеть приличное медицинское обслуживание, курорты, где можно было бы провести свой отпуск, и приличное жилище для всех, независимо от расы. Он был строителем, а не мыслителем, и в большинстве случаев ему удавалось создать то, чего хотел – он фактически добился этого. Но…»
Какая-то беспокоившая ее мысль, раньше бывшая где-то в глубине создания, теперь поднялась на поверхность.
– Джо, эта книга, «Саранча…», разве она не запрещена на Восточном Побережье?
Он кивнул.
– Так как же ты умудрился ее прочитать?
Что-то именно по этому поводу беспокоили ее.
– Они ведь до сих пор расстреливают людей за то, что они читают…
– Все зависит от социальной группы, от доброй армейской нарукавной повязки.
Значит, так оно и есть. Славяне, пуэрториканцы и всякие поляки были наиболее ограничены в том, что можно было читать, делать, слушать. Положение англосаксов было намного лучше. Для их детей существовала даже система народного образования, они могли посещать библиотеки, музеи, концерты.
Но даже для них «Саранча…» была не просто редкой книгой, она была запрещена, и для всех в равной степени.
– Я читал в уборной, – сказал Джо, – и прятал под подушкой. Да я и читал ее потому, что она запрещена.
– Ты страшно смелый, – сказала она.
– Да? – отозвался он. – Ты, похоже, подтруниваешь надо мной.
– Нет.
Он чуть расслабился.
– Вам здесь, ребята, легко. У вас безопасная, бесцельная жизнь, вам нечего совершать, не о чем беспокоиться. Вы вдали от основного потока событий, вы – осколки былого, верно?
Он насмешливо посмотрел на нее.
– Ты сам убиваешь себя, – сказала она, – своим цинизмом. У тебя одного за другим забирали твоих идолов, и теперь у тебя нет ничего, чему бы ты мог посвятить свою любовь.
Она протянула ему вилку, он взял.
«Ешь, – подумала она, – а то и от биологических процессов откажись».
Пока Джо ел, он кивнул на книгу и сказал:
– Этот Абендсен живет где-то здесь, неподалеку, судя по надписи на обложке, в Шайенне. Обозревает мир из такого безобидного места, что никому и в голову не придет. Прочти-ка о нем вслух.
Взяв книгу, она прочла заднюю сторону обложки.
– Он – демобилизованный солдат, служил сержантом в морской пехоте США во время Второй Мировой войны, ранен в Англии в бою с фашистским танком «тигр». Здесь говорится, что место, где он писал роман, превращено им по сути в крепость.
Она отложила книгу и добавила:
– И хоть здесь об этом и не говорится, я слышала, как кто-то рассказывал, что он почти параноик: окружил свой дом колючей проволокой под напряжением, а ведь это где-то в горах. Подобраться к нему трудно.
– Возможно, – сказал Джо, – он и прав, что стал жить так, написав эту книгу. Немецкие шишки от злости прыгали по потолку, прочтя ее.
– Он и прежде вел такую жизнь. Книга была написана там. Это место называется…
Она взглянула на обложку.
– «Высокий замок». Вот так ласково он его называет.
– Очевидно, им до него не добраться, – сказал Джо. – Он настороже и весьма предусмотрителен.
– Я уверена, – сказала Юлиана, – что для того, чтобы написать эту книгу, требовалось немало смелости. Если бы державы Оси проиграли войну, то мы могли бы говорить и писать все, что заблагорассудилось, как это было когда-то. Мы бы снова были единой страной, и у нас была бы справедливая законная система, единая для всех нас.
К ее удивлению, он согласно кивнул.
– Не понимаю я тебя, – сказала она. – Во что ты веришь? чего ты хочешь? То ты защищаешь этих чудовищ, этих уродов, истребляющих евреев, а потом вдруг…
Она в отчаянии вцепилась ему в уши.
От удивления и боли он заморгал, когда она, поднявшись на ноги, стала тащить его голову вверх, к своему лицу.
Тяжело дыша, они смотрели друг на друга, не в силах заговорить. Первым нарушил молчание Джо.
– Дай мне доесть то, что ты мне приготовила.
– Ты не хочешь говорить? Ты не желаешь со мной разговаривать? Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, ты это понимаешь, а продолжаешь жрать, притворяешься, что не имеешь ни малейшего понятия, о чем речь.
Она отпустила уши, выкрутив их до такой степени, что они стали пунцово-красными.
– Пустой разговор, – сказал Джо. – Он не имеет никакого смысла. Вроде того, что болтают по радио. Ты знаешь, как когда-то коричневорубашечники называли тех, кто плетет философские премудрости? Их называли яйцеголовыми – из-за большого, выпуклого черепа, который так легко разбить в уличной драке.
– Если это относится и ко мне, – сказала Юлиана, – почему же ты не уходишь? Для чего ты остался вообще?
Его загадочная гримаса остудила ее пыл.
«А жаль, что я позволила ему пойти со мной, – подумала она. – Сейчас уже слишком поздно. Теперь мне не избавиться от него, слишком уж он сильный. Происходит что-то ужасное, исходящее от него, и я, пожалуй, ему помогаю в этом».
– Так в чем же дело?
Он протянул руку, ласково потрепал ее за подбородок, погладил шею, сунул пальцы под рубашку и нежно прижал ее плечи к своей груди.
– Настроение. Твои проблемы меня сковывают.
– Тебя когда-нибудь назовут европейским психоаналитиком.
Она кисло улыбнулась.
– Тебе что – хочется закончить жизнь в печи?
– А ты боишься мужчин?
– Не знаю.
– Могла бы предупредить ночью. Только потому что я…
Он запнулся, строя фразу.
– Потому что я специально позаботился о том, чтобы заметить твое желание.
– Потому что ты валялся в постели с очень многими девками, – выпалила Юлиана. – Вот что ты хочешь сказать.
– Но я знаю, что прав. Послушай, я никогда не причиню тебе вреда, Юлиана, даю тебе слово, клянусь памятью матери. Я буду особенно нежным к тебе, и если тебе захочется воспользоваться моим опытом, я готов буду тебе услужить. Все твои страхи пройдут. Я смогу уничтожить твои тревоги и поднять настроение, хотя и ненадолго. А раньше тебе просто везло.
Она кивнула, несколько приободрившись.
Но холод и тоска все еще не отпускали ее, и до сих пор она не понимала, откуда она взялась.
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:14 | Post # 8 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8768
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | Прежде чем начать трудовой день, мистер Нобусуке Тагоми улучил момент, когда остался один. Он сидел в своем кабинете в «Ниппон Таймс Билдинг» и размышлял.
Когда он собирался отправиться в контору из дому, пришло сообщение Ито о мистере Бейнисе. У молодого аспиранта не было и тени сомнения, что мистер Бейнис не швед. По всей вероятности, мистер Бейнис – немец.
Но способности Ито к языкам германской группы никогда не производили впечатления ни на торговое представительство, ни на токкоку, японскую тайную полицию.
«Может быть, этот дурак не разнюхал ничего стоящего, – подумал мистер Такоми. – Неуклюжий энтузиазм, совмещенный романтическими доктринами. Излишняя подозрительность».
В любом случае, вскоре начнется совещание с мистером Бейнисом и пожилым человеком с родных Островов, и это произойдет независимо от национальности мистера Бейниса. К тому же этот человек понравился мистеру Бейнису. «Это предположительно и является главным талантом, – решил он, – людей, расположенных высоко, таких, как он сам. Сразу же распознать при встрече хорошего человека».
Интуиция по отношению к людям. Отбросить все церемонии и внешние проявления, проникнуть в самую суть. «Мне он нравится, – сказал себе мистер Тагоми, – немец он или швед. Надеюсь, что заракаин помог ему от головной боли. Прежде всего нужно не забыть справиться об этом».
На столе зажужжал интерком.
– Нет, – сказал он резко в микрофон, – никаких обсуждений. Это момент постижения внутренне присущей истины.
Из крохотного динамика послышался голос мистера Рамсея:
– Сэр, только что сообщили из пресс-службы внизу. Рейхсканцлер Мартин Борман мертв.
Наступила тишина.
«Отменить все дела на сегодня, – подумал мистер Тагоми. Он поднялся из-за стола и начал быстро расхаживать по кабинету, сложив на груди руки. – Будем разбираться. Сразу же нужно отправить официальное послание рейхсконсулу. Это мелочь: можно оставить подчиненным. Глубокая скорбь и тому подобное. Вся Япония вместе с немецким народом… Зачем? Нужно быть особенно внимательным, чтобы незамедлительно принимать сообщения из Токио».
Нажав кнопку интеркома, он сказал:
– Мистер Рамсей, удостоверьтесь в надежности связи с Токио. Скажите девушкам-телефонисткам, чтобы были начеку. Мы не должны потерять связь.
– Есть, сэр, – ответил мистер Рамсей.
– Я буду все время у себя. Отложите все дела. Отваживайте всех, кто звонит по обычным делам.
– Сэр?
– У меня должны быть свободными руки на случай, если понадобиться вдруг мое вмешательство.
– Да, сэр.
Через полчаса, в девять, пришла телефонограмма от самого высокопоставленного представителя Имперского правительства на Западном побережье, от посла Японии в ТША достопочтенного барона Л.Б. Каелемакуле. Министерство иностранных дел созывало чрезвычайную сессию в здании посольства на Суттер-стрит. И каждое из торговых представительств должно было послать самое ответственное лицо на эту сессию. В данном случае это означало, что посетить сессию должен мистер Тагоми лично.
Времени на переодевание не было. Мистер Тагоми поспешил к экспресс-лифту, спустился на первый этаж и через мгновение был уже в пути, сидя в лимузине представительства, черном «кадиллаке» выпуска 1940 года, который вел опытный шофер-китаец, одетый в специальную форму.
Возле здания посольства стояло не менее дюжины машин других сановников. Высокопоставленные знаменитости, со многими из которых он был знаком, некоторые были совершенно ему неизвестны, поднимались по широким ступенькам в здание посольства, заполняя его вестибюль. Шофер мистера Тагоми распахнул перед ним дверцу, и он быстро вышел из машины, сжимая в руке ручку портфеля, который был, конечно, пустым, потому что никаких бумаг приносить сюда было не нужно, но играл существенную роль, чтобы не сложилось впечатление, что мистер Тагоми просто наблюдатель. Большими спокойными шагами он поднялся по ступеням. Весь его вид говорил о значимости его в происходящем, хотя ему даже не удосужились сообщить, о чем будет идти речь.
Кругом собирались группками влиятельные лица, в вестибюле стоял размеренный ропот переговаривающихся сановников. Тагоми присоединился к группе знакомых ему людей, то и дело кивая и стараясь при это выглядеть – как и все остальные – очень торжественно.
Появился служащий посольства и проводил их в большой зал, где стояли кресла с откидными сиденьями. Все вошли и молча расселись по местам. Разговоры прекратились, было слышно только покашливание и сморкание.
