|
Юлиус Эвола - Метафизика войны
|
|
| Mekhanizm | Date: Sa, 20.12.2014, 23:39 | Post # 1 |
 Marshall
Group: Admin
Posts: 8770
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | 
Юлиус Эвола
Метафизика войны
Пролетарский cветоч; Тамбов; 2008
ISBN 978-5-88934-355-4
Аннотация
Данное издание представляет собой сборник статей Юлиуса Эволы (1898–1974) — известного итальянского мыслителя–традиционалиста. Все статьи объединены общей темой — темой войны. Превыше всех материальных, физических последствий войны находятся последствия духовного характера, и в этой связи невозможно обойти вниманием тему личного героического опыта. Эвола рассматривает такие вопросы, как возможные последствия войны для современного человека, различные виды героизма, расовые аспекты войны. Автор особо останавливается на теме «священной войны», привлекая материалы римской, скандинавской, индоарийской и других традиций. Война рассматривается Эволой как средство духовного преображения человека, позволяющее ему превзойти «человеческое, слишком человеческое».
В оформлении обложки использован элемент картины Гуго Хоппенера (Fidus).
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Sa, 20.12.2014, 23:40 | Post # 2 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8770
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | ПРЕДИСЛОВИЕ
Данное издание представляет собой сборник статей Юлиуса Эволы (1898–1974) — известного итальянского мыслителя–традиционалиста. Статьи, которые содержит эта книга, были написаны в период с 1930 по 1950 гг. Около половины из них составляют статьи в газете Il Regime Fascista («Фашистский режим») — официальном органе итальянской фашистской партии, главный редактор которой Роберто Фариначчи предоставил Эволе колонку под названием Diorama Filosofico («Философская диорама»). Эвола, презиравший как западные демократии, так и советский социализм, надеялся, что итальянский фашизм со временем может вырасти в строй, основанный на традиционных ценностях. Поэтому неудивительно, что после закрытия фашистскими властями его собственного журнала La Torre («Башня») он использовал эту возможность для выражения своих мыслей.
Представленные в книге статьи объединены общей темой — темой войны. Хотя сам Юлиус Эвола в первую мировую войну служил офицером артиллерии в итальянской армии, его интересует, конечно же, не тактика и стратегия современных или древних войн, а само воздействие войны на человека, военный опыт и его возможности. Превыше всех материальных, физических последствий войны находятся последствия духовного характера. Мыслитель особо останавливается на теме «священной войны», привлекая материалы римской, скандинавской, персидской и индоарийской традиций. Автор не обошел вниманием и крестовые походы наряду с «великой» и «малой» «священной войной» ислама. Подлинно традиционный, подлинно духовный взгляд на войну, обнаруживаемый во всех этих древних традициях, весьма отличен от современного, и его восстановление сегодня может рассматриваться как одна из первейших задач. Так протягивается связь от древнейших времён к нашему «железному веку».
В этой связи невозможно обойти вниманием героический опыт как личный опыт воина, проходящего через испытание огнём на поле битвы. Героический опыт (как и опыт аскезы) предоставляет человеку шанс превзойти в себе «человеческое, слишком человеческое», освободиться от привязанностей и обусловленностей, перейти на качественно иной уровень бытия. Именно этим война может быть оправдана и обоснована.
Так как война в XX веке изменила свой характер, превратившись в «войну моторов», то изменились и возможности для получения героического опыта. И здесь Эвола отмечает две возможности для современного человека, оказавшегося на войне: или это торжество инстинктивных, низших сил, как у героев знаменитого романа Ремарка, или же это победа над стихией тотальной войны, подлинное преображение, сопоставимое с преображением древних героев. С этих же позиций Эвола объясняет и смысл самоубийственных атак японских «солнечных ветров» — лётчиков–камикадзе. В достаточно минорной по настроению статье «Освобождение», написанной во время союзнических бомбардировок Италии, мыслитель говорит о необходимости выработки (а, по сути, о возрождении) такого отношения к войне, которое не только позволяет выстоять, но и открывает перспективы для чего-то большего: «Трагические и разрушительные периоды истории обеспечивают силой обстоятельств тот факт, что большее количество людей идёт к пробуждению, к освобождению. […] В эти времена человек может снова обрести себя». Сегодня, когда планета объята полыхающими или тлеющими военными конфликтами, не говоря уже о террористических актах с массовыми жертвами, данный материал более чем актуален. Более того, не утратит он актуальность и далее, ибо надеяться на то, что ближайшее будущее будет спокойным и мирным, нет абсолютно никаких оснований.
Несмотря на то, что в статьях, составивших эту книгу, Эвола иногда обращается и к достаточно общим концепциям (например, к закону регрессии каст или расовой теории), данная книга посвящёна довольно узкой теме войны и героизма, и поэтому не может быть рекомендована в качестве изложения основных идей знаменитого итальянского традиционалиста. Для ознакомления с ними, в первую очередь, можно порекомендовать такие работы автора, как «Языческий империализм», «Люди и руины» и «Оседлать тигра». К сожалению, основополагающий труд Эволы «Восстание против современного мира» на русском языке на данный момент не издан (впрочем, несколько переведённых глав из книги можно найти в сети Интернет).
Ниже приводится перечень оригинальных названий статей, из которых состоит эта книга, отсортированный по времени их первого издания.
1. Sulle fome dell’eroismo guerriero (25 мая 1935 г., Diorama mensile , Il Regime Fascista ).
2. Sacritа della guerra (8 июня 1935, там же).
3. Significato della Crocita (9 июля 1935, там же).
4. La grande e la piccola guerra (21 июля 1935 г., там же).
5. Metafisica della guerra (13 августа 1935 г., там же).
6. Sulla “Milizia” quale visione del mondo (30 мая 1937 г., там же).
7. La razza e la guerra (20 октября 1939, La Difesa della Razza).
8. Due eroismi (20 ноября 1939 г., там же).
9. La razza e la guerra: la concezione ariana del combattere (20 декабря 1939 г., там же).
10. Anima e razza della guerra (5–20 сентября 1940 г., там же).
11. Die arische Lehre von Kampf und Sieg (текст выступления на немецком языке на конференции в Риме 7 декабря 1940 г., опубликован 10 мая 1941 г.).
12. Sul significato dell’elemento guerriero per la nuova Europa (март 1941 г., La Vita Italiana ).
13. Volti dell’eroismo (19 апреля 1942 г., Diorama mensile , Il Regime Fascista ).
14. La concezione romana della Vittoria (16 мая 1943 г., Augusta ).
15. Liberazioni (3 ноября 1943 г., La Stampa ).
16. Tramonto degli eroi (1 октября 1950 г., Meridiano Italia ).
Перевод на русский язык осуществлён по английскому изданию: Julius Evola. Metaphysics of War: Battle, Victory and Death in the World of Tradition. Integral Traditions Publishing, Aarhus, 2007.
Олег Молотов
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Sa, 20.12.2014, 23:41 | Post # 3 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8770
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | ФОРМЫ ВОИНСКОГО ГЕРОИЗМА
Базовым принципом, лежащим в основе всякого оправдания войны с точки зрения человеческой личности, является героизм. Война предоставляет человеку возможность пробудить героя, спящего внутри него. Война взрывает рутину комфортабельной жизни и при помощи суровых испытаний предлагает преображающее знание жизни, жизни со смертью. Момент, в который индивид становится героем, даже если это последний момент его земной жизни, своим значением бесконечно перевешивает затянувшееся существование, проводимое в монотонном потреблении среди серости городов. С духовной точки зрения такая возможность компенсирует все те негативные и разрушительные аспекты войны, которые однобоко и тенденциозно подчёркиваются пацифистским материализмом. Война позволяет человеку осознать относительность человеческой жизни, и, следовательно, познать закон «большего–чем–жизнь», и поэтому война всегда имеет антиматериалистический, духовный смысл.
Подобные соображения имеют неоспоримое достоинство, отсекая всю гуманистическую болтовню, сентиментальные жалобы, протесты глашатаев «бессмертных принципов» и «интернационала» героев пера. Нужно, однако, признать, что для полного определения условий, в которых проявляется духовная сторона войны, необходимо более детальное исследование и создание наброска «феноменологии героического опыта», выделяющего различные его формы и выстраивающего их иерархию, проявляя тот аспект, который нужно рассматривать в качестве первостепенного для героического опыта.
Чтобы достичь этой цели, необходимо вспомнить учение, уже знакомое постоянным читателям «Диорамы», которое, заметьте, не является плодом некого частного, пристрастного, философского измышления, а представляет собою скорее фактическую данность, объективно присутствующую в природе. Это учение об иерархическом четырёхчастном делении, которое интерпретирует недавнюю историю как инволюционный спад с каждой из четырёх иерархических ступеней к более низкой. Это четырёхчастное деление, напомним, есть то, что во всякой традиционной цивилизации дало толчок к образованию четырёх различных каст: рабов, буржуазного среднего класса, военной аристократии и носителей чистого духовного авторитета. В данном случае понятие «каста» означает не некое искусственное, произвольное формирование, как некоторые полагают, а скорее «место», объединяющее индивидов, разделяющих общую внутреннюю природу, сферу интересов, призвание и изначальные характеристики. Особая «истина», особые функции определяют касты в их нормальном состоянии, но никак не наоборот: касты не образуются из-за монополизации привилегий и образа жизни на основании более или менее искусственно установленного общественного порядка. Определяющим принципом всех институтов, формирующих такое общество (по крайней мере, в его наиболее аутентичных исторических формах), выступает понимание того, что не существует одного простого и универсального образа жизни, однако существуют несколько отдельных духовных путей, соотносимых с воинами, буржуазией и рабами, и что когда распределение общественных функций отвечает такому установлению, то существует порядок, «основанный на правде и справедливости», как говорит классическое выражение.
Такой порядок является «иерархическим» в том, что он предполагает естественную зависимость низшего образа жизни от высшего, и наряду с зависимостью, также и сотрудничество; задачей высших является достигнуть выражения и индивидуальности на чисто духовной основе.
Здоровой является только такая ситуация, при которой существуют эти ясные и естественные отношения подчинения и взаимодействия. Это можно пояснить на примере человеческого организма, который нездоров, если по каким-либо причинам физический элемент (рабы), вегетативный элемент (буржуазия) или неконтролируемая звериная воля (воины) занимает главенствующее место в жизни человека, и который здоров лишь тогда, когда дух представляет собой центральную и наивысшую точку опоры для остальных составляющих (которые, будучи единым целым, тем не менее, располагают частичной автономией; они живут своей жизнью и имеют собственные права).
Так как мы говорим здесь не просто о какой-либо из существовавших иерархий, а об «истинной» иерархии (это означает, что господствует и правит действительно высший элемент), необходимо обратить внимание на устройство цивилизаций, сердцем которых является духовная элита, а образ жизни рабов, буржуазии и воинов получает свою предельную осмысленность и высшее оправдание из-за связи с принципом, являющегося особым наследием духовной элиты, и воплощает этот принцип в материальной деятельности. Ненормальное же состояние устанавливается тогда, когда центр смещается от духовного принципа в сторону принципа касты рабов, буржуазии или воинов. Каждая из этих каст провозглашает свою иерархию и определённый тип взаимодействия, но каждый из них является всё более и более неестественным, искажённым и разрушительным, пока процесс не достигает своего предела — то есть системы, где видение жизни, типичное для касты рабов, становится всеобщим ориентиром и пропитывает собой все уцелевшие элементы организма общества.