Вышел джентльмен с небольшой пачкой бумаг и подошел к столу на небольшом возвышении. Полосатые брюки – представитель министерства иностранных дел.
Пронесся легкий шумок, и все стихло.
– Господа, – произнес он зычным, командным голосом.
Все глаза устремились на него.
– Как вам известно, получено подтверждение, что рейхсканцлер умер. Официальное заявление Берлина. Эта встреча, которая не затянется – вы скоро сможете вернуться в свои учреждения – имеет целью проинформировать вас о нашей оценке положения нескольких соперничающих фракций в политике Германии, которые к настоящему моменту могут выступить на авансцену и вступить в ничем не сдерживаемый спор за место, освобожденное герром Борманом. Коротко о самых значительных. Прежде всего Герман Геринг, «жирный боров», как его называют за его размеры, когда-то храбрый воздушный ас времен Первой Мировой войны, основатель гестапо. Он занимал пост, облаченный обширной властью в послевоенном правительстве Пруссии. Одни из самых безжалостных первых нацистов, хотя в последствии чувственные излишества привели к возникновению ложной, вводящей в заблуждение картины этакого добродушного любителя вин и искусства. Наше правительство настоятельно рекомендует вам отбросить подобные представления. Несмотря на то, что как говорят, у этого человека нездоровые аппетиты, он больше всего похож на древнеримских императоров, чья тяга к власти с возрастом не уменьшалась, а даже увеличивалась. Без сомнения, точной была бы картина этого типа в тоге, окруженного любимыми львами, владельца гигантского замка, набитого награбленными трофеями и произведениями искусства. Тяжело груженные поезда с ценностями направлялись в его личные поместья в первую очередь, не пропуская даже в военное время поезда с военными грузами. Наша оценка: этот человек жаждет неограниченной власти и способен добиться ее. Из всех нацистов он больше всех потворствует своим слабостям и в этом отношении резко контрастирует с поздним Гиммлером, который жил в нужде на сравнительно невысокое жалование. Герр Геринг – представитель людей с извращенным складом ума, использующий власть как средство приобретения излишних благ и богатства. У него примитивный интеллект, даже вульгарный, но тем не менее это весьма разумный человек, пожалуй, даже самый умный среди всех нацистских главарей. Предмет его вожделений – самовозвеличивание в стиле древнеримских императоров.
Следующий – герр Геббельс. В детстве он перенес полиомиелит, происходит из католической семьи, блестящий оратор, писатель, космополитический характер, изысканные манеры, очень активен с дамами, элегантен, образован, недюжинные способности, очень много работает: почти бешеное увлечение администрированием. Говорят, что он никогда не отдыхает. Весьма уважаемая особа. Может быть очарователен, но, говорят, имеет неистовый характер, не имеющий равных среди других нацистов. Предположительная идеологическая ориентация – иезуитское средневековое мировоззрение, обостренное позднеромантическим немецким нигилизмом. Считается единственным настоящим интеллектуальным человеком фашистской партии. В молодости мечтал стать драматургом. Друзей немного. Не пользуется любовью подчиненных, но тем не менее в высшей степени отшлифованный продукт многих лучших элементов европейской культуры. В основе его честолюбия лежит не самовосхваление, а власть ради самой власти. Организаторские способности в классическом смысле прусского государства.
Герр Р. Гейдрих. – Чиновник министерства сделал паузу и окинул взглядом всех присутствующих. Затем продолжил: – Гораздо моложе всех вышеперечисленных, принимавших участие еще в перевороте 1932 года. Карьерист из элиты СС. Будучи подчиненными Гиммлера, возможно сыграл определенную роль в еще не до конца объясненной смерти Гиммлера в 1948 году. Официально устранил других соперников из полицейского аппарата, таких как Эйхман, Шелленберг и так далее. Говорят, что многие члены национал-социалистической партии боятся этого человека. Ответственный за надзор над Вермахтом после прекращения военных действий и известной стычки между полицией и армией, что привело к реорганизации правительственного аппарата, когда власть партийного аппарата еще больше возросла. Повсюду поддерживал Мартина Бормана. Продукт исключительного воспитания, которое предшествовало так называемой «системе замков». Говорят, что в традиционном смысле лишен эмоциональности характера. Его побуждения составляют тайну. Вероятно, можно было бы сказать, что ему видится общество, в котором борьба между людьми сводится к последовательности игр. В некоторых технократических кругах находят, что ему присуща особая квазинаучная отрешенность. В идеологических дискуссиях участия не принимает. Вывод: является типичным для времени, последовавшим за веком просвещения, свободен от так называемых неизбежных иллюзий, как-то: вера в бога и тому подобное. Значение термина «так называемый реалистический склад ума» так и не смогло быть понятым нашими учеными-социологами в Токио, поэтому этот человек должен расцениваться знаком вопроса. Тем не менее, следует взять на заметку распад эмоциональности, присущий патологической шизофрении.
Бальдур фон Ширах, бывший руководитель гитлеровской молодежи. Считается идеалистом. Привлекательная внешность. Особенно опытным или компетентным его не считают. Искренне предан целям нацистской партии. В заслугу ему вменяется осушение Средиземного моря и мелиорации огромных площадей с целью создания сельскохозяйственных угодий. Принял некоторые меры для смягчения ужасов политики расового искоренения на захваченной территории славянских народов в начале пятидесятых. Апеллировал непосредственно к населению Германии, чтобы остатки славян могли существовать в закрытых районах-резервациях как на территории метрополии, так и на окраинах, призывал к прекращению определенных форм убийства «из сострадания» и медицинских экспериментов, но потерпел неудачу.
Доктор Сейсс-Инкварт, бывший австрийский нацист, ныне управляющий колониальными владениями Рейха, отвечающий за политику по отношению к окраинам. Наверное, его больше чем других ненавидят на территории Рейха. Говорят, что он был инициатором большинства, если не всех, репрессивных мер по отношению к покоренным народам. Вместе с Розенбергом разрабатывал идеологическое обоснование таких всеобъемлющих и чудовищных акций, как попытки стерилизации всего русского населения после прекращения военных действий. От реализации этого проекта нет достоверных сведений, однако он считается одним из нескольких особо ратовавших за уничтожение всей природы африканского континента, что создало бы условия для массового исчезновения негритянского населения. Вероятно, по темпераменту он ближе всех к первому фюреру, Адольфу Гитлеру.
Представитель Министерства иностранных дел закончил свою сухую, неторопливую речь.
Мистер Тагоми подумал: «Похоже, я схожу с ума. Мне нужно как-то отсюда уйти, у меня начинается приступ. Тело больше не может вмещать все это, оно начинает отторгать чуждое ему – я умираю».
Он с трудом поднялся на ноги и начал протискиваться к выходу через стулья и людей. Он почти ничего не видел.
Скорее в туалет. Он побежал по проходу между рядами.
Несколько голов повернулись в его сторону. Его увидели. Какое унижение – обморок во время столь важно встречи.
Дайте пройти! Он выбежал в дверь, которую перед ним открыл служащий посольства.
И сейчас же улеглась паника. Окружающее перестало плыть перед его глазами, он снова стал различать предметы – твердый пол, стены.
Приступ головокружения. Функциональное расстройство среднего уха, вне всякого сомнения.
«Какое-то ограниченное, кратковременное расстройство», – подумал он.
Нужно прийти в себя, восстановить с внешним миром связь, вспомнить, как он устроен.
За что ухватиться? За религию? За…
Служащий посольства подхватил его за локоть и спросил:
– Сэр, вам помочь?
– Спасибо, мне уже лучше.
Лицо служащего было спокойным и внимательным, ни тени насмешки. «Возможно, что они все будут смеяться надо мной, – подумал мистер Тагоми, – где-то в глубине души».
Это зло! Но это нечто настоящее, как бетон.
«Я не могу поверить в это. Я не могу выдержать этого. Разве то, что я сделал, грешно?» Прислушиваясь к шуму движения на Суттер-стрит, он подумал о кулуарных разговорах, о представителе МИДа, выступавшем перед элитой Сан-Франциско. Вся наша религия неверна. Но что же мне делать? – спросил он себя. Он прошел к главному входу в посольство. Какой-то служащий открыл дверь, и мистер Тагоми спустился по ступенькам к стоянке автомобилей. Шофер его машины стоял вместе с несколькими другими шоферами.
Это неотъемлемая часть нашего мира, проникшая в наши тела, даже в камни, на которых мы стоим. Все вокруг пропитано злом. Почему? Мы как слепые кроты роемся в земле, осязая ее своим рылом. Мы ничего не знаем. Я постиг это теперь, когда не знаю, куда же мне идти. Остается только вопить от страха, бежать без оглядки. От кого ждать сострадания? «Смейтесь надо мной, – подумал он. – Нет, нужно возвращаться в контору».
– «Ниппон Таймс Билдинг», – сказал он вслух шоферу. – Помедленнее.
Из окна машины он смотрел на город, автомобили, магазины, высокие здания, многие из них очень современны. Люди, и все эти мужчины и женщины спешат куда-то по своим глубоко личным делам.
Добравшись до своего кабинета, он поручил мистеру Рамсею связаться с другим торговым представительством, занимавшимся рудным ископаемыми, и попросить, чтобы их представитель на встрече в посольстве связался с мистером Тагоми, как только вернется.
Звонок раздался незадолго до полудня.
– Вы наверное заметили, – ответил глава представительства по импорту руды в Японию. – Вот только после инструктажа я не увидел вас и заинтересовался, что с вами произошло.
– Я высоко ценю вашу деликатность, – невыразительно произнес мистер Тагоми.
– Совсем нет. Я уверен, что все были настолько поглощены лекцией Министерства иностранных дел, что вряд ли были в состоянии отвлечься на что-либо другое. Что же касается того, что произошло после вашего ухода – вы присутствовали при изложении кратких характеристик претендентов на власть? Сначала говорилось об этом.
– Я дослушал до того момента, когда пошла речь о Сейсс-Инкварте.
После этого докладчик пространно говорил об экономическом положении Рейха. Правительство Родных Островов придерживается точки зрения, согласно которой замыслы Германии низвести население Европы и Средней Азии до положения рабов – плюс истребление всех интеллектуалов, буржуазных элементов, патриотической молодежи и многого другого – обернется экономической катастрофой. До сих пор нацистов спасали только внушительные достижения германской науки и промышленности. Чудесное оружие, так сказать…
– Да.
Мистер Тагоми сел в кресло за свой стол, держа трубку в руке.
– Также как и их удивительные ракеты ФАУ-1 и ФАУ-2 и реактивные истребители военного времени.
– Все, что они делают, это всего лишь ловкость рук, – сказал эксперт по рудам. – Главным образом их экономика держится на использовании атомной энергии и на том, что внимание широких кругов общественности систематически отвлекается, ну хотя бы запуском ракет на Марс и Венеру. Так сказал докладчик.