В политическом отношении этот инволюционный процесс весьма заметен в истории Запада, и его можно проследить вплоть до настоящего времени. Государства аристократического и сакрального толка сменились монархическими воинскими государствами, в значительной степени секуляризованными, которые в свою очередь сменились государствами, управляемыми капиталистическими олигархиями (кастой буржуазии или торговцев), и, наконец, мы уже стали свидетелями тенденций к социализму, коллективизму и пролетарскому государству, достигших своей кульминации в большевистской России (каста рабов).
Этому процессу сопутствуют переходы от одного типа цивилизации к другому, от одного фундаментального смысла жизни к другому. И в каждой из таких фаз всякая концепция, всякий принцип, всякое установление предполагает иной смысл, отражая взгляды господствующей касты.
Это также верно и в отношении «войны», и теперь мы можем подойти к задаче, изначально поставленной нами, а именно определению различных значений, которые может приобретать сражение и героическая смерть. Война меняет своё лицо в зависимости от того, под знаком какой касты она ведётся. В то время как в периоде господства первой касты основанием для войны служат духовные мотивы, а её смысл ясно осознаётся как путь к сверхъестественным свершениям и достижению бессмертия героем (что является мотивацией «священной войны»), то в периоде правления воинской аристократии война ведётся ради славы и власти определённого властителя, которому демонстрируют свою верность, связанную с удовольствием сражаться ради самого сражения. С переходом власти в руки буржуазии происходят глубокие изменения: в этой точке воплощается и распространяется в массы понятие нации, формируется антиаристократическая и натуралистическая концепция родины, и воина сменяет солдат–гражданин, который сражается просто ради защиты или завоевания земли; войны, тем не менее, вызываются скрытым стремлением к превосходству либо тенденциями экономического и промышленного порядка. Наконец, последняя стадия, когда руководящая роль оказывается в руках рабов, уже смогла воплотить — в большевизме — иное значение войны, находящее своё выражение в следующих типичных словах Ленина: «Война между нациями — это детская забава, заботой которой является лишь выживание среднего класса, не волнующее нас. Настоящая война, наша война — это мировая революция ради уничтожения буржуазии и триумфа пролетариата».
С учетом всего этого становится очевидно, что понятие «герой» — это общий знаменатель для очень широкого спектра понятий и значений. Готовность умереть, принеся свою жизнь в жертву, может быть единственной предпосылкой с технической и коллективистской точки зрения, а также и с точки зрения того, что ныне принято именовать (весьма грубо) «пушечным мясом». Но также очевидно и то, что с этой точки зрения война не может представлять никакой реальной духовной ценности для индивида до тех пор, пока последний является «мясом», а не личностью — как в римской точке зрения. Эта последняя точка зрения является единственно возможной при условии, что существует двойное отношение средств к целям — когда, с одной стороны, индивид предстаёт как средство по отношению к войне, к достижению материальных целей, и в то же время война по отношению к индивиду предстаёт как возможность или путь к завершению его духовного пути, возможному через опыт героизма. Тогда возникает синтез, энергия и вместе с ней предельная эффективность.
Если мы продолжим мыслить в этом направлении, то из того, что уже было сказано, становится ясным, что не все войны имеют одинаковые возможности. Рассмотрим аналогии (которые не являются просто абстракциями, а реально проявляются, будучи невидимыми большинству людей) между характером коллектива, доминирующего в различные периоды цивилизации, и элементом человеческого организма, соответствующим этому характеру. Если в эпохи торговцев и рабов преобладают силы, соответствующие энергиям, определяющим субличностную, физическую, инстинктивную, «теллурическую», органически–жизненную часть человека, то в эпохи воинов и духовных лидеров находят выражение силы, представляющие соответственно то, что в человеке суть характер и волевая личность, и то, что в нём есть духовная личность — личность, реализованная в соответствии со своим сверхъестественным предначертанием. Очевидно, что на войне под воздействием всех трансцендентных факторов большинство не может не перенести опыт пробуждения, более или менее соответствующий набору преобладающих причин, приведших к началу войны. На личностном уровне героический опыт имеет несколько различных результатов: говоря точнее, таких основных результатов три.
Эти три результата в общем соответствуют трём возможным типам отношений, в которых воинская каста и её принципы могут находиться по отношению к другим, уже рассмотренным выше проявлениям. При нормальном положении вещей они подчиняются духовным принципам, и тогда рождается героизм, ведущий к сверх–жизни, сверх–личности. Далее, воинский принцип может создать собственные формы, отказавшись признавать какое-либо превосходство над собой, и тогда переживание героического опыта приобретает качества «трагичности»: дерзость, стальной характер, но вместе с тем и отсутствие света. Личность остаётся и усиливается, но вместе с ней усиливаются и пределы, обусловленные её естественной, обыденно–человеческой сущностью. Тем не менее, такой тип «героя» демонстрирует определённое величие, и, само собой, для типов, иерархически более низких по отношению к воинам, т. е. типов буржуазии и рабов, такая война и такой героизм означают преодоление, подъём, свершение. Третий случай представляет выродившийся воинский принцип, перешедший в услужение иерархически более низких элементов (низших каст). В таком случае героический опыт почти неизбежно связан с взыванием к силам, представляющим инстинкты, субличностное, коллективное и иррациональное, и их последующим прорывом; и в общем случае происходит упадок и регресс личности индивида, который может теперь жить лишь в пассивной манере, ведомый или необходимостью, или же силой внушенных мифов и всплесками страстей. К примеру, пресловутые романы Ремарка отражают возможности лишь такого героизма: они повествуют о характерном типе людей, ведомых на войну ложным идеализмом, осознающих впоследствии, что реальность есть нечто совершенно иное — такие люди не находят точки опоры, но не дезертируют, а проходят сквозь тяжелейшие испытания, ведомые лишь стихийными силами, импульсами, инстинктами и реакциями, в которых остаётся немного человеческого, и для которых нет ни единого момента просветления.
В приготовлениях к войне, которые должны быть не только материальной, но и духовной, необходимо охватить всё это ясным и неотрывным взором, чтобы иметь возможность направить души и силы к высшему решению — единственно соответствующему идеалам, из которых фашизм черпает своё вдохновение.
Фашизм представляется нам революцией воссоздания в том, что он утверждает аристократическую и духовную концепцию нации, противостоящую как социалистическому и интернационалистскому коллективизму, так и демократическому и демагогическому пониманию нации. К тому же, презрение фашизма к экономическому мифу и практический подъём нации до уровня «нации воинов» знаменует собой первую ступень этого воссоздания — новое подчинение ценностей каст «торговцев» и «рабов» ценностям непосредственно вышестоящей касты. Следующим шагом должно стать духовное переосмысление самого воинского начала. Отправной точкой здесь должно послужить намерение развить героический опыт в смысле высшего из трёх возможных вышеприведённых вариантов. Но чтобы понять, что же такое эта высшая духовная возможность, должным образом реализованная величайшими цивилизациями, предшествовавшими нам, и которая, по правде говоря, демонстрирует нам непреходящую и универсальную сторону этих цивилизаций, недостаточно пытливой эрудированности. Дальнейшее изложение будет посвящено этой теме, где мы сконцентрируемся на традициях, свойственных античному и средневековому Риму.
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Sa, 20.12.2014, 23:43 | Post # 4 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8770
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | САКРАЛЬНОСТЬ ВОЙНЫ
В предыдущей статье мы увидели, что феномен воинского героизма принимает различные формы, а также может иметь совершенно различный смысл с точки зрения концепции, цель которой состоит в провозглашении ценностей истинной духовности.
Продолжая обсуждение, мы начнём с того, что рассмотрим некоторые представления, связанные с традициями античности, римскими традициями. Сейчас распространено секулярное понимание ценностей древнего Рима. Как считается, римлянин был просто солдатом в наиболее ограниченном смысле слова, и только при помощи солдатских качеств и в силу удачного стечения обстоятельств завоевал мир. Это мнение неверно.
Во-первых, с самого начала и до конца для римлян догматом веры была убеждённость в том, что божественные силы создали и защищали величие Рима — Империю и Вечность (Aeternitas ). Те же, кто хочет ограничить себя «позитивистской» точкой зрения, вынуждены заменить это ощущение, очень глубоко осознаваемое римлянами, на загадку: что же заставляло горстку людей, без каких-либо явных причин, даже без идей «земли» или «родины», без всех тех мифов и страстей, к которым прибегает современность для оправдания войны и поощрения героизма, идти всё дальше и дальше, из одной страны в другую, следуя странному и непреодолимому импульсу, основываясь лишь на «аскезе власти»? Согласно единодушному свидетельству классических авторов, ранние римляне были глубоко религиозными — nostri maiores religiossimi mortales , как пишет Саллюстий. Цицерон и Геллий повторяют его слова. Но их религиозность не была ограниченной и изолированной абстракцией, а пропитывала собой весь мир действий, включая в себя также и мир военного опыта.
Особые священные коллегии жрецов в Риме — фециалии — руководили вполне определённой системой ритуалов, которые обеспечивали мистическую составляющую каждой войны, от её объявления до окончания. Определённо, один из общих принципов римского военного искусства требовал вступать в битву лишь после того, как будут явлены определённые мистические знаки; так сказать, лишь тогда, когда придёт «момент». В силу умственных искажений и предубеждений, закладываемых современным образованием, большинство сегодняшних людей будут склонны видеть в этом чуждые, суеверные представления. Самые доброжелательные расценят это как экстравагантный фатализм; однако оба эти взгляда неверны. Сутью искусства предсказаний, практикуемого римскими патрициями, равно как и сутью схожих дисциплин, которые без труда могут быть найдены среди других великих индоевропейских цивилизаций, было не открытие «судьбы», которой следовало суеверно покориться, а, скорее, приобретение знаний о точках соприкосновения с невидимыми влияниями, соединяясь с которыми, усилия людей получили бы развитие, умножились и привели бы к изменению не только на материальном, но и духовном плане. Таким образом, при идеальной гармонии между ними в комплексе событий равно преодолевались как материальные, так и духовные препятствия и сопротивления. В свете этого знания не остаётся сомнений, что римские ценности, римская «аскеза власти» включали в себя духовный и сакральный аспект, и расценивались не только как средство достижения военного и светского величия, но и как средство контакта и соединения с божественными силами.
Если бы здесь это было уместно, мы могли бы привлечь различные материалы в подтверждение этого тезиса. Ограничимся, однако, тем, что упомянем о церемонии триумфа в Риме, имевшую скорее явно религиозный характер, нежели светско–военный. Многие элементы церемонии показывают, что римляне приписывали победу, одержанную вождями, не столько их простым человеческим качествам, сколько трансцендентной силе, реально проявляющей себя посредством их самих, их героизма и, порой, их самопожертвования (как в ритуале, известном под названием devotio , во время которого вожди приносили себя в жертву). В вышеназванной церемонии триумфа победитель принимал регалии верховного Бога Капитолия, как если бы он был его воплощением, и шествовал с процессией, чтобы возложить лавровый венок в руки этого Бога, как будто демонстрируя, кому на самом деле принадлежит победа.
Наконец, одним из источников происхождения имперского культа, то есть убеждения о бессмертном «нумене» , скрытом в императоре, является, несомненно, героический опыт: изначально военный предводитель провозглашался императором на поле боя в момент победы. В этот момент он казался преображенным божественной силой, внушая страх и восхищение, а именно это и создавало чувство «нумена». Мы можем добавить, что такой взгляд присущ не только Риму, но обнаруживается во всей классической средиземноморской античности; и он не ограничивался победителями войн, но также иногда распространялся на победителей Олимпийских игр и кровавых сражений на арене. В Элладе миф о Героях сливается с мистическими доктринами, такими, как орфизм, объединяя в общем символизме фигуры победоносного воина и посвящённого, победителя смерти.
Это точные указания на героизм и систему ценностей, которая в большей или меньшей степени осознанно превращается в духовный путь, освящённый не только славным материальным завоеванием, которому он способствует, но и тем, что он представляет собой некий ритуальный призыв, включающий завоевание неосязаемого.
Давайте рассмотрим некоторые другие свидетельства, относящиеся к этой традиции, которая по самой своей природе является метафизической — такие элементы, как «раса», могут обладать в ней только вторичной, условной ценностью. Мы говорим это, потому что намерены в следующей статье рассмотреть «священную войну» воинов Священной Римской империи. Эта цивилизация, как известно, представляла собой область творческого взаимодействия различных компонентов — римского, христианского и нордического.
Мы уже обсуждали черты первого из этих компонентов — римского. Христианский компонент проявится чертами рыцарского, наднационального героизма в крестовых походах. Осталось выявить только нордический компонент. Чтобы не тревожить понапрасну наших читателей, мы вначале заметим следующее: то, что мы рассматриваем, имеет, в сущности, надрасовый характер, и не имеет своей целью утвердить превосходство каких-либо самозваных «особых» народов над другими. Ограничась единственным намёком на то, чего мы здесь хотели бы избежать, скажем (каким бы удивительным это не показалось), что более или менее усердное нордическое возрождение, прославляемое ныне ad usum delphini национал–социалистической Германией, мы считаем главным образом искажением и опошлением нордических традиций в том виде, в каком они существовали первоначально, и в каком их всё ещё можно найти в тех людях благородной крови, считающих великой честью возможность именовать себя римлянами, хотя и тевтонской расы. Напротив, для многих расистских писателей сегодня слово «нордический» стало равным «антиримскому», а слово «римский» стало более или менее синонимом слова «еврейский».
Сказав это, мы считаем уместным воспроизвести такую замечательную формулу наставления воину в древней кельтской традиции: «Сражайся за свою землю и, если нужно, прими смерть, ибо смерть есть победа и освобождение души».
Выражение mors triumphalis в нашей собственной классической традиции соотносится с этим представлением. Что же до собственно нордической традиции, то общеизвестной её частью является представление о Валхалле, престоле божественного бессмертия, уготованного «свободному» божественному роду и героям, павшим на полях сражений («Валхалла» означает буквально «из дворца избранных»). Повелитель этого символического престола — Один или Вотан — описан в «Саге об Инглингах» как показавший героям через символическое самопожертвование на мировом древе путь к единению с божественным, дорогу туда, где живут вечно, будто на сверкающем горном пике поверх облаков. Согласно этой традиции, никакая жертва или форма служения не ценится так высоко высшим Богом и не является столь богатой сверхъестественными дарами, как та, что приносит воин, сражающийся и погибающий на поле битвы. Но это ещё не всё. Духи павших героев пополнят фалангу тех, кто на стороне «небесных героев» идёт в битву Рагнарёк, то есть «сумерек богов», которая, согласно этому учению, а также согласно эллинам (Гесиод), угрожает миру с незапамятных времён.
Мы увидим, что этот мотив появляется снова в различных формах в средневековых легендах о «последней битве», в которой будет сражаться бессмертный император. Сейчас, чтобы проиллюстрировать универсальность этих элементов, мы укажем на сходство между древними скандинавскими представлениями (которые, заметим мимоходом, Вагнер изобразил совершенно неузнаваемыми в своём туманном, высокопарном, типично тевтонском романтизме) и представлениями древнеиранскими, а позднее персидскими. Многие могут быть поражены, услышав, что хорошо известные валькирии, выбирающие души бойцов, которым суждена Валхалла, на самом деле лишь трансцендентная персонификация частей самих воинов — частей, называемых ирано–персидской традицией фраваши . Они также представляются женщинами света или грозовыми девами битвы, являясь в большей или меньшей степени персонификацией сверхъестественных сил, с помощью которых человеческие сущности воинов, «верных Богу Света», смогут пройти преобразование и вызвать потрясающие и кровавые победы. Иранская традиция располагает также символической концепцией божественной фигуры — Митры, описываемого как «воин, что никогда не спит», который, во главе своих верных фраваши , сражается с прислужниками тёмного бога до тех пор, пока не придёт Саошиант — владыка грядущего царства «триумфального» мира.
Эти фрагменты древней индоевропейской традиции, в которой повторяются мотивы войны как сакрального действа, и героя, который на самом деле не умирает, а становится частью мистического воинства в космической битве, имели ощутимый эффект на определённые элементы христианства — по крайней мере, того христианства, которое смогло всерьёз воспринять девиз vita est militia super terram , и признать спасение не только в осуждении гордыни, в любви к ближнему, надежде и прочем, но и в героическом элементе, в нашем случае — «Царствие Небесное может быть взято штурмом». Именно это сходство мотивов дало рождение духовной концепции «Великой войны», присущей средневековью. Эту концепцию мы обсудим в следующей статье для «Диорамы», рассматривая внутренние, индивидуальные, но, тем не менее, актуальные аспекты этих учений.
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Sa, 20.12.2014, 23:44 | Post # 5 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8770
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | СМЫСЛ КРЕСТОВЫХ ПОХОДОВ
Мы продолжим рассматривать те героические традиции, которые понимают войну как путь духовной реализации в самом строгом значении этого слова и придают ей трансцендентное оправдание и цель. Мы уже обсудили представления античного Рима в этом отношении. Также мы описали нордические традиции, в которых героическая смерть на поле боя наделяет героя бессмертием. Нам было необходимо ознакомиться с этими традициями, прежде чем перейти к рассуждениям о мире средневековья, так как известно, что в культурном отношении средние века представляют собой синтез трёх элементов: римского, нордического и, наконец, христианского.
Таким образом, теперь мы можем приступить к рассмотрению идеи «сакральности войны» в том виде, в котором её знал и культивировал средневековый Запад. Как должно быть очевидно, здесь мы рассматриваем крестовые походы в их глубочайшем смысле, а не в смысле, приданном им историками–материалистами, согласно которым походы являются простыми следствиями причин экономического или этнического характера. Также мы не считаем их и простыми феноменами суеверности и религиозной экзальтированности, как представляется некоторым «просвещённым» умам; и, наконец, мы не будем считать их чисто христианским явлением. По отношению к последнему пункту важно не упускать из виду правильные отношения причин и следствий. Часто утверждается, что в крестовых походах христианская вера использовала героический дух западного рыцарства. Тем не менее, истиной является обратное: христианство и все связанные с ним императивы религиозной войны против «неверных» и освобождения «Храма» и «Святой Земли» были просто средством, позволившим героическому духу воплотиться, утвердить и реализовать себя в своего рода аскезе — не созерцательной, но не менее богатой духовными плодами. Многие рыцари, отдававшие свои силы и жизни «священной войне», имели лишь туманное представление и самые общие знания той доктрины, за которую они сражались.
Тем не менее, культурный контекст крестовых походов изобиловал элементами, выдающими их высший, духовный, символический смысл. Трансцендентальные мифы в душе западного рыцарства поднялись из глубин подсознания: завоевание «Святой Земли», расположенной «за морем», имело куда более тесные, чем многие могли бы вообразить, связи с древним преданием, согласно которому «на далёком востоке, где встаёт солнце, лежит священный город, где не бывает смерти, а герои, которым посчастливилось добраться туда, наслаждаются небесным спокойствием и вечной жизнью».
Более того, борьба против ислама с самого начала по своей природе имела смысл аскетического испытания. Знаменитый историк крестовых походов Куглер писал: «Это была не борьба за земные королевства, а борьба за Царствие Небесное: крестовые походы были делом не людей, но Бога — поэтому о них нельзя судить с тех же позиций, что и о других событиях человеческой истории».
Священную войну, по словам автора старинной хроники, нужно сравнивать с «омовением в пламени чистилища, но ещё перед смертью». Погибшие в крестовых походах символически описывались Папами и проповедниками как «золото, трижды проверенное и семь раз очищенное пламенем». Они прошли очистительное испытание такой силы, что перед ними открылся путь к всевышнему Господу.
«Никогда не забывайте этого прорицания», — писал св. Бернар, — «живыми или мёртвыми, мы принадлежим Господу. Славен ты, если не покидаешь битвы иначе, как увенчанным лавром. Но даже ещё более славно обрести в сражении венец бессмертия […] О, счастливое чувство, когда смерти не боятся, а нетерпеливо ожидают и принимают с безмятежным сердцем!». Крестоносцу обещалось достижение абсолютной славы — на провансальском диалекте glorie asolue — и «покоя в раю» — conquerre lit en paradis — то есть достижение сверхжизни, сверхъестественного состояния бытия, чего-то за пределами религиозного представления. В этой связи Иерусалим — вожделённая цель завоевания — выступает в двух ипостасях: как город земной и как символический, небесный, неосязаемый град, а крестовый поход обретает внутреннюю ценность, независимую от внешних форм, оснований и видимых мотивов.
Кроме того, больше всего людей в крестоносные армии поставили рыцарские ордена — такие, как храмовники (тамплиеры) и иоанниты, состоявшие из мужчин, которые, подобно монахам или христианским аскетам, научились презирать мирскую суету. Уставшие от жизни воины, всё видевшие и всё испытавшие, уходили в такие ордена, тем самым готовя себя к абсолютному действию, свободному от интересов обыденной, смертной жизни, а также от жизни политической, в узком значении слова «политика». Папа Урбан VIII обращался к рыцарству как к наднациональному сообществу тех, кто «готов броситься в войну, где бы она ни вспыхнула, принеся в неё страх перед своим оружием в защиту чести и правосудия». Они должны откликаться на призыв к «священной войне» охотнее всех, поскольку её награда — это не земные владения, относительные и недолговечные, а «небесный удел», согласно одному из писателей тех времён.
Более того, развитие крестовых походов, сильно связанное с общей идеологией эпохи, вело к очищению и осознанию истинного духа кампании. Первоначальное представление о войне за «истинную веру» подразумевало непременную победу, и первые военные неудачи армий крестоносцев стали источником растерянности и смятения; но в конечном итоге, однако, они послужили выявлению высшего аспекта «священной войны». Несчастья крестового похода сравнивались римским духовенством с добродетельными неудачами, которые даруют награду лишь в иной жизни . Но, избрав такой подход, они уже стали близки к признанию чего-то высшего по отношению и к победе и к поражению; к пониманию наибольшей важности такого аспекта героических действий, который независим от любых видимых и материальных последствий, почти как жертва, которая через мужественное заклание всех человеческих элементов ведёт к бессмертной «вечной славе».
Можно видеть, что таким образом участники тех событий приближались к сверхтрадиционному плану, если понимать слово «традиция» в наиболее строгом, историческом и религиозном смысле. Определённая религиозная вера, непосредственные цели, дух антагонизма стали только лишь средствами, неважными самими по себе, всего лишь топливом по своей природе, используемым для единственной цели — поддержания огня. Единственное, однако, что оставалось в фокусе — это сакральная ценность войны. И здесь становится возможным понимание того, что по ту сторону линии фронта война наделялась тем же традиционным смыслом.