– Значение всех этих факторов сильно преувеличено нацистами, – заметил мистер Тагоми.
– Прогноз докладчика был очень мрачен. Он сказал, что возникло ощущение, будто большинство высокопоставленных нацистов отказывается открыто смотреть в лицо фактическому застою в экономике. Поступая так, они еще больше развивают эту тенденцию к еще более рискованным и грандиозным авантюрам, и меньшей предсказуемости, к меньшей стабильности экономики в целом. Сначала цикл фанатичного энтузиазма, затем страх, затем решения партии и жесты отчаяния, все опять идет по кругу. Все это, как он указал, ведет к тому, что власть могут захватить в крайней степени безответственные и безрассудные претенденты.
Мистер Тагоми кивнул невидимому собеседнику.
– Значит, мы должны предполагать скорее худшее, чем благоприятное. В этой нынешней схватке и трезвые и ответственные потерпят поражение.
– А кто же, по его мнению, является наихудшим? – спросил мистер Тагоми.
– Гейдрих. Доктор Сейсс-Инкварт. Герман Геринг. Однако об этом он высказался недостаточно подробно.
– Что еще?
– Он сказал, что мы должны крепить веру в императора и правительство в этот час более, чем всегда… Что мы должны с доверием взирать на своих руководителей.
– Была минута скорбного молчания?
– Да.
Мистер Тагоми поблагодарил собеседника и положил трубку.
Он пил чай, когда зажужжал интерком.
– Сэр, вы хотели отправить соболезнование германскому консулу, – раздался голос мисс Эфрикян. – Вы изволите продиктовать мне его сейчас?
Тут мистер Тагоми осознал, что совсем забыл об этом и попросил секретаршу в кабинет.
Она сейчас же вошла, обнадеживающе улыбаясь.
– Вам теперь лучше, сэр?
– Да. Инъекция витаминов помогла.
Она на несколько секунд задумалась.
– Напомните мне, как фамилия германского консула?
– Барон Гуго Рейсс.
– Mein Herr, – начал мистер Тагоми. – До нас дошла ужасная весть о том, что ваш вождь, герр Мартин Борман, пал в борьбе со смертью. Слезы душат меня, когда я пишу эти строки. Когда я вспоминаю о героических деяниях, совершенных герром Борманом по обеспечению спасения народов Германии от врагов, как внутренних, так и внешних, а также о потрясающих душу твердых мерах, направленных против малодушных и предателей, желавших лишить человечество перспективы покорения космоса, куда устремились светловолосые, голубоглазые представители нордических рас в своей неуемной…
Он остановился, продолжать можно было до бесконечности, и ему вдруг пришло в голову, что уже не сможет закончить предложение. Мисс Эфрикян выключила диктофон, вся преисполнившись ожидания.
– Сейчас великие времена, – сказал он ей.
– Мне записать это, сэр? Это войдет в послание?
В нерешительности она снова включила аппарат.
– Это я вам сказал, – произнес мистер Тагоми.
Она улыбнулась.
– Прокрути-ка то, что я сказал.
Завертелись бобины, затем он услышал свой голос, тонкий, металлический, исходящий из громкоговорителя диаметром в два дюйма.
– …совершенных… по спасению…
Как будто какое-то насекомое скреблось и билось внутри аппарата, подумал он.
– А вот и заключительная фраза, – сказал он, когда лента остановилась. – Решимости бороться и принести себя в жертву, а тем самым обеспечить такое место в истории, из которого никакая форма жизни не сможет их изгнать, что бы ни случилось с миром.
Он замолчал.
– Все мы насекомые, – затем сказал он мисс Эфрикян. – Слепо рвемся к чему-то ужасному и божественному. Вы согласны?
Он поклонился. Мисс Эфрикян, не отрываясь от диктофона, слегка поклонилась в ответ.
– Отправьте это. Нарисуйте подпись и всякое прочее. Подработайте предложения по своему усмотрению, так, чтобы они приобрели хоть какой-нибудь смысл.
Когда она выходила из кабинета, он добавил:
– Или так, чтобы они ничего не значили вообще. Любой вариант, какой вы сами сочтете предпочтительным.
Открывая дверь кабинета, она с любопытством взглянула на него.
Когда она ушла, он принялся за обычные повседневные дела. Но почти тут же мистер Рамсей предупредил его по интеркому:
– Сэр, звонит мистер Бейнис.
«Хорошо, – подумал мистер Тагоми. – Теперь мы сможем начать важный разговор».
– Соедините меня с ним, – сказал он, поднимая трубку.
– Мистер Тагоми, – послышался голос мистера Бейниса.
– Добрый день. Из-за смерти канцлера Бормана я был вынужден неожиданно покинуть свой кабинет утром. Тем не менее…
– Мистер Ятабе еще не связался с вами?
– Пока еще нет, – ответил мистер Тагоми.
– Вы предупредили свой персонал, чтобы они его не упустили? – спросил мистер Бейнис.
Он казался взволнованным.
– Да, – сказал мистер Тагоми. – Мои люди сейчас же проводят его прямо ко мне, как только он прибудет.
Он тут же сделал пометку на календаре, сказать об этом мистеру Рамсею. До сих пор у него не дошли до этого руки. Похоже, переговоры не начнутся, пока не прибудет пожилой джентльмен.
Это повергло его в уныние.
– Сэр, мне не терпится начать. Вы представите свои приспособления для прессования пластмасс? Хотя у нас такая неразбериха…
– Ситуация изменилась, – сказал мистер Бейнис. – Мы подождем мистера Ятабе. Вы уверены в том, что он еще не прибыл? Я хочу, чтобы вы обещали мне, что известите о его прибытии немедленно, после того, как он созвонится с вами. Пожалуйста, постарайтесь, мистер Тагоми.
Голос мистера Бейниса звучал напряженно и отрывисто.
– Я даю вам слово.
Теперь и он ощутил беспокойство.
Смерь Бормана – вот что обусловило изменение обстановки.
– А тем временем, – быстро проговорил он, – я бы с удовольствием отобедал в вашем обществе, ну хотя бы сегодня. Мне еще не удалось перекусить.
Импровизируя, он решил вернуться к делам.
– Хотя мы и подождем конкретных переговоров, возможно, мы могли бы поговорить об общих условиях, в частности о…
– Нет, – сказал мистер Бейнис.
Нет? Мистер Тагоми недоумевал и еще сильнее сжал свою трубку.
– Я не совсем здоров сегодня, сэр, – сказал он. – Со мной случилось одно прискорбное происшествие. Я так надеялся поделиться с вами своими заботами.
– Извините, – сказал мистер Бейнис, – я позвоню вам позже.
Раздался сигнал отбоя. Мистер Тагоми быстро положил трубку.
«Я обидел его, – подумал мистер Тагоми. – Он, должно быть, догадался, что я забыл предупредить персонал об этом пожилом джентльмене. Но ведь это такая мелочь».
Он нажал кнопку и сказал:
– Мистер Рамсей, пожалуйста, зайдите ко мне.
«Я могу немедленно это поправить. Тут дело в чем-то более крупном, – решил он. – Его потрясла смерть Бормана. Пустяк – и тем не менее проявление моего небрежного, даже, можно сказать, наплевательского отношения», – мистер Тагоми почувствовал себя виноватым. – «Сегодня плохой день. Мне следовало бы проконсультироваться у оракула, выяснить, какой сейчас момент. По-видимому, я слишком далеко отошел от дао. Под действием какой из шестидесяти четырех гексаграмм, – поинтересовался он, – нахожусь я сейчас?»
Он открыл ящик стола, вытащил оттуда оба тома комментариев «Книги перемен» и положил их на стола.
«С какого же вопроса начать? Во мне столько вопросов, что не знаю, как же правильно построить их».
Когда мистер Рамсей вошел в кабинет, он уже получил гексаграмму.
– Смотрите, мистер Рамсей.
Он показал ему на открытую книгу.
Гексаграмма была сорок семь. Истощение.
– В общем-то, предзнаменование плохое, – сказал мистер Рамсей. – Какой был ваш вопрос, сэр? Если только я не обижаю вас, спрашивая об этом.
– Я справился относительно текущего момента, – ответил мистер Тагоми. – Момента для всех нас. Переходящих черт нет. Статическая гексаграмма.
Он захлопнул книгу.
В три часа дня Френк Фринк все еще дожидался со своим деловым партнером решения Уиндема-Матсона относительно денег и поэтому решил посоветоваться с Оракулом. «Как все это обернется?» – спросил он и стал кидать монеты.
Выпала гексаграмма сорок семь с одной переходящей чертой. Девятка пятая.
«Отрежут нос и ноги.
Будет трудность от человека в красных наколенниках.
Но вот понемногу наступит радость. —
Благоприятствует необходимости возносить жертвы и моления».
Довольно долго, не меньше получаса, он изучал эти строчки и связанные с ними комментарии, пытаясь определить, что же это могло значить. Гексаграмма и особенно переходящая черта очень беспокоили его. Наконец он с неохотой пришел к выводу, что особых денег ждать не приходится.
– Ты слишком полагаешься на эту штуковину, – заметил Маккарти.
В четыре часа появился рассыльный от Уиндема-Матсона и вручил Фринку и Маккарти конверт. Когда они вскрыли его, то внутри обнаружили подписанный чек на две тысячи долларов.
– Вот ты и оказался неправ, – сказал Маккарти.
«Оракул, должно быть, – подумал Фринк, – ссылается на какие-то дальнейшие последствия. В этом все дело. Позже, когда это случится, можно будет оглянуться назад, точно сказать, что имел в виду Оракул. А сейчас…»
– Мы можем открыть мастерскую, – сказал Маккарти.
– Сегодня? Прямо сейчас?
Он почувствовал, что теряет терпение.
– А почему бы и нет? Мы уже подготовили все необходимые письма с заказами. Все, что мы должны сделать, это отправить их по почте. И чем скорее, тем лучше. А оборудование, которое можно достать здесь, в Сан-Франциско, мы выберем сами.
Надев пиджак, Эд двинулся к двери комнаты Фринка.
Они уговорили домовладельца сдать им подвал под домом. Сейчас он использовался под склад. Вынеся картонные коробки, они смогут соорудить верстаки, подвести к ним электричество, установить светильники, начать монтаж электродвигателей и приводных ремней. У них уже были нарисованы эскизы, заполнены спецификации, перечни деталей, так что фактически они уже начали.
«Наше предприятие уже заработало», – понял Френк Фринк. Затем они договорились о его названии.
«ЭдФренк, заказные ювелирные изделия».
– Самое большое, что я смогу сегодня сделать, – сказал Френк, – это купить доски для верстаков и, возможно, электрооборудование. Ну, конечно же, не сырье для изделий.
Затем они отправились на склад леса на южной окраине Сан-Франциско и через час уже запаслись нужными пиломатериалами.
– Что тебя тревожит? – спросил Маккарти, когда они вошли в магазин оборудования, продававший товары оптом.
– Деньги. У меня падает настроение. Когда мы оплатим все?
– Старый Уиндем-Матсон тоже не лыком шит, – сказал Маккарти.
«Мне это известно, – подумал Фринк. – Именно поэтому я и места себе не нахожу. Мы влезли в его владения. Мы уподобились ему. И что же? Приятна ли нам эта мысль?»
– Не оглядывайся назад, – сказал Маккарти. – Смотри вперед. Думай о будущем деле.
«Я и смотрю вперед, – подумал Фринк. – Об этом говорит и гексаграмма. Какие же я могу вознести жертвы и моления? И – кому?»
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:15 | Post # 9 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8768
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | Глава 7
Красивая молодая японская чета, посетившая магазин Роберта Чилдана и носившая фамилию Касоура, связалась с ним по телефону к концу недели и пригласила его на обед.
Он очень ждал этого звонка, и поэтому приглашение посетить их квартиру вызвало у него восторг.
Он закрыл «Американские художественные промыслы, инк.» чуть раньше обычного и нанял педикэб, чтобы поехать в привилегированный район, где жили Касоура. Он хорошо знал этот район, белые там не жили.
Глядя из педикэба, катившего по извилистым улицам с разбитыми там и сям газонами и декоративными ивами, на современные многоквартирные дома, Чилдан восхищался изяществом архитектуры. Чугунные литые решетки балконов, высокие и в то же время современные колонны, мягкие пастельные тона, использование всевозможных орнаментов – все это представляло из себя произведение искусства. Он помнил те послевоенные годы, когда здесь не было ничего, кроме руин.
Игравшие на улицах японские дети наблюдали за ним безо всякого интереса и сразу же возвращались к своему футболу или бейсболу. Но реакция взрослых была иная.
Хорошо одетые молодые японцы, выходя из своих автомобилей и входя в парадные жилых домов, не без удивления следили за ним. Он живет здесь? Им было просто интересно. Это были молодые японцы, бизнесмены, приехавшие домой из своих контор, даже Главы торговых представительств жили здесь. Он заметил на стоянке «кадиллаки». По мере того, как педикэб все ближе продвигался к месту назначения, он нервничал все больше и больше.
Поднимаясь по лестнице к квартире Касоура, он подумал: «Вот он я. Приглашен, и не просто по делу, а гостем к обеду».
Он, конечно, особенно мучился с костюмом, но теперь, по крайней мере, он мог быть уверен, что его внешность соответствует обстоятельствам. «Да, соответствует, – подумал он. – Как я выгляжу? Никого это не введет в заблуждение. Я не принадлежу к ним, я здесь чужеродное тело, на этой самой земле, которую белые расчистили и где построили один из самых прекрасных городов. А теперь я посторонний в своей собственной стране».
По устланному ковром коридору он подошел к нужной двери и нажал кнопку звонка.
Дверь открылась. Перед ним стояла молодая миссис Касоура в шелковом кимоно и оби – ярком шелковом широком поясе. Ее длинные черные волосы были заколоты в сверкающий клубок ниже затылка. Она приветливо улыбнулась. Позади нее, в гостиной, стоял муж, держа в руке бокал и кивая головой.
– Мистер Чилдан, заходите.
Чилдан поклонился и вошел.
Квартира была обставлена со вкусом, в высшей степени утонченном вкусом и одновременно несла на себе отпечаток аскетизма.
Совсем немного предметов обстановки: торшер, стол, книжный шкаф, литография на стене. Невероятное, непревзойденное, присущее только японцам чувство «ваби», такого не могло быть в европейских жилищах. Способности найти в самых обыденных предметах красоту не меньшую, чем в изысканных и замысловатых вещицах. И все благодаря определенному их расположению в пространстве.
– Выпьете? – спросил мистер Касоура. – Виски с содовой?
– Мистер Касоура… – начал Чилдан.
– Просто Пол, – сказал молодой японец.
Затем, указывая на жену, он сказал:
– Бетти. А вы…
– Роберт, – пробормотал Чилдан.
Усевшись на мягком ковре со стаканами в руках, они слушали запись «кото», японской тринадцатиструнной арфы. Эта пластинка, совсем недавно выпущенная японской ХМВ, «Хиз мистерс войс», была очень популярной. Чилдан обратил внимание на то, что вся музыкальная установка была куда-то спрятана, даже динамики.
Он не мог определить, откуда льются звуки.
– Не зная ваших вкусов, мы не стали искушать судьбу.
Бетти улыбнулась.
– На кухне в электропечи жарятся бифштексы. Гарниром будет печеный картофель в кисло-сладком соусе с луком. По принципу: никогда не прогадаешь, подавая гостю бифштекс в первую же встречу.
– Весьма польщен, – сказал Чилдан. – Я обожаю бифштексы.
Это и правда было так. Ему редко приходилось пробовать бифштексы. Громадные скотоводческие фермы Среднего Запада давно уже не присылали мяса не западное побережье большими партиями, и он не мог вспомнить, когда в последний раз ел хороший бифштекс.
Теперь пришла его очередь одарить хозяев.
Из внутреннего кармана пиджака он извлек небольшую вещицу, завернутую в китайскую шелковую бумагу. Он осторожно положил ее на столик. Хозяева сразу же заметили это, и тогда он сказал:
– Подарок. Безделушка. Чтобы хоть как-то отблагодарить за покой и радость, которые я вкусил в вашем доме.
Он развернул бумагу и показал им подарок: кусочек слоновой кости, точеный китобоями Новой Англии более столетия назад, крохотное, украшенное орнаментом произведение искусства, называвшееся резьбой по слоновой кости. Хозяева знали толк в резьбе, которой моряки занимались в свободное время. Ни один предмет не был столь законченным выражением культуры старых США.
Наступила торжественная тишина.
– Спасибо, – сказал Пол.
Роберт Чилдан поклонился.
В душе его на мгновение разлился покой. Это подношение есть – по определению «Книги перемен» – своего рада возлияние.
Какая-то часть тревоги и подавленности, терзавших его перед этим, стала покидать его душу.
От Рэя Келвина он получил возмещение за кольт сорок четвертого калибра и вдобавок письменное заверение в том, что подобное не повторится. Однако это не уменьшило груза, лежавшего на сердце.
Только сейчас, в этом, не относящемся к бизнесу положении, у него подтаяло ощущение, что все в мире летит к черту.
«Ваби», окружавшее его, излучение гармонии – вот это что. Соразмерность, равновесие. Они так близки к дао, эти двое молодых японцев. «Вот почему на меня так подействовало их появление: я еще тогда почувствовал присутствие в них Дао, собственными глазами увидел его отблеск».
Ему вдруг стало очень интересно, на что это похоже – по-настоящему постичь Дао? Дао – это то, что сначала свет, а потом тьма. Оно есть причина взаимодействия двух основных сил и таким образом обуславливает обновление. Благодаря этому сдерживается распад мира. Вселенная никогда не исчезает потому что, как только покажется, что мир окутывается мраком, что он и вправду берет верх над миром, тут же в самых глубинах тьмы зарождаются ростки света. Таков путь развития. Когда зерно падает, оно падает на землю, в почву. И там, глубоко внизу, невидимое взору, оно прорастает и дает начало новой жизни.
– Настоящий шедевр, – сказала Бетти.
Она присела на колени и предложила ему тарелку с маленькими ломтиками сыра.
Он с благодарностью взял два.
– Сегодняшний день весь заполнен известиями из-за рубежа.
Пол прихлебнул из бокала.
– Когда я ехал вечером с работы домой, передавали прямую трансляцию грандиозной церемонии национальных похорон в Мюнхене. Там было пятидесятитысячное шествие с флагами и тому подобное. Все время пели «Был у меня товарищ». Сейчас тело усопшего доступно для всех преданных членов партии.
– У доктора Геббельса такие прелестные дети, – продолжал Чилдан. – И все очень способные.
– Да, это верно, – согласились японцы. – Он, в отличные от других крупных высокопоставленных лиц Германии, примерный семьянин, – сказал Пол. – Их нравы весьма сомнительны.
– Я бы не очень доверял слухам, – возразил Чилдан. – Вы вероятно имеете в виду Рема? Это древняя, давно позабытая история.
– Я скорее имел в виду Германа Геринга, – сказал Пол.
Он медленно потягивал виски и разглагольствовал.
– Говорят, он подобно Рему, устраивает оргии, отличающиеся фантастическим разнообразием. От одного упоминания о них мороз пробирает по коже.
– Это все ложь, – отозвался Чилдан.
– Да ну его. Этот субъект не заслуживает того, чтобы о нем говорили, – тактично вмешалась Бетти, глядя на обоих мужчин.
Они допили стаканы, и она вышла наполнить их вновь.
– Политические дискуссии всем кружат голову, – заметил Пол. – А самое главное – ее не терять.
– Да, – согласился Чилдан. – Спокойствие и прядок. Только при таких условиях все вернется на свои места.
– Период после смерти вождя – период критический в тоталитарном обществе, – сказал Пол. – Отсутствие традиций и влияние среднего класса на общественную жизнь в сочетании с…
Он запнулся.
– А не лучше ли бросить разговоры о политике?
Он улыбнулся как простой студент.
Роберт Чилдан почувствовал, как краска заливает лицо, и склонился над новым стаканом, чтобы укрыться от глаз своих хозяев.
Такой ужасный разговор он затеял. Во все горло по-идиотски спорить о политике. Бестактность его не имела границ. И только врожденный такт хозяина дома позволил спасти вечер. «Мне еще нужно многому научиться, – подумал Чилдан. – Они такие воспитанные и вежливые, а я кто? Белый варвар. Ведь правда?»
Некоторое время он смаковал виски, стараясь придать лицу выражение удовлетворенности. «Нужно всегда следовать их примеру, – сказал он себе, – всегда соглашаться».
Тут он с ужасом подумал, что его уму приходится продираться теперь сквозь рогатки, поставленные алкоголем. Да еще усталостью и волнением. «Нужно держаться, иначе меня больше никогда не пригласят, может и теперь уже поздно». Его охватило отчаяние.
Бетти, вернувшись из кухни, снова уселась на ковер. «Какая привлекательная, – снова подумалось Чилдану. – Такое нежное тело. У них прекрасные фигуры: никакого жира, никаких выпуклостей. Им не нужны ни грации, ни пояса». Свои чувства нужно скрывать любой ценой, и тем не менее порой он не мог сдержаться и то и дело украдкой поглядывал на нее. Прелестный темный цвет кожи, волос, глаз. «В сравнении с ними, мы выпечены только наполовину. Нас вышвырнули из печи прежде, чем мы допеклись. Точно, как в древней легенде аборигенов о белых пришельцах. Как это близко к истине».