В этом смысле, вопреки всему, крестовые походы способствовали культурному обогащению и взаимному обмену между гибеллинским Западом и арабским Востоком (который сам по себе являлся центром более древних элементов традиции); этот обмен имел куда большее значение, чем признают до сих пор большинство историков. Когда рыцари–крестоносцы столкнулись с рыцарями арабских орденов, бывших почти что их отражением, включая сходства в этике, обычаях, и порой даже в символах, тогда «священная война», противопоставившая две цивилизации во имя их религий, привела в то же время к их встрече — то есть, к осознанию того, что вопреки разной основе, обусловленной двумя различными верами, в конечном итоге они одинаково придали войне общую независимую духовную ценность.
В нашей следующей статье мы увидим, как, исходя из предпосылок своей веры, древний арабский рыцарь поднимался к той же сверхтрадиционности, что и рыцарь–крестоносец посредством своего героического аскетизма.
Однако сейчас мы хотели бы обратить внимание на следующее обстоятельство. Те, кто воспринимает крестовые походы с негодованием, как один из самых безумных эпизодов «тёмного» средневековья, не имеют ни малейшего подозрения, что то, что они называют «религиозным фанатизмом», было видимым признаком присутствия и действенности духовности и решительности — тех качеств, отсутствие которых как раз более характерно для настоящего варварства. В действительности человек крестовых походов был в состоянии восстать, сражаться и погибнуть ради того, что по своей сущности было надполитическим и надчеловеческим, и посвятить свою жизнь не частному, а универсальному, вселенскому. Это остаётся ценностью, нерушимой отправной точкой наших суждений.
Само собой, это не значит, что трансцендентальный мотив может побудить воина стать безразличным, заставив забыть о долге перед своим народом и отечеством. Вовсе нет — мы говорим о том, что смыслы, ради которых совершаются действия и приносятся жертвы, несоизмеримы по своей природе, даже если со стороны эти действия выглядят абсолютно одинаковыми. Существует огромная разница между тем, кто просто сражается в войне, и тем, кто в то же время вступает в «священную войну», черпая в ней высший опыт, одинаково желанный и желательный для духа.
Мы должны добавить, что хоть эта разница и является прежде всего внутренней, но, так как внутренние силы способны находить выражение во внешних проявлениях, эффекты этих сил выражаются на внешнем уровне следующим образом.
Во-первых, это «неукротимость» героического импульса. Тот, кто получает духовный опыт героизма, пронизан метафизическим напряжением, импульсом, чья цель «бесконечна», и который, следовательно, будет вечно вести его вперёд — далеко за пределы возможностей того, кто сражается из необходимости или как наёмник, или же ведом естественным инстинктом или некоторым внешним внушением.
Во-вторых, тот, кто сражается из соображений «священной войны», выходит за пределы любой частности и существует в духовном климате, который в любой момент может легко породить и вызвать наднациональное единство действий. Именно это мы видим в крестовых походах, когда князья и герцоги всех земель объединились в героической и священной кампании, невзирая на частные утилитарные интересы и политическую раздробленность, впервые проявив великое европейское единство, верное общей цивилизации и самому принципу Священной Римской империи.
Теперь, также и в этом отношении, если мы можем освободиться от шелухи, отделив существенное от случайного, мы обнаружим элемент, чья действительная ценность не ограничена каким-либо историческим периодом. Распространять героическое действие также и на «аскетический» план и основывать первое на последнем — значит подготовить дорогу к новой возможности объединить цивилизацию, устранить любые противоречия, обусловленные материальными интересами, подготовить обстановку для огромных дистанций и великих фронтов, и тем самым приспособить внешние цели действий к их новому духовному смыслу, согласно которому сражаются не за страну или честолюбивые государственные устремления, а за высший принцип цивилизации. Предзнаменование этого принципа, хотя само и является метафизическим, всегда ведёт вперёд — по ту сторону любых пределов, любых опасностей и любых разрушений.
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Sa, 20.12.2014, 23:45 | Post # 6 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8770
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | ВЕЛИКАЯ ВОЙНА И МАЛАЯ ВОЙНА
Пусть нашим читателям не покажется странным, что рассмотрев комплекс традиций Запада, связанный со священной войной — то есть войной как духовной ценностью, — мы предложим теперь исследовать тот же аспект, выраженный в исламской традиции. Наоборот, для наших целей (как мы часто отмечали ранее) будет интересно осветить объективную ценность этого принципа путём демонстрации его универсальности, то есть его соответствия выражению quod ubique, quod ab omnibus, et quod semper . Только таким образом мы сможем с уверенностью утверждать, что те или иные ценности совершенно независимы от чьих-либо взглядов, и что они по своей сути превосходят частные формы, принимаемые ими в той или иной исторической традиции. Чем лучше нам удастся показать внутренние соответствия между такими формами и их общим принципом, тем глубже читатель сможет изучить свою собственную традицию, полностью овладеть ею и понять её с метафизической точки происхождения.
Чтобы уяснить обсуждаемое в исторической последовательности, сначала нужно понять, что исламская традиция не возникает из некоего уникального метафизического источника, а по своей сути наследует персидской традиции. Как хорошо известно, Персия обладала одной из наиболее развитых доевропейских цивилизаций. В основании взгляда на жизнь в персидской традиции лежит исходная маздеистская концепция религии как воинской службы под знаменем «Бога Света» и существования как длительной, нескончаемой борьбы за спасение существ и вещей от власти дьявола, и эту концепцию нужно рассматривать как метафизическую составляющую и духовный фон для военных предприятий, достигнувших кульминации в создании персами империи «царя царей». После угасания мощи Персии эхо этой традиции продолжало существовать в череде средневековых арабских цивилизаций в формах, ставших чуть более материалистичными и иногда преувеличенными, но не до такой степени, в которой исходные элементы этой духовности были бы совершенно утеряны.
Мы рассмотрим здесь традиции этого типа прежде всего потому, что они представляют концепцию, которая вечьма поможет нам в дальнейшем понимании ряда идей, представленных в наших последующих статьях; например, концепция «великой» или «священной войны» , отличной от «малой войны», но в то же время связанной с ней особым образом. Различие определено словами пророка, который, возвращаясь из военного похода, объявил: «от войны малой я возвращаюсь теперь к великой войне».
Малая война соответствует экзотерической войне — кровавому сражению, ведущемуся материальным оружием против врага, против «варваров», против низшей расы во имя высшего закона, или же, наконец, если война оправдывается религиозными мотивами, против «неверных». Не имеет значения, насколько ужасающи и трагичны события, не имеет значения, насколько огромны разрушения — метафизически такая война, тем не менее, остаётся «малой войной» . «Великая» или «священная война» же, напротив, имеет внутренний и нематериальный характер — эта война ведётся против врага, «варвара», «неверного», которого каждый носит в себе, или который восстаёт всякий раз, когда индивид пытается подчинить всё своё бытие духовному закону.
Враг, проявляющийся в форме страстей, пристрастности, влечений, инстинктов, слабостей и внутренней трусости должен быть побеждён, его сопротивление должно быть сломлено, он должен быть закован в цепи и подчинен духовной личности. Это условие достижения внутреннего освобождения, «триумфального мира», позволяющего личности обрести то, что выходит за пределы и жизни, и смерти.
Кто-то мог бы назвать это просто аскетизмом. Великая, священная война — это такая аскеза, которая всегда была философской целью. Было бы соблазнительным добавить, что это путь тех, кто хочет сбежать от мира и кто, используя оправдание внутреннего освобождения, превращается в паству пацифистских трусов. Но дело обстоит совсем иначе. После разделения этих двух войн происходит и их синтез. Свойством героических традиций является именно то, что они предписывают «малую войну», то есть настоящую, кровавую войну, как инструмент к реализации «великой» или «священной войны», и в конечном итоге они становятся единым целым.
Таким образом, в исламе «священная война» — джихад — и «путь Бога» являются взаимозаменяемыми понятиями. Тот, кто воюет, находится на «пути Бога». Такова хорошо известная поговорка, ярко характеризующая эту традицию: «кровь героев ближе Господу, чем чернила учёных и молитвы набожных».
Опять-таки, как в традициях, уже рассмотренных нами, как в римской аскезе власти и в классической mors triumphalis , действие принимает смысл внутреннего преодоления и приближения к жизни, не смешанной более с тьмой, случайностью, неопределённостью и смертью. В более конкретных терминах, трудности, риск и испытания, свойственные событиям, вызванным войной, приводят к обнаружению внутреннего «врага», проявляющегося в форме инстинкта самосохранения, трусости, жестокости, жалости и слепого неистовства. Эти препятствия необходимо преодолеть так же, как и победить внешнего врага. Отсюда ясно, что решающим фактором становится внутренняя ориентация личности, непоколебимое упорство в том, что является духовным в этой двойной борьбе, в результате которой становится невозможным непроизвольное превращение в дикого зверя, но, напротив, обретается возможность обуздать глубочайшие силы, обретается такой взгляд на них, при котором невозможно никакое им подчинение, и человек всегда остаётся высшим властелином самого себя, и именно благодаря этой независимости он способен противостоять любому ограничению. В традиции, которую мы рассмотрим в следующей статье, такая ситуация представлена наиболее характерным символом: героя сопровождает бесстрастная божественная сущность, которая не сражается, но направляет героя и руководит им в сражении, бок о бок с ним в одной боевой колеснице. Этот символ является персонифицированным выражением двойственности принципов, которые истинный герой (всегда излучающий нечто священное) беспрестанно блюдёт в своей сущности.
Возвращаясь к исламской традиции, мы можем найти в её основном тексте такие строки: «Пусть сражаются во имя Аллаха те, которые покупают будущую жизнь [ценой] жизни в этом мире. Тому, кто будет сражаться во имя Аллаха и будет убит или победит, Мы даруем великое вознаграждение» (IV, 74).
Метафизическая же подоплёка такова: «Сражайтесь на пути Аллаха с теми, кто сражается против вас» (ІІ, 190); «Убивайте [неверующих], где бы вы их ни встретили» (II, 191); «Не проявляйте слабости [в бою] и не просите мира» (XLVII, 35); «Здешняя жизнь — всего лишь игра и забава»(XLVII, 36); «А всякий, кто скупится, скупится во вред себе» (XLVII, 38).
Последнее положение является явной параллелью к тексту из Евангелия: «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет её», что подтверждается последующими высказываниями: «О вы, которые уверовали! Что с вами? Когда вас призывают: «Выступайте [на борьбу] за дело Аллаха», — вы словно прирастаете к земле. Неужели вы предпочитаете жизнь в этом мире жизни в мире будущем? Ведь наслаждение жизнью в этом мире по сравнению с будущим ничтожно» (IX, 38); «Скажи: «Неужели вы ожидаете, что нам выпадет что-либо иное кроме одного из двух благ, пока мы дожидаемся, что Аллах поразит вас наказанием от Себя или же посредством наших десниц?»» (IX, 52).
Следующие выдержки также достойны внимания: «Вам предписано сражаться с врагами ислама, а это вам ненавистно. Но возможно и такое, что вам ненавистно то, что для вас благо; что вам желанно то, что для вас — зло. Аллах ведает [об этом], а вы не ведаете» (II, 216), а также: «Когда была ниспослана сура, [которая гласит]: «Веруйте в Аллаха и боритесь [во имя Аллаха] вместе с Его Посланником», то зажиточные из мунафиков стали просить тебя освободить их [от участия в походе] и сказали: «Оставь нас, мы будем в числе находящихся [в тылу]». Они довольны были тем, что оказались в числе домоседов. На сердца их наложена печать [неведения], и они [ничего] не разумеют. Однако Посланник и те, которые уверовали вместе с ним, боролись [во имя Аллаха], жертвуя своим имуществом и рискуя жизнью. Им-то и уготованы блага, они и есть преуспевшие. Аллах приготовил для них сады, в которых текут ручьи. Они вечно пребудут там, и это великая удача» (IX, 86–89).
Таким образом, здесь мы видим своего рода amor fati , загадочный способ интуитивного познания, пробуждения и героического принятия собственной судьбы во внутренней убеждённости в том, что когда наличествует «правильное намерение», когда побеждены леность и трусость, а вознесение над собственной жизнью и жизнями других, над счастьем и неудачами направляется чувством духовной судьбы и жаждой абсолютного существования, тогда личность даёт рождение силе, неспособной не достигнуть высшей цели. Тогда кризис трагической и героической смерти становится незначительным случаем, который в религиозном понимании может быть выражен следующими словами: «[Аллах] никогда не даст сгинуть понапрасну деяниям тех, кто был убит [в сражении] во имя Его. Он поведёт их прямым путём, улучшит их положение и введёт их в рай, о котором Он им поведал [в Коране]» (XLVII, 4–6).
Как бы замыкая круг, читатель вернулся теперь к тем же идеям, что были рассмотрены в предыдущих статьях, касающихся классической и средневеково–нордической традиции, то есть идее бессмертия, предусмотренного для привилегированных героев, которые, согласно Гесиоду, единственно и населяют символические острова, отображающие сияние и неосязаемое существование олимпийцев.
Также в исламской традиции часто встречаются отсылки к той идее, что некоторые воины, павшие в «священной войне», не погибли на самом деле, а вовсе не в символическом смысле. Это сверхъестественное состояние вовсе не оторвано от энергий и судеб живущих. Невозможно проникнуть в эту довольно таинственную область, которая требует описания вещей, не укладывающихся в настоящую статью. Однако мы можем совершенно определённо сказать, что, даже сегодня, в частности, в Италии, ритуалы, в которых воинская общность объявляет наиболее славных героев всё ещё «присутствующими», вновь обрели особую силу. Те, кто исходит из положения, что любое действие, в процессе инволюции, приобрело сегодня лишь аллегорический или, в лучшем случае, моральный характер, тогда как изначально имело значение реальности , и каждый обряд содержал реальное действие , а не просто «церемонию» — для них эти воинские ритуалы сегодняшнего дня могут послужить пищей к размышлению. И возможно, они смогут приблизиться к тайне, содержащейся в уже цитированном нами учении — то есть к идее о бессмертных героях и о победителях, которые, подобно римскому цезарю, остаются «вечными победителями» в центре людского рода.
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Sa, 20.12.2014, 23:46 | Post # 7 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8770
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | МЕТАФИЗИКА ВОЙНЫ
Мы завершим нашу серию эссе для «Диорамы» на тему войны как духовной ценности обсуждением другой традиции индоевропейского героического цикла — традицию «Бхагавад–Гиты», весьма известного текста древней индийской мудрости, составленного в первую очередь для воинской касты.
Этот текст не был выбран нами просто так, и мы не хотим, чтобы кто-то думал, что мы предлагаем статьи про «экзотику» такой газете, как Regime , только из любопытства. Сейчас, когда наше обсуждение исламской традиции позволило нам выразить в общем виде ту мысль, что внутренняя или «великая война» — это достижимый двойник и душа внешней войны, обсуждение традиции, содержащейся в вышеупомянутом тексте, позволит нам представить чёткое и сознательное метафизическое видение вопроса.
На внешнем плане такое обсуждение индийского Востока (имеется в виду великий героический Восток, а не Восток теософов, гуманитариев–пантеистов или старых джентльменов, восхищающимися различными Ганди или Рабиндранатами Тагорами) также поможет скорректировать мнение о Востоке и улучшить сверхтрадиционное понимание, что является одной из первейших необходимостей для граждан Новой Италии. Ибо мы слишком долго допускали искусственное противопоставление Востока и Запада: искусственное, потому что, как уже указывал Муссолини, она противопоставляет Востоку современный и материалистический Запад, который в действительности имеет мало общего с более древней, более истинной и более великой Западной цивилизацией. Современный Запад так же противостоит древнему Западу, как и Востоку. Как только мы обратимся к прошлому, мы увидим этническое и культурное наследие, которое является в большой степени общим, и которое можно описать как индоевропейское. Первоначальный образ жизни, духовность и общественные институты первых колонизаторов Индии и Ирана имеют много точек соприкосновения не только с таковыми у эллинов или скандинавов, но и с таковыми у первоначальных римлян.
Традиции, к которым мы обращались ранее, представляют такие примеры: прежде всего, это общая духовная концепция ведения войны, героического действия и смерти — в противоположность взглядам тех, кто из-за предрассудков и банальностей, слыша об индийской цивилизации, думают только о нирване, факирах, бегстве от реальности, отрицании «западных» ценностей личности и так далее.
Текст, к которому мы обращаемся и на котором мы будем основывать наше обсуждение, представлен в форме беседы между воином Арджуной и богом Кришной, действующим как духовный наставник первого. Эта беседа возникает из-за битвы, в которой Арджуна, жертва гуманистических сомнений, не хочет участвовать. В предыдущей статье мы уже указывали на то, что с духовной точки зрения эти две личности — Арджуна и Кришна — в реальности являются одним целым. Они представляют собой две разные части человеческого существа: Арджуна — принцип действия, а Кришна — принцип трансцендентального знания. Эта беседа может таким образом пониматься как некий монолог, развивая всё большую ясность и разрешение (как в героическом, так и в духовном смысле) проблемы действий воина, возникающей перед Арджуной, когда он готовится к битве.
Жалость, не дающая воину сражаться, когда он узнаёт среди вражеских рядов некоторых своих старых друзей и ближайших родственников, описывается Кришной, т. е. духовным принципом, как «слабость, свойственная недостойным, ведущая не к небесам, а к бесчестию» (II, 2).
Мы уже видели, как эта тема поднимается много раз в традиционных учениях Запада: «Или тебя убьют, и ты попадёшь на небеса, или, победив, ты насладишься земным царством. Поэтому встань […] и решайся на битву» (II, 37).
Однако вместе с этим подчеркивается и мотив «внутренней войны», которую нужно вести в то же самое время: «Познав то, что выше разума, покорив низшее «я» высшим «Я», порази […] труднопобедимого врага в образе вожделения» (III, 43).
Внутренний враг, являющийся страстью, животной жаждой жизни, таким образом, является двойником внешнего врага. Правильная ориентация определяется следующим образом: «Посвящая все свои действия Мне, сосредоточив сознание на истинном я, освободившись от желаний, эгоизма и беспокойств, сражайся» (III, 30).
Это требование ясного, сверхсознательного героизма, поднимающегося над страстями, является важным, как и эта цитата, представляющая характер чистоты и абсолютности, которую должно иметь действие, чтобы его можно было рассматривать как «священную войну»: «Сражайся, относясь одинаково к счастью и горю, к потере и приобретению, к победе и поражению. Так ты избегнешь греха» (II, 38).
Следовательно, мы обнаруживаем, что единственная ошибка или грех — это состояние несовершенной воли, действия, которое внутренне далеко от той высоты, по отношению к которой вопрос собственной жизни является таким же мелким, как и вопрос жизни других людей, и никакая человеческая мерка более не имеет ценности.
Именно в этом отношении рассматриваемый текст содержит соображения абсолютного метафизического порядка, предназначенные показать, что сила, действующая в воине на таком уровне, — это не столько человеческая сила, сколько божественная. Учение, которое Кришна (т. е. принцип знания) дает Арджуне (т. е. принципу действия), чтобы развеять его сомнения, нацелено в первую очередь на то, чтобы заставить его осознать различие между тем, что не подвержено порче как абсолютная духовность, и тем, что существует только иллюзорно, как человеческие и натуралистические элементы: «У несуществующего (тела, материи) нет бытия, у существующего (духа) нет небытия. Знай, неразрушимо то, что всё пронизывает (дух). Кто считает, что он убивает, и кто полагает, что его можно убить, — оба пребывают в заблуждении. Он не может убивать и быть убитым. Она (душа) не возникала, не возникает и не возникнет. Она нерожденная, вечная, постоянная и древнейшая. Она не погибает, когда убивают тело. Но все эти тела преходящи. Поэтому сражайся» (II, 16, 17, 19, 20, 18).
Но это ещё не всё. Осознание метафизической нереальности того, что можно потерять или что можно заставить потерять другого, — например, эфемерную жизнь или смертное тело — осознание, соответствующее определению человеческого существования как «всего лишь забавы» в одной из традиций, которую мы уже рассматривали — связана с мыслью, что дух в его абсолютности и трансцендентности может казаться только разрушительной силой по отношению ко всему, что ограничено и неспособно превзойти собственную конечность. Таким образом, возникает проблема того, как воин может пробудить дух, особенно в добродетели своего бытия инструментом разрушения и смерти, и идентифицировать себя с ним.
Ответ на этот вопрос — это именно то, что мы находим в наших текстах. Бог не только объявляет: «Я — сила сильных, лишённых вожделения и привязанности. Я — жар огня, жизнь во всех существах и аскеза подвижников. Я — разум разумных, Я — величие могущественных» (VII, 11, 9, 10), но, в конце концов, открывается Арджуне в трансцендентной и вызывающей страх форме молнии. Мы, таким образом, подходим к этому общему видению жизни: как электрические лампочки, горящие слишком ярко, как электрические цепи со слишком высоким потенциалом, человеческие существа падают и умирают только потому, что внутри них горит сила, превосходящая их конечность, превосходящая всё, что они могут делать и желать. Именно поэтому они развиваются, достигают пика, и затем, как бы унесённые волной, которая до данного момента несла их вперёд, падают, растворяются, умирают и возвращаются в непроявленное. Но тот, кто не боится смерти, кто способен, так сказать, принять силы смерти, став всем, что она уничтожает, преодолевает и разрушает — он в конце концов переходит за предел, он продолжает оставаться на гребне волны, он не падает, и в нём проявляется то, что находится за пределами жизни. Таким образом, Кришна, олицетворение «духовного принципа», открывшись Арджуне, может сказать: «Кроме тебя, все эти воины с обеих сторон погибнут. Поэтому встань и обрети славу. Победив своих врагов, наслаждайся процветающим царством. Они уже убиты Мной одним. Ты, Арджуна, будь лишь Моим орудием. […] Не колебайся. Сражайся, и ты победишь соперников в битве» (XI, 32, 33, 34).
Мы снова видим идентификацию войны с «путём Бога», о которой мы говорили в предыдущей статье. Воин более не действует как личность. Когда он достигает этого уровня, великая нечеловеческая сила преобразует его действие, делая его абсолютным и «чистым» в своём высшем выражении. Здесь есть очень памятный образ, принадлежащий к той же традиции: «Жизнь — как лук, разум — как стрела; цель — высший дух; соедини разум с духом, как выпущенная стрела поражает свою цель».
Это одна из наивысших форм метафизического оправдания войны, один из наиболее полных образов войны как «священной войны».
Завершая эту экскурсию в формы героической традиции, представленную нам разными временами и народами, мы хотим добавить несколько слов.