Нужно думать о чем-нибудь другом, найти какую-нибудь расхожую тему, все, что угодно. Висела неловкая пауза, делавшая его напряжение жгучим, невыносимым.
О чем же, черт побери, говорить? О чем-нибудь безопасном. Он скользнул взглядом по невысокому черному шкафу.
– У вас, я смотрю, там «Из дыма вышла саранча»? – сказал он. – От многих слышал о романе, но большая занятость не позволила мне его прочесть.
Он поднялся и направился к шкафу, где стояла книга, тщательно выверяя каждое движение с выражением на лицах. Они, казалось, допускали такой поворот общения, и поэтому он продолжил:
– Детектив? Вы уж простите мне мое крайнее невежество.
Теперь он листал книгу.
– Вовсе даже не детектив, – отозвался Пол. – Просто весьма интересная форма утопии, возможная только в жанре фантастики.
– О, нет, – не согласилась Бетти. – Фантастика здесь не причем. Там, в фантастике, речь идет о будущем, где наука ушла далеко вперед по сравнению с нашим временем. А эта книга не укладывается в подробные рамки. Тут дело происходит не в будущем.
– Но, – возразил Пол, – в ней идет речь об альтернативном настоящем. Есть множество широко известных фантастических романов подобного рода.
Повернувшись к Роберту, он пояснил:
– Простите мне мою дотошность, но жена моя знает, что я долгие годы был страшным любителем научной фантастики. Она поглотила меня еще в раннем детстве, когда мне было еще лет двенадцать. Это было в самом начале войны.
– Понимаю, – вежливо сказал Чилдан.
– Хотите взять «Саранчу»?
Пол улыбнулся.
– Мы скоро ее дочитаем, самое большее через день или два. Так как моя контора в центре города, недалеко от вашего знаменитого магазина, я мог бы с радостью занести ее вам в обеденный перерыв.
Некоторое время он молчал, а затем продолжил, как показалось Чилдану, повинуясь какому-то знаку Бетти.
– Вы и я, Роберт, могли бы тогда вместе пообедать.
– Благодарю вас, – сказал Роберт.
Это было все, что ему удалось вымолвить.
Обед в одном из центральных модных ресторанов для бизнесменов. Он и этот изысканный современный высокопоставленный японец! Об этом он и мечтать не смел. Все поплыло у него перед глазами.
Однако он продолжал просматривать книгу и только кивнул.
– Да, – отозвался он наконец, – эта книга, вероятно, очень интересная. Мне бы очень хотелось прочесть ее. Я всегда стараюсь быть в курсе того, о чем так много спорят.
Но тут же новые сомнения стали одолевать его. Стоило ли ему именно так высказываться, признаваться, что его интерес к книге обусловлен модой на нее? Может это дурной тон? Он не знал, так ли это, но тем не менее почувствовал, что так.
– Нельзя судить о книге только по тому, что она бестселлер, – сказал он. – Это всем известно. Многие из бестселлеров – ужасный хлам. Но, однако, эта книга…
Он в нерешительности замолчал.
– Вы правы, – сказала Бетти, – у большинства на самом деле скверный вкус.
– То же самое относится и к музыке, – поддержал Пол. – Сейчас мало кто интересуется, например, подлинным американским народным джазом. Вот вам, скажем, Роберт, нравятся Банк Джонсон или Кид Ори? Или ранний диксиленд? У меня целая дискотека такой музыки: оригинальные пластинки фирмы «Дженет».
– К сожалению, я немного знаю о негритянской музыке.
По их виду он понял, что это признание не доставило им большого удовольствия.
– Я предпочитаю классику, Баха и Бетховена.
Конечно же, это произвело желанное впечатление. Но все же он ощущал некоторую натянутость. Неужели они предполагали, что он будет отрицать музыку великих европейских мастеров, не подвластную времени классику, ради нью-орлеанского джаза, родившегося в притонах и кабачках негритянских кварталов?
– Пожалуй, если я представлю вам что-нибудь из избранного этих нью-орлеанских королей ритма… – начал Пол.
Он собрался выйти из комнаты, но Бетти бросила на него предупреждающий взгляд, и он нерешительно пожал плечами.
– Обед уже почти готов, – сказала она.
Пол вернулся на свое место и сел, пробормотав, как показалось Роберту, несколько раздраженно:
– Джаз из Нью-Орлеана – это есть самая подлинная народная музыка. Ее корни на этом континенте. Все остальное пришло из Европы, например, эти старомодные струнные баллады на английский манер.
– Мы непрерывно спорим друг с другом.
Бетти улыбнулась Роберту.
– Я не разделяю его любви к старому джазу.
Все еще держа в руках экземпляр «Саранчи», Чилдан спросил:
– Какого рода альтернативное настоящее описывается в этом романе?
Бетти ответила не сразу.
– То, в котором Германия и Япония проиграли войну.
Повисла пауза.
Наконец Бетти грациозно поднялась и сказала:
– Пора обедать. Пожалуйста, к столу, двое изголодавшихся джентльменов, утомленных делами и заботами.
На обеденном столе уже лежала большая белая скатерть, столовое серебро, фарфор, высокие грубые салфетки, в которых Роберт узнал старинные американские подгузники.
Приборы были также из безукоризненного американского серебра высшей пробы.
Чашки и блюдца темно голубого и желтого цветов были производства фирмы «Ройял Альберт». Это была очень редкая посуда, и Роберт не мог не залюбоваться ею, испытывая при этом профессиональное восхищение.
Тарелки же не были американскими. На вид это были японские тарелки, но он не стал бы этого утверждать. Это было вне поля его деятельности.
– Это фарфор Имари, – сказал Пол. Он угадал мысли Роберта. – Из Ариты. Считается одним из лучших. Япония.
Они сели за стол.
– Кофе? – спросила Бетти у Роберта.
– Да, – ответил он. – Спасибо.
– После обеда, разумеется, – сказала она.
Она направилась к тележке с кушаньями.
Пища показалась Чилдану восхитительной.
Бетти великолепно готовила. Особенно ему понравился салат. Авокадо, сердцевина артишоков, цветная капуста… Слава богу, что его не потчуют японской пищей, смесью зелени и кусочков мяса: ею он был сыт по горло со времен окончания войны.
И морскими продуктами. Слава богу, его положение позволяет обходиться без креветок и всяких других моллюсков.
– Хотелось бы узнать, – сказал Роберт. – Каким, по мнению автора, был бы мир, если бы Германия и Япония проиграли бы войну.
Некоторое время не отвечали ни Пол, ни Бетти.
– Разница была бы очень существенной, – отозвался Пол. – Лучше об этом прочесть самому. Если вы сейчас все узнаете, впечатление от книги будет испорчено.
– У меня по данному вопросу есть одно очень твердое убеждение, – сказал Роберт. – Я не раз обдумывал этот вариант и пришел к выводу, что в мире было бы все намного хуже.
Он слышал свой твердый, резкий теперь голос.
– Намного хуже.
Эти слова, казалось, удивили их, а может быть, тон, которым они были произнесены.
– Повсюду господствовал бы коммунизм, – продолжал Роберт.
Пол кивнул.
– Автор, мистер Готорн Абендсен, со всех сторон рассмотрел этот вопрос – беспрепятственное распространение Советской России. Но также как и в Первой Мировой войне, даже будучи на стороне победителей, отсталая, в основном крестьянская Россия, естественно, получает кукиш. Становится посмешищем в крупных размерах – вспомните ее войну с Японией, когда…
– Теперь же пришлось пострадать нам, оплачивая цену нынешней ситуации, – сказал Роберт. – Но мы сделали это по доброй воле, чтобы остановить нашествие славянского мира.
Бетти тихо сказала:
– Лично я не верю ни в какие исторические бредни о нашествии со стороны любых народов. Славян ли, китайцев или японцев.
Она безмятежно посмотрела на Роберта.
Было видно, что ее не занесло, что она абсолютно владеет собой, и что она просто намеревалась выразить свои чувства.
На щеках ее появился яркий румянец.
Какое-то время они молча ели.
«Снова я осрамился, – признался себе Чилдан. – Невозможно избежать этой темы, потому что она повсюду: в книге, которая случайно попадает в руки, в этих подгузниках – добыче завоевателей. Мародерство, учиненное по отношению к моему народу. Взгляни в лицо фактам. Пытаешься убедить себя в том, что эти японцы и ты похожи? Но погляди, даже когда ты прославляешь их победу, опускаешься до того, что радуешься поражению своего народа – все равно мы стоим на разной почве. То, что определенные слова значат для меня, имеет совершенно противоположное значение для них. У них другие мозги и другие души. Смотри, они пьют из английских фарфоровых чашек, пользуются американскими столовыми приборами, слушают негритянскую музыку. Это все на поверхности. Преимущества богатства и власти делают все это доступным для них, но это все как пить дать суррогат, наносное. Даже эта „Книга перемен“, которой они почти что придушили нас – она китайская, позаимствованная у другого, ранее покоренного народа. Кого они думают одурачить? Самих себя? Воруют обычаи и справа и слева: одежду, еду, разговоры, походку. Ну хотя бы только взгляни, как и с каким смаком они пожирают печеный картофель со сметаной и сыром, это старинное американское блюдо, также ставшее их трофеем. Никого они не одурачат, вот что я вам скажу, а меня – меньше всего. Только белые расы наделены даром творчества, – размышлял он. – И тем не менее, я – чистокровный представитель этих рас – должен разбивать об пол лоб перед этими двумя. Только подумай, что было бы, если бы мы победили! Да мы бы стерли их с лица земли. Сегодня не было бы Японии, а США были бы единственной могучей процветающей державой во всем необъятном мире. Я должен обязательно прочесть эту книгу… „Саранчу“, – подумал он. – Это мой патриотический долг».
– Роберт, вы совсем не едите, – мягко заметила Бетти. – Разве еда плохо приготовлена?
Он сразу же зацепил полную вилку салата.
– Нет, – сказал он. – Это воистину самая превосходная еда, которую мне только приходилось есть за последние годы.
– Спасибо, – сказала она.
Она была явно польщена его словами.
– Я изо всех сил старалась приготовить настоящую… Например, я делала покупки только на крохотных американских базарчиках, удаленных от центральных улиц, где нам пытаются выдать итальянские или мексиканские продукты за американские.
«Да, вы довели нашу пищу до совершенства, – подумал Роберт Чилдан. – Общее мнение справедливо: у нас безграничные способности к подражанию. Яблочный пирог, кока-кола, увлечение кинофильмами, Гленом Миллером… Вы могли бы склеить искусственную Америку из жести и рисовой бумаги, бумажную мамулю на кухню, бумажного Па, читающего газету, бумажного беби у его ног. Все, что угодно».
Пол молча наблюдал за Чилданом. Роберт, внезапно заметив это внимание, оборвал ход мыслей и сосредоточился на еде.
«Он что, и мысли умеет читать, видеть то, что я думаю на самом деле? Пожалуй, внешне я ничем себя не выдал. Лицо соответствует ситуации. Нет, все в порядке».
– Роберт, – сказал Пол, – поскольку вы здесь родились и выросли, употребляете местные, трудно переводимые выражения, хорошо знакомы с культурой и обычаями своего народа, вы, возможно, окажите мне помощь в понимании одного явления, с которым я недавно столкнулся. Разъясните мне смысл некоторых фильмов двадцатых годов, которые мне довелось увидеть.
Роберт слегка поклонился.
– В этих фильмах главную роль играет ныне уже давно забытый актер, некто Чаплин. Это неловкий, жалкий человек, над которым издеваются все окружающие, и тем не менее его страдания, его нескончаемые несчастья вызывают у белой части публики какой-то совершенно неконтролируемый смех. Я несколько раз пытался докопаться, что же может быть смешного в зрелище страданий хорошего, порядочного человека? В каких аспектах вашей культуры или религии таятся корни такого отношения? Может быть, только потому, что актер по национальности – еврей?
– Если бы Германия и Япония проиграли бы войну, – немедленно отозвался Роберт, – то сегодня миром правили бы евреи. С помощью Москвы и Уолл-Стрита.
Оба японца, и мужчина, и женщина, казалось, отпрянули. Они, казалось, поникли, стали холоднее, ушли в себя. Даже в комнате, казалось, стало прохладнее. Роберт Чилдан почувствовал одиночество. Он продолжал есть, но уже не вместе с ними.
Что он натворил?
Что именно они неправильно истолковали?
Глупая неспособность их уловить оттенки чужого языка, западного образа мышления? Ускользнувшее от них значение сказанного и вызванная тем самым обида?
«Какая трагедия, – подумал он, продолжая есть. И тем не менее, что с этим поделаешь?»
Прежняя ясность, та, что существовала несколько минут назад – должна быть восстановлена во что бы то ни стало.
Только теперь он понял, насколько глубоко различие между ним и ими. Никогда прежде не чувствовал он себя так напряженно, потому что нелепая мечта оказалась такой неосуществимой. «А ведь я только ожидал от этой встречи, – вспомнил он. – Когда я поднимался по лестнице, мне кружил голову юношеский романтический дурман. Но нельзя игнорировать реальность: мы должны стать взрослыми. А здесь все наполнено этим дурманом. Эти люди и людьми-то в полном смысле этого слова не являются. Носят одежду как обезьяны, которые кривляются в цирке. Они умны, их можно выдрессировать, но это и все. Зачем же я стараюсь угодить им, если это так? Только потому, что победители они, а не мы?»
В этот вечер проявился неприятный пунктик моего характера. И я ничего с ним не могу поделать. У меня, оказывается, патологическая наклонность к… ну, скажем, к безошибочному выбору наименьшего из зол. Как у коровы, завидевшей корм: мчусь напропалую, не подумав о результате.
«Чем я занимался всегда? Следил за внешними своими проявлениями, потому что так безопаснее, ведь после всего – они победители, они командуют. И дальше я буду поступать точно также, судя по всему. Потому что, зачем мне эти неприятности? Они смотрят американские фильмы и хотят, чтобы я их комментировал для них. Они надеются, что я, белый, могу дать им ответ, я попробую! Но не сейчас, хотя, если бы я видел эти фильмы, то несомненно смог бы.»
– Когда-нибудь мне удастся посмотреть какой-нибудь из этих фильмов, с этим Чаплиным, – обратился он к Полу, – и тогда я смогу довести до вас значение происходящего как на экране, так и в зале.
Пол слегка поклонился.
– Сейчас же работы так много, – продолжал Роберт. – Позже, наверное… Я уверен, что вам не придется долго ждать.
«И все же и он, и Бетти выглядят разочарованно, – подумал он. – Они заслуживают этого. Смотреть американские фильмы и просить его пояснений – стыдно».
Он с еще большим наслаждением весь ушел в поглощение пищи.
Ничто больше не портило вечер. Когда он покидал квартиру Касоура, в десять часов, он все еще чувствовал ту уверенность, обретенную во время еды.
Он спускался по лестнице, не думая о том, что его могут встретить еще какие-нибудь японцы – жильцы этого дома, сновавшие туда-сюда, в основном в коммунальные душевые дома. Он вышел на темный тротуар и остановил проходивший мимо педикэб.
«Мне всегда хотелось, – размышлял он по дороге домой, – встретиться с некоторыми своими покупателями в неофициальной обстановке. И ведь не так уж и плохо. Этот опыт, возможно, будет мне хорошим подспорьем в бизнесе».
Встреча с людьми, которых боишься, имеет большое терапевтическое значение.
Раскусить их. Тогда исчезнет страх.
Размышляя таким образом, он не заметил, как оказался перед собственными дверьми. Расплатившись с возницей-китайцем, он поднялся по знакомой лестнице.
Здесь, в его передней, сидел мужчина, совершенно ему незнакомый. Белый, в пальто, сидел на диванчике и читал газету.
Как только Чилдан появился на пороге и удивленно застыл там, он отложил газету, неторопливо поднялся и сунул руку во внутренний карман пальто. Оттуда он вытащил бумажник и открыл его.
– Кемпейтай.
Это был один из «пинки», служащий Сакраменто и его государственной полиции, учрежденной японскими оккупационными властями.
Чилдан похолодел.
– Вы – Роберт Чилдан?
– Да, сэр.
Сердце его бешено колотилось.
– Недавно, – сказал полицейский, – вас посетил один человек, белый, назвавшийся представителем одного из офицеров имперского флота.
Он сверился с бумагами в папке, вытащенной им из лежавшего на диване портфеля.
– Последующее расследование показало, что это совсем не так. Такого офицера не существует, как и такого корабля.
Он внимательно посмотрел на Чилдана.
– Да это так, – отозвался Чилдан.
– Нам сообщили, – продолжал полицейский, – о попытке шантажа, имевшей место в районе Залива. Этот парень, очевидно, приложил там руку. Не можете ли вы обрисовать его.
– Невысокий, довольно смуглый, – начал Чилдан.
– Похож на еврея?
– Да, – сказал Чилдан, – только теперь мне пришло в голову, а тогда я каким-то образом просмотрел это.
– Вот фото.
Человек из Кемпейтай протянул ему снимок.
– Это он.
Чилдан не чувствовал никаких сомнений. Его несколько ужаснула способность сыска, проявленная Кемпейтай.
– Как же вы нашли его? Я ведь не сообщал об этом, а позвонил своему оптовому торговцу, Рею Келвину, и сказал ему о…
Полицейский жестом приказал ему молчать.
– У меня тут есть для вас одна бумага, которую вы должны подписать, и это все. Вам не нужно будет присутствовать на суде, ваше участие в этом деле заканчивается этой предписываемой законом формальности.
Он протянул Чилдану лист бумаги и ручку.
– Здесь говорится о том, что этот человек посетил вас и что он попытался обмануть вас, выдавая себя за другого и так далее. Все это вы можете прочесть здесь.
Полицейский отвернул рукав и посмотрел на часы, пока Чилдан читал бумагу.
– По существу здесь все верно?
– По существу – да.
У Роберта Чилдана не было времени уделять этой бумаге должного внимания, да к тому же он был несколько сбит с толку всем, что произошло в этот день.
Но он знал, что этот человек выдавал себя за другого и что был тут какой-то шантаж, и, как сказал этот человек из Кемпейтай, парень этот – еврей. Чилдан взглянул на имя под фотографией.
Френк Фринк, урожденный Френк Финк. Да, конечно, еврей, любому ясно – да еще с такой фамилией.
Чилдан подписал бумагу.
– Спасибо, – сказал полицейский.
Он собрал свои вещи, нахлобучил шляпу, пожелал Чилдану спокойной ночи и вышел. Все дело заняло каких-нибудь несколько мгновений.
«Они найдут его, – подумал Чилдан, – где бы он ни скрывался».
Он испытывал большое облегчение. Замечательно, что они так быстро работают.
«Мы живем в обществе законности и порядка, где евреям не дано власти плести свои коварные интриги вокруг невинных людей, мы от этого защищены. И как это я не распознал в нем сразу еврея? Простак я, что ли? Очевидно, я на хитрость и не способен, а это делает человека беспомощным. Не будь закона, я был бы всецело в их власти, этот еврей мог бы убедить меня в чем угодно. Это какая-то форма гипноза. Они могут все общество подчинить себе. Завтра я пойду и куплю эту книгу. Интересно будет взглянуть, как автор представляет себе мир, где правят евреи и коммунисты, где Рейх лежит в развалинах, а Япония – просто провинция России.
Россия там, кажется, простирается от Атлантического океана до Тихого. Интересно, описывает ли автор – как там его фамилия? – войну между Россией и США? Занятная книга. Странно, что никто не написал ее раньше».
Он подумал, что такие книги позволяют лучше понять, насколько нам сопутствует удача, даже несмотря на все тяготы… нам было бы гораздо хуже. Эта книга дает нам огромный моральный урок. Да, здесь у власти японцы, а мы побежденная нация, но мы должны смотреть вперед, должны строить, а из этого произрастают такие великие свершения, как колонизация планет.
«Последние известия!» – спохватился он.
Удобно усевшись, он включил радио.
«Может быть уже избрали нового рейхсканцлера? Мне лично этот Сейсс-Инкварт кажется больше динамичным. Он больше всего подходит для того, чтобы осуществлять смелые проекты. Я хотел бы быть там, – подумал он. – Возможно, когда-нибудь у меня будет достаточно денег, чтобы совершить путешествие в Европу и своими глазами увидеть все, что там свершается. Обидно пропустить такое, торчать здесь, на Западном побережье, где ничего не происходит. История проходит мимо».
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Th, 14.01.2016, 23:15 | Post # 10 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8768
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | Глава 8
В восемь часов утра барон Гуго Рейсс, рейхсконсул в Сан-Франциско, вылез из своего «Мерседес-бенц 220-Е» и взбежал по ступенькам консульства. За ним следовали два молодых служащих МИДа. Дверь была отперта кортежем Рейсса; и он вошел внутрь, поднятием руки приветствуя девушек-телефонисток, вице-консула герра Франка, а затем, в приемной кабинета, секретаря консула, герра Пфердхуфа.
– Барон, – сказал Пфердхуф, – здесь вот радиограмма, только что полученная из Берлина, с грифом номер один.
Это означало, что послание было срочным.
– Спасибо, – сказал Рейсс.
Он снял пальто и передал его Пфердхуфу.
– Десять минут назад звонил Крауз фон Меер. Он просил, чтобы вы ему перезвонили.
– Спасибо, – сказал Рейсс.