Мы совершили это путешествие в мир, который некоторым может показаться странным и незначимым, из любопытства, а не чтобы продемонстрировать какую-то особую эрудицию. Мы предприняли его с определённым намерением показать, что сакральность войны, т. е. то, что обеспечивает духовное оправдание войны и её необходимость, составляет традицию в высшем смысле слова: это то, что проявлялось всегда и везде, в восходящем цикле всякой великой цивилизации; в то время как военный невроз, гуманистическое и пацифистское осуждение войны, а также концепция войны как «печальной необходимости» или чисто политического или природного явления — ни одна из них не соответствует никакой традиции: всё это — всего лишь современное создание, рождённое вчера как побочный эффект разложения демократической и материалистической цивилизации, против которой сегодня поднимаются новые революционные силы. В этом смысле всё, что мы собрали из большого разнообразия источников, постоянно отделяя существенное от случайного, дух от буквы, можно использовать как внутреннее укрепление, как подтверждение, как несомненный факт. Здесь не только оказывается оправданным на высшей основе фундаментальный мужской инстинкт, но также и представляется возможность определения форм героического опыта, соответствующих нашему высшему призванию.
Здесь мы должны сослаться на первую статью из этого ряда, в которой мы показали, что герои могут быть различного, даже животного и субличностного типа, что имеет значение не только общая способность кинуться в сражение и пожертвовать собой, но и определенный дух, в соответствии с которым переживается такое событие. Но теперь у нас есть все элементы, необходимые для выделения из всех разнообразных способов понимания героического опыта такого, который можно считать высшим, который может сделать идентификацию войны с «путём Бога» по–настоящему истинной, и заставить признать в герое форму проявления божественного.
Нужно вспомнить и о предыдущем рассмотрении, а именно, что когда воинское призвание приближается к этому метафизическому пику и отражает импульс к тому, что является универсальным, оно не может не стремиться к равно универсальному проявлению и цели его расы; то есть, оно не может не предназначать эту расу для империи . Ибо только империя как высший порядок, в котором действует pax triumphalis , почти как земное отражение власти «высшего мира», приспособлена к силам, отражающим великие и свободные энергии природы, и способна проявить черты чистоты, власти, неодолимости и трансценденции над всем пафосом, страстью и человеческим ограничением.
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Sa, 20.12.2014, 23:47 | Post # 8 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8770
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | «ВОИНСТВО» КАК МИРОВИДЕНИЕ
Без всякого сомнения, новое фашистское поколение уже обладает определённо военным, воинственным мышлением, но оно ещё не поняло необходимости объединения элементов простой дисциплины и психофизической подготовки в одну высшую систему, в общее мировидение.
Этический аспект
Это становится очевидным при изучении наших древних традиций, которые, конечно же, неслучайно так часто использовали символику борьбы, служения и героического самоутверждения для выражения исключительно духовной реальности. У орфиков группы посвящённых назывались stratos , т. е. «армия»; в митраизме слово miles выражает определённую степень иерархии. В сакральных представлениях классического Рима всегда повторялись символы предсмертного состояния; они частично перешли и в христианский аскетизм.
Но здесь мы будем иметь дело с более точными вещами, чем простые аналогии, а именно с родственной доктриной «священной войны», о которой мы уже ранее говорили как на этих страницах, так и в наших книгах. Мы ограничимся областью этики и обратимся к особому и важнейшему отношению к жизни, которое должно вызвать радикальные изменения во всей системе ценностей и поднять её на плоскость мужественности, совершенно отделив от всех буржуазных отношений, гуманизма, морализаторства и безвольного конформизма.
Основополагающий принцип этого отношения подытожен в известной фразе апостола Павла: Vita est militia super terram . Согласно такому восприятию, существа, посланные в человеческом образе сюда, на землю, выполняют миссию военной службы на отдалённом фронте. Цель этой миссии не всегда чётко ощущается человеком (точно так же, как тот, кто сражается на аванпостах, не всегда точно знает общий план, в реализацию которого он вносит свой вклад), но в ней внутреннее благородство всегда измеряется фактом сопротивления; фактом выполнения того, что может быть достигнуто, несмотря ни на что; фактом отсутствия сомнений и колебаний; фактом преданности — более сильной, нежели жизнь или смерть.
Первым результатом этого взгляда становится положительное отношение к миру: это уверенность в себе и, в то же время, определённая свобода. Настоящий солдат таков по своей природе и потому, что он и хочет быть таким; следовательно, в данных ему в миссиях и задачах, он, так сказать, узнаёт себя. Таким же образом, человек, воспринимающий свое существование как службу в армии, будет очень далёк от понимания мира как юдоли слёз, из которой нужно сбежать, или как цирка слепых иррациональных событий, или как области, для которой принцип carpe diem выражает высшую мудрость. Хотя он вполне осознает трагическую и отрицательную сторону многих вещей, его реакция на них будет весьма отличаться от реакции всех других людей. Его чувство, что этот мир не является его отечеством, что он не представляет, так сказать, его надлежащее состояние, — его чувство, что он по своей сути «происходит издалека», — всё это останется фундаментальным элементом, который не позволит возникнуть мистическому бегству от действительности и духовной слабости. Он, скорее, позволит ему свести к минимуму и сделать относительным всё, что может казаться важным и решающим другим, начиная с самой смерти, и обратиться к высшим понятиям меры и предела, а также дарует ему спокойную силу и широкий взгляд.
Социальный аспект
Военная концепция жизни приводит к новому осмыслению социальной и политической солидарности. Она выходит за пределы гуманизма и «социализма»: люди не являются нашими «братьями», а «ближний» — вообще в чём-то странное понятие. Общество не является ни творением, созданным по необходимости, ни чем-то таким, что может быть оправдано и возвеличено на основе идеала всеобщей слащавой любви и обязательного альтруизма. Вместо этого, каждое общество будет пониматься в терминах общности, существующей между весьма различными существами, каждое из которых полно решимости защищать собственную индивидуальность, но, тем не менее, объединенных в мужском товариществе общим действием без какого-либо сентиментализма. Преданность и искренность, совместно с порождённой ими этикой чести, будут таким образом являться истинным основанием каждого общества. Согласно древним индоевропейским законам, убийство не считалось таким же серьёзным преступлением, как предательство или даже простая ложь. Этика войны также привела бы к более–менее схожему отношению, и она ограничивала бы принцип общности принципами достоинства и родства. Солдат может считать товарищами только тех, кого он уважает и кто твёрдо отстаивает свою позицию, но никак не тех, кто уступает, слабых и глупых. Кроме того, у вождя есть долг собирать и вести вперёд имеющиеся силы, а не тратить их впустую на заботу и плач по тем, кто уже пал, сдался или оказался в окружении.
Стоическое чувство
Однако, те представления, которые мы здесь выдвигаем, имеют наибольшую ценность в вопросе укрепления собственных сил. Здесь мы входим в область римской этики, с которой читатель уже должен быть знаком по отрывкам из работ классических авторов, регулярно публикующихся в «Диораме». Как мы уже сказали, речь здесь идёт о внутреннем изменении, на основании которого совершенно изменяется реакция на факты и события жизни, и вместо того, чтобы казаться отрицательными (что обычно и происходит), они становятся положительными и конструктивными. Превосходное понимание этого даёт нам римский стоицизм (при условии, что он существовал в таком виде, в котором мы его знаем) как истинное и упорное утверждение жизни, далёкое от тех предвзятых мнений, которые пытаются заставить нас видеть в стоицизме только холодное, чёрствое бытие, ставшее чуждым жизни. Неужели в этом можно сомневаться, когда Сенека утверждает, что истинный человек выше бога, так как бог по своей природе защищён от бед, в то время как человек может встретиться с ними, бросить им вызов и показать себя выше их? Или когда он называет несчастными тех, кто никогда не был несчастным, кто так никогда не мог узнать и измерить свою силу? Именно у этих авторов можно найти много элементов для воинской системы этики, которая совершенно преобразует распространённую систему взглядов. Вот очень типичный аспект этой точки зрения: тот, которого послали в опасное место, проклинает свою судьбу только в том случае, если он низменный человек. Если же он обладает героическим духом, то вместо этого он гордится, что его командир выбирает самых достойных и самых сильных для рискованной миссии и ответственных постов, оставляя самые удобные и безопасные посты только тем, кого он не уважает.
Та же самая мысль применима к наиболее тёмным, трагическим, разочаровывающим моментам жизни: необходимо увидеть в них скрытое предназначение или призыв к нашему благородству и превосходству.
«Кто достоин имени мужчины и римлянина», — пишет Сенека, — «кто не хочет испытать себя и не ищет опасную задачу? Для сильного мужчины бездействие — пытка. Есть только один взгляд, способный привлечь вниманием даже бога, — это взгляд сильного мужчины, сражающегося с неудачей, особенно, если он сам бросил ей вызов».
Это мудрость, которая, кроме того, происходит из древних веков и находит своё место даже в общей концепции истории мира. Если Гесиод перед зрелищем железного века, тёмной и десакрализованной эпохи, которая считается последней, воскликнул: «Вот бы мне не родиться!», то древним индоевропейским традициям было присуще учение о том, что именно те, кто в тёмную эпоху, несмотря ни на что, сопротивляются, смогут получить плоды, которые редко могли достигнуть жившие в более благоприятные и менее трудные периоды.
Таким образом, видение собственной жизни как службы в армии формирует собственную этику и чёткое внутреннее отношение, пробуждающее глубинные силы. Поэтому стремление служить в настоящей армии с её дисциплиной и готовностью к абсолютным действиям на поле материальной борьбы является верным направлением и путём, по которому нужно идти. В первую очередь необходимо почувствовать в себе дух солдата и так изменить свою чувствительность, чтобы впоследствии стать солдатом и в материальном смысле. Также необходимо избегать опасностей материалистического огрубения и излишнего акцента на чисто физическом, которые могут в противном случае произойти от милитаризации только на внешнем плане. Тем не менее, при условии подобной подготовки, любая внешняя форма может легко стать символом и орудием собственно духовного значения.
Фашистская система этики, если хорошо подумать, может быть направлена только по этому пути. Отправной точкой является «презрение к лёгкой жизни». Дальнейшие точки должны располагаться как можно выше — выше всего, что может обращаться только к чувствам, и за пределами границ просто мифа.
Если две последние фазы инволюционного процесса, приведшие к современному упадку — это возвышение буржуазии и коллективизация не только идеи государства, но и всех ценностей и самой концепции этики, то преодоление всего этого и новое утверждение «воинского» взгляда на жизнь в вышеупомянутом полном смысле должно составить предварительное условие для любой реконструкции: когда мир масс и материалистического и сентиментального среднего класса уступит дорогу миру «воинов», тогда будет достигнута главная цель, которая сделает возможным пришествие ещё более высокого порядка — порядка истинной традиционной духовности.
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Sa, 20.12.2014, 23:48 | Post # 9 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8770
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | РАСА И ВОЙНА
Одним из наиболее серьёзных препятствий для чисто биологической формулировки расовой доктрины является тот факт, что смешение и загрязнение крови не является единственной причиной упадка и разложения рас. В такой же степени расы могут деградировать и гибнуть из-за процесса, так сказать, внутреннего вымирания, без участия внешних факторов. В чисто биологических терминах это может соответствовать тем загадочным «внутренним вариациям» (идиовариациям), которые науке пришлось признать, и которые являются такими же мощными факторами вызывания мутаций, как и вариации, произведённые смешением.