Он сел за небольшой столик у окна кабинета, снял салфетку со своего завтрака, обнаружил на тарелке булочку, яичницу с колбасой, налил себе черного кофе из серебряного кофейника, затем развернул утреннюю газету.
Звонивший ему Крауз фон Меер был шефом Sicherheitsdienst, называемой СД, на территории ТША. Его штаб-квартира, конечно же, располагалась под какой-то фальшивой вывеской в здании аэровокзала. Взаимоотношения между Рейссом и Краузом фон Меером были довольно напряженными. Их сомнения преднамеренной политикой тузов из Берлина. У Рейсса была почетная должность в СС, чин майора, и это ставило его формально в подчиненное положение перед Краузом фон Меером. Эта должность была дарована ему несколько лет назад, и теперь он понял цель этого назначения.
Но тут он ничего не мог поделать. И все же это до сих пор его раздражало.
Газета, доставляемая «Люфтганзой» к семи утра, была «Франкфуртер Цайтунг».
Рейсс внимательно просмотрел первую страницу. Бальдур фон Ширах под домашним арестом, возможно, в данный момент уже мертв. Очень нехорошо. Геринг на учебной базе «Люфтганзы», окруженный опытными ветеранами войны, всецело преданными Борову. К нему не подступиться никаким топорникам СС и СД. А что там с доктором Геббельсом? Вероятнее всего, он в самом центре Берлина, как всегда, полагается на свой ум, свою способность проложить себе путь куда угодно с помощью уговоров. Если Гейдрих пошлет взвод солдат разделаться с ним, маленький доктор не только отговорит их, пожалуй, убедит их перейти на его сторону, сделает их служащими Министерства пропаганды и общественного просвещения.
Он представил себе доктора Геббельса в этот момент в квартире какой-нибудь потрясенной киноактрисы, свысока взирающего на марширующие по улицам подразделения вермахта. Ничто не может устрашить этого карлика.
Геббельс будет улыбаться своей презрительной улыбкой, продолжая ласкать прелестную женскую грудь левой рукой, в то время как правой будет писать статью для…
Стук секретаря прервал ход его мыслей.
– Извините меня. Крауз фон Меер снова на проводе.
Рейсс встал, подошел к письменному столу и взял трубку.
– Здесь Рейсс.
– Что-нибудь слышно об этом типе из Абвера? – раздался голос шефа местной СД, вещавший с явным баварским акцентом.
– Гм… – отозвался Рейсс.
Он в недоумении пытался сообразить, к кому относятся слова Крауза фон Меера.
– Насколько мне известно, в данный момент на Тихоокеанском побережье действуют три или четыре типа из Абвера.
– Я имею в виду того, который прибыл сюда на ракете «Люфтганзы» на прошлой неделе.
– А… – протянул Рейсс.
Прижав трубку к уху плечом, он вынул из кармана портсигар.
– Он сюда не заходил.
– Чем он занимается?
– Боже, откуда мне знать? Спросите у Канариса.
– Мне хочется, чтобы вы позвонили в Министерство иностранных дел и попросили их, чтобы они связались с Рейхсканцлером и его канцелярией, сказав бы любому, кто попадется, чтобы он прижал адмиралтейство, требуя от Абвера либо отозвать своих людей отсюда, либо дать им вразумительные пояснения о причинах пребывания их здесь.
– А вы сами не можете этого сделать?
– В нашем ведомстве сплошная неразбериха.
«Они совершенно потеряли из виду этого агента Абвера, – решил Рейсс. – Им, местной организации СД, было кем-то из персонала Гейдриха поручено следить за ним, а они его упустили, и теперь хотят, чтобы я таскал для них из огня каштаны».
– Если он сюда заявится, – сказал консул, – я велю кому-нибудь задержать его. Вы можете на меня положиться.
Конечно, шансов на то, что этот тип посетит консульство, было мало. И оба это знали.
– Он, несомненно, скрывается под чужой фамилией, – упрямо продолжал Крауз фон Меер. – Мы, естественно, не знаем ее. У него внешность аристократа. Около сорока лет. Капитан. Настоящая фамилия Рудольф Вегенер. Происходит из старого дворянского рода Восточной Пруссии. Вероятно, является сторонником фон Папена.
Рейсс поудобнее расположился в кресле, продолжая в вполуха слушать монотонный голос фон Меера.
– Единственным средством, по-моему, с помощью которого можно придержать этих монархистов с кортиками – так урезать бюджет флота, чтобы они были не в состоянии позволить себе…
Наконец Рейссу удалось отвязаться от телефона. Когда он вернулся к завтраку, яичница уже совсем остыла. Кофе, однако, был еще горячим. Он выпил его и принялся за чтение газеты.
«Этому нет конца, – подумал он. – Люди из СД продолжают свою вахту и днем, и ночью, им ничего не стоит позвонить и в три часа ночи».
Секретарь Рейсса Пфердхуф просунул голову в дверь кабинета и, увидев, что телефон свободен, сказал:
– Только что был очень тревожный звонок из Сакраменто. Они объявили о том, что на улицах Сан-Франциско свободно разгуливает какой-то еврей.
Они оба, Рейсс и Пфердхуф, рассмеялись.
– Хорошо, – сказал Рейсс. – Скажите им, чтобы они успокоились и прислали нам соответствующие документы. Что-нибудь еще?
– Прочтите соболезнования.
– Много?
– Несколько. Я их оставлю на своем столике, если они вам понадобятся. Я уже разослал ответы.
– Мне нужно приветствие для сегодняшней встречи, – сказал Рейсс. – В час дня. С теми бизнесменами.
– Я вам напомню, – сказал Пфердхуф.
Рейсс откинулся в кресле.
– Хотите пари?
– Только не по поводу медлительности партии. Если вы имеете в виду это…
– Это будет Палач.
Немного помешкав, Пфердхуф сказал:
– Гейдрих уже достиг своего потолка. Таких людей не допустят к непосредственному контролю над партией, потому что все их боятся. Даже от одной этой мысли у партийных бонз будет обморок. Коалиция будет создана за те двадцать пять минут, которые понадобятся первому же автомобилю СС, чтобы проехать по Принц Альберт штрассе. В нее войдут все эти воротилы вроде Круппа и Тиссена…
Он умолк, так как к нему подошел с конвертом в руке один из шифровальщиков.
Рейсс протянул руку, и секретарь передал ему конверт.
Это была срочная радиошифровка из Берлина, теперь уже расшифрованная и отпечатанная.
Едва закончив читать ее, он скомкал радиограмму, положил ее в большую керамическую пепельницу и поджег зажигалкой. Пфердхуф застыл в ожидании.
– Здесь говорится, что к нам прибывает инкогнито какой-то японский генерал, некто Тедеки. Пожалуйста, отправляйтесь в публичную библиотеку и возьмите один из официальных японских военных журналов, где есть его фотография. Постарайтесь, конечно, сделать это скрытно. Я думаю, что у нас есть какие-нибудь сведения о нем тут, в консульстве.
Он подошел к запертому сейфу, но затем, видимо, передумал.
– Добудьте любую информацию, какую только сумеете. Статистические данные. Они должны быть в библиотеке. Этот генерал Тедеки был начальником штаба несколько лет назад. Вы что-нибудь о нем помните?
– Весьма смутно, – сказал Пфердхуф. – В молодости – дуэлянт. Сейчас ему должно было бы быть около восьмидесяти. Мне кажется, он был сторонником какой-то отвергнутой программы по выводу Японии в космос.
– Здесь он потерпел неудачу, – вставил Рейсс.
– Не удивлюсь, если он едет сюда лечиться, – сказал Пфердхуф. – Здесь всегда полно старых японских вояк, пользующихся услугами госпиталя университета, где процветает германская хирургия, совершенно недоступная в Японии. Естественно, что это делается втихую. По причинам патриотизма. Так что, если Берлину нужно, чтобы мы не спускали с него глаз, нам понадобится кто-нибудь в госпитале Калифорнийского Университета.
Рейсс кивнул. А может быть старый генерал замешан в торговых спекуляциях, основная часть которых прокручивается в Сан-Франциско. Связи, оставшиеся у него тех теперь, когда он вышел в тираж. А вышел ли? Ведь в послании его называют «генерал», а не «генерал в отставке».
– Как только достанете фотографию, – сказал Рейсс, – раздайте копии вашим людям в аэропорту и в гавани. Он, возможно уже прибыл. Вы же знаете, сколько проходит времени, пока до нас что-нибудь дойдет.
Конечно же, если генерал уже здесь, Берлин будет недоволен консульством в ТША.
консул должен был сам догадаться взять его – до того, как послан приказ из Берлина.
– Я проштампую дату на шифровке из Берлина, – угадал Пфердхуф, – так что если даже возникнет какой-нибудь вопрос, мы сможем точно указать, когда мы ее приняли, вплоть до минут.
– Спасибо, – ответил Рейсс.
Начальники в Берлине были непревзойденными мастерами перекладывать ответственность, а ему уже надоело быть козлом отпущения, слишком часто это случалось.
– Только для того, чтобы подстраховаться, – сказал он. – Думаю, что вам следовало бы ответить на это послание. Ну, скажем, так: «Ваши инструкции чрезвычайно запоздали. Это лицо уже объявилось на территории ТША. Возможность успешного перехвата на данной стадии маловероятна». Велите кому-нибудь подредактировать это послание и направьте в Берлин. Побольше там всякого тумана и благих намерений. Ну, не мне вас учить.
Пфердхуф кивнул.
– Я сейчас же отошлю это донесение и зарегистрирую точную дату и время отправления.
Он закрыл за собой дверь.
«Да, тут гляди в оба, – размышлял Рейсс, – а не то сразу же очутишься консулом в компании ниггеров на острове у берегов Южной Африки, а потом у тебя будет черная нянька в качестве любовницы и десять или одиннадцать крохотных негритят будут называть тебя папулей».
Вновь усевшись за столик для завтрака, он закурил египетскую сигарету «Саймон Арц номер семьдесят», тщательно закрыв металлическую банку.
Похоже, что некоторое время его не будут беспокоить, и поэтому он вынул из портфеля книгу, которую сейчас читал, открыл ее на заложенном месте, устроился поудобнее и начал с того места, где вынужден был остановиться в прошлый раз.
«И были ли в действительности эти прогулки по улицам с тихими автомобилями, воскресная утренняя тишина Тиргартена, там, в далеком прошлом? Совершенно иная жизнь. Мороженое, вкус которого он никак не мог вспомнить. Теперь им приходится рвать крапиву и радоваться, найдя ее.
– Боже, – закричал он. – Когда же это все прекратиться?
Огромные английские танки все шли и шли. Рухнуло еще одно здание, возможно, жилой дом или фабрика, или школа – сейчас уже нельзя было разобрать; руины валились, распадаясь на отдельные камни.