Это никогда нельзя будет окончательно понять, если не объединить биологическую концепцию расы с «расизмом второй или третьей степени», о котором мы постоянно говорим. Только если считать расу существующей не только в теле, но также и в душе и в духе как глубинную метабиологическую силу, обуславливающую как физические, так и психические структуры в органической общности человеческого существа — только при принятии этой поистине традиционной точки зрения можно понять тайну упадка рас во всех её аспектах. Тогда можно будет осознать, что подобно личному отречению от мира и упадку сил, при котором потеря всякого морального напряжения и отношение пассивного отказа от всего могут постепенно найти выражение в настоящем физическом коллапсе или парализовать естественные ресурсы организма гораздо более эффективно, нежели любая угроза телу — так события той же природы могут происходить и на уровне таких сущностей, как человеческие расы, в большем пространственном масштабе и на протяжении времени их общих жизней. И то, на что мы только что указали, касаясь нейтрализации ресурсов организма, когда отсутствует внутреннее — моральное и духовное — напряжение индивида, может даже позволить нам рассмотреть менее упрощенно и менее материалистически также и вопрос расовых нарушений из-за смешения и загрязнения.
Это очень похоже на то, что случается с инфекциями. Известно, что бактерии и микробы не всегда являются единственными действенными и односторонними причинами болезни: чтобы заразиться болезнью, необходима определённая — большая или меньшая –предрасположенность. Состояние чистоты или тонуса организма, в свою очередь, обуславливает эту предрасположенность, и на неё сильно влияет духовный фактор, самообладание существа и его состояние внутренней смелости или тоски. В соответствии с этой аналогией, мы можем полагать, что чтобы смешение имело по–настоящему фатальный исход для расы, связанный с неизбежным вырождением, совершенно необходимо, чтобы эта раса уже была внутренне ущербна до определённой степени, и в результате этого первоначальное напряжение её воли уже было ослаблено.
Когда раса сводится к простому набору атавистических механизмов, которые остались единственными следами того, что было когда-то, то достаточно столкновения, повреждения, простого действия извне, чтобы заставить её рухнуть, искалечить её и нарушить её свойства. В таком случае она ведёт себя не как эластичное тело, готовое отреагировать и восстановить свою первоначальную форму после столкновения (при условии, что последнее не превышает определенных пределов и не наносит постоянный реальный ущерб), а, скорее, как жёсткое, негнущееся тело, пассивно переносящее следы внешнего воздействия.
На основе этих соображений можно выделить две практические задачи расизма. Можно сказать, что первая задача — это задача пассивной обороны. Она подразумевает защиту расы от всех внешних действий (смешения, неподходящих форм жизни и культуры и т. п.), которые могут представлять критическую опасность для неё — мутацию или отрицательные изменения. Вторая задача, в противоположность первой, — это задача активного сопротивления, которая состоит в сведении к минимуму предрасположенности расы к вырождению, то есть основы, на которой она пассивно подвергается внешнему воздействию. Это означает по существу «стимуляцию» своей внутренней расы; надзор за тем, чтобы её внутреннее напряжение присутствовало всегда, чтобы в качестве двойника её физической целостности внутри неё было нечто вроде неконтролируемого и непреодолимого огня, всегда жаждущего нового топлива в форме новых препятствий, бросающих ей вызов и заставляющих заново утверждать себя.
Эта вторая задача, очевидно, является более трудной, чем первая, потому что она может требовать решений, которые варьируются от индивида к индивиду, и потому что внешние, общие и материальные меры здесь могут принести мало пользы. Это вопрос преодоления инерции духа, той силы притяжения, которая является силой внутри человека не менее, чем силой внешнего, физического мира, и находит своё выражение здесь именно в склонности к отказу от всего, в «беззаботности», в вечном следовании путём наименьшего сопротивления. Но, к сожалению, чтобы преодолеть эту опасность, как индивиду, так и расе необходимо иметь поддержку — так как способность действовать непосредственно, всегда оставаться на гребне волны, поддерживать внутреннюю инициативу, всегда обновляющуюся без стимулов для обновления, может появиться только как исключительный дар и не может быть требованием для всех. Как мы сказали, чтобы заново пробудить спящее напряжение, пока ещё не слишком поздно и не произошли процессы механизации расы, необходимо препятствие, испытание, почти вызов. Именно после этого случается кризис и его разрешение: глубинные, метабиологические силы расы продемонстрируют, остались ли ещё они сильнее, чем случайности и ход событий данного периода истории.
В случае положительной реакции из глубины приходят новые потенциальные возможности, чтобы заново насытить расовый круговорот. Для этой расы начинается новый восходящий цикл.
В некоторых случаях возможно даже, что смешение — естественно, удерживаемое в очень жёстких пределах — выполняет функцию такого рода. Это довольно известно в зоотехнике. «Чистая порода» у некоторых животных видов является результатом как сохранения наследственности, так и продуманного скрещивания. Мы не разделяем мнения Чемберлена, который был склонен распространять этот тип мышления на «высшие расы» человечества. Однако доказано, что в некоторых аристократических семьях, которые со своими вековыми законами крови были пока что единственной экспериментальной областью для расизма в истории, некоторое смешение имело ценность именно как средство предотвращения вымирания линии из-за внутреннего вырождения. Здесь — мы хотели бы это подчеркнуть — смешение выполняет функцию испытания, а не правила; более того, испытания, которое может также представлять опасную проблему для крови. Но опасность пробуждает дух. Перед разнородным элементом, внедрённым смешением, однородный элемент призван заново утвердить себя, ассимилировать чуждое, действовать в роли «доминантного» элемента по отношению к «рецессивному», говоря терминами законов Менделя. В случае положительной реакции результатом этого является пробуждение. Раса, казавшаяся выдохшейся и истощённой, пробуждается. Но если она уже пала слишком низко, или же эта разнородность избыточна, испытание не будет пройдено, и упадок будет определённым и быстрым.
Но высшим инструментом внутреннего пробуждения расы является сражение, а война является его высшим выражением. То, что пацифизм и гуманизм — это явления, тесно связанные с интернационализмом, демократией, космополитизмом и либерализмом, совершенно логично. Один и тот же антирасовый инстинкт, присутствующий у некоторых, отражается и подтверждается у других. Воля к расовому уравниванию, врождённая у интернационализма, находит своего союзника в пацифистском гуманизме, выполняющего функцию предотвращения героического испытания, подрывающего их игру и оживляющего сохранившиеся силы любого всё ещё неискоренённого народа. Тем не менее, одна странная вещь хорошо иллюстрирует ошибки, к которым может привести односторонняя биологическая формулировка расовой проблемы: расовая теория «отрицательного отбора», выраженная, например, Ваше де Ляпужем, в определённой степени разделяет то же самое непонимание положительного значения войны для расы — но здесь перед лицом полного знания фактов, — как и точка зрения демократов–интернационалистов. Если говорить конкретнее, они полагают, что любая война оказывается последовательным уничтожением лучших, способствуя таким образом деградации.
Это неполный взгляд, потому что он рассматривает только то, что потеряно из-за исчезновения некоторых индивидов, а не то, что выросло до гораздо большей степени в других из-за военного опыта и в другом случае не появилось бы. Это становится даже ещё более очевидным, если мы рассматриваем не древние войны, которые во многом велись элитами, в то время как низшие слои война обходила стороной, а современные войны, которые затрагивают целые вооруженные нации и которые, более того, в своём тотальном характере вовлекают не только физические, но также и моральные и духовные силы, как вооружённых сил, так и мирного населения. Еврей Людвиг выражал ярость относительно статьи, опубликованном в немецком военном обозрении, которая демонстрировала возможности отбора, связанного даже с воздушными бомбардировками, в которых испытание хладнокровной, немедленной, разумной реакции инстинкта направления против животного импульса или импульса подавленности в конечном итоге решает, кто сумеет получить наибольшую возможность убежать и выжить.
Негодование еврея–гуманиста Людвига (тем не менее, ставшего агрессивным пропагандистом идеи «нового Священного Союза» против фашизма) бессильно против того, что является верным в соображениях подобного рода. Если следующая мировая война будет «тотальной войной», это будет значить также и «тотальное испытание» сохраняющихся расовых сил современного мира. Без сомнения, некоторые будут уничтожены, а другие пробудятся и восстанут. Бесчисленные катастрофы могли бы стать только лишь высокой, но необходимой ценой героических вершин и нового освобождения примордиальных сил в эти серые столетия. И таково фатальное условие для создания любого нового мира — а для будущего нам нужен именно новый мир.
То, что мы сказали здесь, нужно рассматривать только как введение в вопрос об общей ценности войны для расы. В заключение нужно рассмотреть три фундаментальных вопроса. Во-первых, так как мы предполагаем, что существует фундаментальное различие человеческих рас — различие, которое, согласно доктрине трёх степеней расизма, не ограничивается материей, но касается также души и духа — то нужно ожидать, что духовное и физическое поведение по отношению к опыту или испытанию войной различается у различных рас; следовательно, будет как необходимо, так и интересно определить направление, в соответствии с которым для каждой расы произойдёт вышеупомянутая реакция.
Во-вторых, необходимо рассмотреть отношения взаимозависимости между тем, что правильно понятая расовая политика может сделать для обеспечения целей войны, и, наоборот, что война при верном духовном отношении может сделать для обеспечения целей расы. Мы можем говорить в этом отношении о некотором виде семени или первичного ядра, созданного изначально или пробужденного расовой политикой, которое выявляет расовые ценности в сознании людей; о семени или ядре, которое принесёт плоды, придав войне ценность, в то время как, напротив, военный опыт, инстинкты и течения глубинных сил, появляющиеся из такого опыта, дают расовому чувству правильное, плодотворное направление.
И это ведёт нас к третьему и последнему вопросу. Люди привыкли говорить слишком обобщённо и слишком романтически о «героизме», «героическом опыте» и подобном. Когда их романтические представления уходят, то в наше время, кажется, остаются только материальные — такие, что люди, поднявшиеся и сражающиеся, считаются только «человеческим материалом», а героизм сражающихся связан с победой только как средство; а цель — это ничто иное, как увеличение материальной и экономической власти и территории данного государства.
Учитывая соображения, на которые мы указали, необходимо изменить это отношение. Из «испытания огнем» изначальных сил расы именно героический опыт, превыше всех других, был по своей сути средством для духовных и внутренних целей. Но есть нечто большее: героический опыт отличается по своим результатам не только у различных рас, но также и согласно тому, насколько внутри каждой расы оформилась и пришла к власти сверхраса. Различные степени этой творческой дифференциации соответствуют многим способам героического существования и многим формам пробуждения посредством героического опыта. На нижнем плане возникают гибридные, в своей основе жизненные, инстинктивные и коллективные силы — это в некоторой степени похоже на пробуждение в большом масштабе «первобытной орды» с солидарностью, единством судьбы и уничтожения. Постепенно этот в основном натуралистический опыт очищается, становится более величественным и светлым, пока не достигнет высшей формы, соответствующей арийской концепции «священной войны», победы и триумфа как вершины, так как его ценность идентична ценностям святости и инициации, и, наконец, смерти на поле боя как mors triumphalis , не как риторической фигуры, но как действительного преодоления смерти.
Указав на эти пункты достаточно бегло, но, как мы полагаем, вполне чётко, мы предлагаем разобрать их по одному в последующих статьях, в которых будут рассматриваться разновидности героического опыта в соответствии с расой, а затем взгляд на войну, присущий нордическо–арийской и арио–римской традиции в особенности.
|
| |
| |
| Mekhanizm | Date: Sa, 20.12.2014, 23:49 | Post # 10 |
Marshall
Group: Admin
Posts: 8770
User #1
Male
Saint Petersburg
Reg. 14.12.2013 23:54
Status: Offline | ДВА ВИДА ГЕРОИЗМА
Чтобы продолжить наше рассуждение о различных значениях, которые может представлять для расы факт состояния войны и героический опыт, необходимо вкратце разъяснить концепцию «сверхрасы» и соответствующего разделения между расами в «природном» понимании и расами в высшем, человеческом и духовном смысле.