Ниже, среди обломков – еще одна горсть погребенных людей, которых ожидает молчаливая смерть. Смерть равно простерлась повсюду, над еще живыми, ранеными, мертвыми, лежавшими слоями и начинающимися разлагаться. Смердящий, конвульсирующий труп Берлина, все еще поднятые орудийные башни с выбитыми глазницами, исчезающие безо всякого протеста, так же, как и это безымянное здание, некогда гордо воздвигнутое людьми.
Мальчик вдруг обнаружил, что руки его покрыты слоем чего-то серого: пепла, частью происхождения неорганического, частью сожженного и просеянного венца творения. „Теперь все перемешалось“, – понял мальчик и стер с руки налет. Больше он об этом не думал, другие мысли овладели им, если только можно было мыслить среди всех этих криков и грохота снарядов. Голод. Уже шесть дней он ничего не ел, кроме крапивы, и даже ее больше не осталось. Ведь пустырь превратился в одну огромную воронку. На другом конце воронки показались другие неясные, изможденные фигуры, постояли, как и он, и так же молча исчезли. Старушка с платочком на седой голове, в руке пустая корзинка. Однорукий мужчина с таким же пустым взглядом, как и его корзина. Девушка. Растаяли среди обрубков поваленных деревьев, где прятался Эрик.
А змея из танков все ползла и ползла.
– Она когда-нибудь кончится? – спросил мальчик, ни к кому не обращаясь. – И если да, то что же наступит после? Будут ли они набивать свои животы, эти…»
– Барон, – послышался голос Пфердхуфа. – Извините, что я оторвал вас. Только одно слово.
Рейсс подскочил и закрыл книгу.
– Да, пожалуйста.
«Как этот человек умеет писать, – подумал он. – Абсолютно унес меня, совершенно. Падение Берлина перед англичанами так описано, как будто так оно и было на самом деле. Бррр…» – Он содрогнулся.
«Поразительную силу имеет литература, даже такая дешевая беллетристика. И не удивительно, что эта книга запрещена на территории Рейха. Я бы и сам запретил ее. Напрасно я ее раскрыл. Но теперь уже поздно жалеть, нужно докончить».
– Несколько моряков с немецкого судна, – произнес секретарь, – просят встречи с вами…
– Да, да, – отозвался Рейсс.
Он вприпрыжку подбежал к двери и вышел в приемную.
Там его ждали трое моряков в плотных серых свитерах, все с густыми светлыми волосами, волевыми подбородками. Они немножко нервничали.
Рейсс поднял правую руку.
– Хайль Гитлер.
Он дружески улыбнулся.
– Хайль Гитлер, – нестройно ответили моряки.
Они начали показывать документы.
Как только он зарегистрировал их в книге посещений, то сразу поспешил обратно в кабинет.
Еще раз, в одиночестве он открыл свой экземпляр «Саранчи».
Глаза его случайно наткнулись на эпизод с Гитлером. Теперь он уже не мог оторваться. Он читал эпизод прямо с середины, чувствуя, как пылает затылок.
Как он понял, описывался суд над Гитлером. После войны, о боже, Гитлер в руках союзников. Так же как и Геббельс, Геринг и все остальные. В Мюнхене. Очевидно, Гитлер отвечал американскому обвинителю.
Казалось, дрожащее тело дернулось, голова поднялась. С губ сорвалась непрестанно сочащаяся слюна, раздался полулай, полушепот:
– Германия, я здесь…
Те, кто смотрели и слушали, вздрогнули и теснее прижали наушники. Все эти напряженные в разной степени лица: русских, англичан, американцев, немцев. «Да, – подумал Карл. – Вот он снова стоит здесь. Они победили нас и даже больше, чем победили. Они раздели догола этого „сверхчеловека“, показав, кто он на самом деле. Только одно…»
– Барон.
Рейс увидел в кабинете секретаря.
– Я занят, – сказал он сердито.
Он захлопнул книгу.
– Я пытаюсь прочесть эту книгу, ради бога!
Но все было тщетно. Он знал это.
– Еще одна шифровка из Берлина, – сказал Пфердхуф. – Я заглянул в нее краем глаза, когда начали расшифровывать. Она имеет отношение к политической ситуации.
– Что же в ней говорится? – пробормотал Рейсс.
Он потер лоб большим и указательным пальцами.
– Доктор Геббельс неожиданно выступил по радио. С очень важной речью.
Секретарь еле сдерживал волнение.
– Предполагается, что мы получим текст его сообщения, и должны обязательно добиться, чтобы он появился здесь в печати…
– Да, да, – сказал Рейсс.
В то же мгновение, как только секретарь вышел, Рейсс снова открыл книгу.
«Взгляну еще разок, несмотря на свое решение». Он перевернул следующую страницу.
В тишине Карл размышлял у покрытого знаменами гроба: «Он здесь лежит, и на самом деле его уже больше нет, нет вообще. И никакая демоническая сила уже не сможет его воскресить». Этот человек, или же все-таки «сверхчеловек» – за которым Карл шел так слепо, которого он боготворил даже на краю могилы. Адольф Гитлер ушел в мир иной, но Карл цеплялся за жизнь.
«Я не пойду вслед за ним, шептал разум Карла. – Я буду существовать дальше, живой и возрожденный. И мы все возродим заново. Мы должны».
Ох, как далеко завела его слепая вера в вождя, притягательность фюрера.
В чем же она состояла теперь, когда поставлена последняя точка в этой невероятной летописи, в этом восхождении из полузаброшенного деревенского города в Австрии, через гнойную нищету Вены, от кошмаров в траншеях Первой Мировой войны, сквозь политические интриги и создание партии до канцлерства, до того, когда уже казалось близким мировое господство.
Карл знал, в чем. В блефе. Адольф Гитлер лгал им. Он вел их за собой пустословием.
«Но еще не поздно. Мы раскусили твой блеф, Адольф Гитлер. Мы теперь знаем, кем ты являешься на самом деле, и чем является партия нацистов, ужасная эра убийств и маниакальных фантазий, чем она была.
Повернувшись, Карл побрел прочь от гроба».
Рейсс закрыл книгу и некоторое время сидел, не в силах размышлять ни о чем другом.
Несмотря на все свои старания, он был расстроен. «Следовало посильнее нажать на япошек, – сказал он себе, – чтобы они запретили эту проклятую книгу. По существу, с их стороны это акт умышленный, ведь они могли бы арестовать этого – как его – Абендсена. У них достаточно власти на Среднем Западе».
То, что его расстроило – это смерть Адольфа Гитлера, поражение и уничтожение Гитлера, нацистской партии и самой Германии, как это описывается в книге Абендсена.
Все это было каким-то помпезным, соответствовало духу старины больше, чем реалиям настоящего мира, где господствовала Германия.
Каким образом это могло произойти?
Рейсс задал себе такой вопрос. Только ли вследствие писательского дара этого человека?
«Только взгляни, как он играет на моих чувствах, – размышлял Рейсс, – совершенно не обращаясь к интеллекту. И за это он собирается получить плату, прежде всего деньгами. Очевидно, кто-то его надоумил, о чем писать. Они напишут, что угодно, стоит им узнать, что им заплатят, наговорят ворох лжи, а затем общественность абсолютно серьезно воспримет их вонючее варево, когда оно будет продано. Где напечатана эта книга? – Герр Рейсс внимательно просмотрел книгу. – Омаха, штат Небраска, последний аванпост американской плутократической типографской индустрии, некогда расположенной в центре Нью-Йорка и поддерживаемой золотом евреев и коммунистов.»
«Может быть, этот Абендсен – еврей? Они все еще существуют, стараясь нас отравить. Это еврейская книга». Он с яростью хлопнул по переплету «Саранчи». Настоящая фамилия, вероятно, Абенштейн.
Несомненно, этот аспект не ускользнул от СД.
«Мы обязательно должны послать кого-нибудь в эти Средне-Западные Штаты с визитом к герру Абенштейну. Интересно, получил ли Крауз фон Меер инструкции на этот счет? Скорее всего – нет, из-за всей этой неразберихи в Берлине. Все сейчас слишком заняты домашними делами. Но эта книга, – подумал Рейсс, – очень опасна. Если бы Абенштейна нашли в одно прекрасное утро висящим под потолком, это было бы отрезвляющим предупреждением любому, кто находится под влиянием этой книги. Последнее слово должно быть за нами. Написанный кровью постскриптум. Для этого нужен, разумеется, кто-нибудь из белых. Интересно, что сейчас делает Отто Скорцени?»
Голос еще раз перечел все, что было написано на суперобложке книги. Этот оборотень забаррикадировался высоко в замке. Дураков нет. Попав туда, можно и не вернуться назад.
Может все это ребячество? Ведь книга уже напечатана, сейчас уже поздно. И эта контролируемая японцами территория, эти желтые малютки поднимут ужасный шум.
И все следовало бы провернуть половчее, только бы как следует взяться.
И тут сразу, без всякого перехода он почувствовал, что него кружится от бешенства голова.
Барон Гуго Рейсс сделал пометку в своем еженедельнике обсудить этот вопрос с генералом СС Отто Скорцени, или еще лучше с полковником Олендорфом, который возглавлял Опергруппу Д.
«Я думал, что все это прошло, – сказал он себе. – Неужели это будет длиться вечно. Война закончилась много лет назад. Мы думали, что тогда все и кончилось. Но это фиаско в Африке, безумный Сейсс-Инкварт, воплощающий в жизнь проекты Розенберга. Этот герр Хоуп прав, – подумал он. – С этой своей шуткой о Марсе, населенном евреями, мы бы наверняка увидели их там, даже если у них было две головы, и стояли бы они на одной ноге. Но мне хватает обычных неотложных дел, – опомнился он. – У меня нет времени на эти безрассудные авантюры, эту посылку опергруппы за Абенштейном. С меня достаточно приветствий немецких моряков и ответов на шифрованные телеграммы. Пусть уж кто-нибудь повыше возьмет на себя инициативу осуществления подобного проекта, это их дело. В любом случае, – решил он, – если бы даже я затеял это и оно привело бы к нежелательным результатам, можно только гадать, где бы я очутился: под Защитной Опекой где-нибудь в Восточном Генерал-губернаторстве, если не в камере, куда напустят газа „Циклон Б“».
Потянувшись, он тщательно вычеркнул пометку из еженедельника. Этого ему показалось недостаточно, и он сжег эту бумагу в керамической пепельнице.
Раздался стук, и дверь в кабинет отворилась. Внутрь вошел секретарь с ворохом бумаг.
– Речь доктора Геббельса во всей своей полноте.
Пфердхуф разложил листы на столе.
– Вы должны ее прочесть. Очень хороша. Пожалуй, одна из лучших его речей.
Закурив еще одну сигарету «Саймон Арц», Гуго Рейсс начал читать речь доктора Геббельса.
|
| |
| |
2022
2021
2020
2019
2018
2017
2016
2015
2014
2013
2012
2011
2010
2009