Согласно традиционному взгляду, человек как таковой не сводится лишь к чисто биологической, инстинктивной, наследственной, натуралистической обусловленности. Хотя и ошибочно отвергаемая спиритуализмом, она, несомненно, имеет место, но факт остаётся фактом: человек отличается от животного настолько, насколько он проявляет себя в сверхъестественной, надбиологической сфере, и только лишь в ней он может стать свободным и быть собой. В общем, эти два аспекта человеческого существа вовсе не обязательно противоречат друг другу. Хотя «природа» в человеке подчиняется своим собственным законам, которые нужно уважать, но она может быть превращена в орган и инструмент выражения и действия того, что в человеке есть более чем «природа». Только во взгляде семитских народов, и прежде всего евреев, телесность становится «плотью» в качестве корня всякого греха и крайней противоположности духа.
Нам следует применить эти способы рассмотрения индивида к более широким «личностям», то есть расам. Некоторые расы можно сравнить с животным или с человеком, который, деградировав, перешел к чисто животному существованию: таковы «природные расы». Их путь не освещается никаким духовным элементом; никакая высшая сила не поддерживает их в цепи превратностей и случайных событий, коими представлено их существование во времени и пространстве. В таких испытаниях преобладающим элементом их сознания является коллективизм в форме инстинкта, «гения рода» или единства орды. Говоря в общем, ощущение расы и крови здесь может быть сильнее и чётче, чем среди других народов или рас. Тем не менее, оно всегда выражает нечто субличностное и совершенно натуралистическое. Таков, например, тёмный «тотемизм» сообществ дикарей, в которых тотем, в некотором роде выражающий мистическое единство расы и племени, тем не менее, связан с определённым видом животного и является наиболее важным для каждого индивида как сущность его души, не в абстрактном, теоретическом смысле, а во всех проявлениях повседневной жизни. Обратившись к дикарям и оставляя за собой право со временем вернуться к этому аргументу, мы должны признать ошибочным тот взгляд, согласно которому дикари являются «первобытными людьми», то есть изначальными формами человечества, из которых, согласно общеизвестной ложной теории (по которой низшее чудесным образом даёт рождение высшему), «эволюционировали» высшие расы. Во многих случаях дело обстоит как раз наоборот. Дикари и многие расы, которые можно считать «природными», суть лишь последние выродившиеся остатки исчезнувших древних высших рас и цивилизаций, от которых зачастую не осталось даже имени. Вот почему предполагаемые «первобытные люди», существующие сегодня, не спешат «эволюционировать», а, наоборот, скорее исчезают и вымирают.
В других расах, наоборот, природный элемент является, так сказать, двигателем высшего, надбиологического элемента. Они соотносятся как дух и тело. Этот духовный элемент почти всегда воплощается в традиции таких рас и элите, воплощающей и сохраняющей эту традицию. Таким образом, помимо расы тела и крови существует и раса духа, где первая воплощает последнюю с большей или меньшей точностью в зависимости от обстоятельств, личностей и, зачастую, каст, которыми представлена раса.
Истина этой мысли ясно чувствуется везде в античности, где в символической форме некоторой расе или касте приписывалось «божественное» или «небесное» происхождение. В этом контексте, следовательно, чистота крови (или её отсутствие) не является более определяющей для сущности и ранга данной расы. Там, где действует система каст, все касты должны считаться «чистыми», потому что закон эндогамии и несмешения довлеет над каждой из них. Высшую расу либо касту отличала не просто чистая кровь, но — символически — «божественная» кровь по отношению к плебейской крови или к тому, что мы назвали «природной расой». Отсюда в древних индоевропейских цивилизациях Востока сообщество или духовная раса ариев (âryâ ) отождествляла себя с dvîja , «дваждырождёнными» или «перерождёнными»: это говорило о сверхъестественном элементе, даром «расы» в высшем смысле, который должен был постоянно подтверждаться в ходе особого ритуала, сравнимого со вторым рождением или перерождением. К этому мы ещё должны будем вернуться, так как эти вещи будут важны для дальнейшего обсуждения.
Здесь стоит добавить только то, что при взгляде на современное человечество не только сложно стало обнаружить группу, сохраняющую чистоту той или иной расы тела, но с сожалением приходится отметить, что различие между природными расами и высшими расами в большинстве случаев стало крайне неопределённым: часто современный человек потерял как непоколебимость инстинктов «природной расы», так и превосходство и метафизическое напряжение сверхрасы. Он скорее выглядит подобно тому, что из себя представляют первобытные народы, вопреки предположениям эволюционистов: подобно существам, хотя и произошедшим от изначально высших рас, но деградировавшим до животного, натуралистического, аморфного и полуколлективистского образа жизни. Всё то, что Ландра удачно назвал «расой буржуазии», расой мелочных конформистов и правильно думающих людей; расой «продвинутого» духа, основывающим своё превосходство на разглагольствованиях, пустых спекуляциях и утончённом эстетизме; расой пацифистов, карьеристов, нейтралов–гуманистов — все эти полумёртвые материалы, из которых состоит столь значительная часть современного мира, на самом деле являются продуктом расового вырождения, выражением глубокого кризиса человека Запада, тем более трагичного из-за того, что этот кризис не осознаётся как таковой.
Вернёмся же теперь к факту войны и героическому опыту. Как мы уже определили в предыдущих статьях, оба они являются инструментами пробуждения. Однако пробуждения чего? Война производит первый отбор; она разделяет сильных и слабых, героев и трусов. Одни погибают, другие утверждают себя. Но этого недостаточно. При героическом опыте могут возникнуть разные типы героизма, разные значения. И от каждой расы следует ожидать особой, специфической реакции. Давайте пока будем игнорировать этот факт и вместо этого последуем «феноменологии» пробуждения расы, обусловленного войной, то есть рассмотрим различные теоретические способы пробуждения, действующие в только что сделанном разделении (между «природными расами» и «сверхрасами»), а также конкретный практический аспект, состоящий в том, что, поскольку принимают участие в войне не особые воинские элиты, а массы, то сама война, таким образом, во многом затрагивает тот смешанный, буржуазный, полудеградировавший тип, описанный нами выше как продукт кризиса.
Первым оздоровляющим эффектом факта войны для расы является то, что подобный продукт кризиса подвергается испытанию огнём, когда на него возлагается необходимость фундаментального выбора, не теоретического, а вполне реального, и даже выбора между жизнью и смертью. Это ignis essentiae , согласно терминологии древних алхимиков: огонь, который испытывает, обнажает вплоть до «сущности».
Чтобы яснее проследить это развитие, мы обратимся к уникальным свидетельствам таких знаменитых авторов, как, например, Эрих Мария Ремарк и француз Рене Кентон.
Ремарк известен как автор знаменитого романа «На Западном фронте без перемен», признанным шедевром пораженчества. Наше мнение здесь не отличается от общего, но всё же стоит исследовать этот роман с холодной объективностью. Персонажи романа — это юноши, пропитанные, как и положено добровольцам, всеми сортами «идеализма», звучащего в унисон с риторической, романтической и «хореографически» героической концепцией войны, распространяемой людьми, ограничившихся тем, что с фанфарами и прекрасными речами они проводили добровольцев до отправной станции. Как только они прибыли на фронт и были втянуты в настоящий опыт современной войны, они осознали, что их представления неверны и что никакие прежние идеалы и вышеупомянутая риторика не может их больше поддержать. Они не стали ни жестокими мерзавцами, ни предателями, но их внутренняя сущность трансформировалась; это поколение оказалось безнадёжно загублено, даже если гаубицы пощадили их. Они продвигаются вперёд, они даже часто становятся «героями», но в каком качестве? Они понимают войну как стихийную, безличностную, нечеловеческую превратность; разгул стихийных сил, выжить в котором можно лишь переродившись в качестве существа, слепленного из абсолютных инстинктов, сколь чётких, столь и непреклонных, существующих почти независимо от личности. Таковы силы, ведущие этих юношей вперёд и заставляющие их устоять там, где другие сломались бы, сошли бы с ума или предпочли бы судьбу дезертиров и преступников. Но кроме этого у них нет никакого энтузиазма, никаких идеалов, никакого света. Чтобы подчеркнуть ужасающую обезличенность этой войны как слепой превратности судьбы, Ремарк заканчивает свою книгу смертью единственного персонажа из всей изначальной группы, которому удалось выжить. Он умирает почти на пороге перемирия, в день, столь спокойный, что сообщения с фронта ограничиваются лишь кратким: «На Западном фронте без перемен».
Даже оставив без внимания тот факт, что автор книги сам принимал участие в боевых действиях, было бы трудно сказать, что описанный процесс является исключительно «художественным», не имеющим отношения к действительности. Пораженчество книги, её коварная и вредоносная сторона заключается скорее в том, что война, то есть все возможности военного опыта, сводятся в ней к одному–единственному, пусть и вполне реальному, но исключительно частному её аспекту: фактически, это отрицательный результат испытания, который, однако, мог бы быть положительным у других. Для понимания этого нужно вспомнить об антибуржуазном тезисе. В таком случае мы можем даже согласится с Ремарком. Война действует как катарсис, «очищение»: ignis essentiae . Красивые слова, прекрасные чувства, вспышки красноречия, мифы и лозунги, гуманизм и словесный патриотизм выметаются прочь, как и мелочная личность с иллюзией собственной важности и полезности. Однако всего этого недостаточно. Личность сталкивается с чистыми силами, и, чтобы противостоять им, нужно переродится, став воплощением сил, глубоко связанных с сущностью расы, забыв собственное «Я», собственную жизнь. И именно здесь возникают две противоположные возможности: когда разрушаются структуры «расы лимбо» буржуазных, полумёртвых людей, открываются два пути преодоления «человеческого» — превращение в недочеловека и превращение в сверхчеловека. В первом случае пробуждается зверь, в другом — герой в истинном, священном и традиционном смысле. В первом случае оживает «природная раса», во втором — «сверхраса». Ремарку известен только первый путь.
Несколькими годами позднее в итальянском переводе была опубликована работа Рене Кентона «Максимы о войне» (Massime sulla guerra ). Она представляет собой другое уникальное свидетельство. Получив восемь боевых ранений на Мировой войне, представленный к множеству самых почётных наград, Кентон может быть уверенно причислен к «героям». Но что же этот «герой» испытывал на войне? Ответом является его книга. Война рассматривается и воспринимается Кентоном биологически, в тесной связи с инстинктами видов и «естественным отбором».
Вот некоторые цитаты:
«В основе каждого существа лежат два мотива: эгоистический, заставляющий сохранять собственную жизнь, и альтруистический, заставляющий забыть себя, принести себя в жертву ради естественной цели, неизвестной ему, но которую он идентифицирует с благом для своего вида. Таким образом, слабые, служа виду, нападают на более сильных, вопреки благоразумию, без причины, даже без надежды победить. Гений рода приказывает им напасть и рискнуть своей жизнью […] Мужские и женские особи равно созданы для службы виду. Самцы устроены так, чтобы драться друг с другом [в целях полового отбора]. Война — их естественное состояние, тогда как для самки священным повелением является зачать и затем взрастить».
Вот его концепция героизма:
«Герой действует, исходя не из чувства долга, но из любви [т. е. в соответствии с расовыми инстинктами, которым подчинена половая функция]. На войне мужчина перестаёт быть мужчиной, он становится только самцом […] Война есть часть любви — самцы, кромсая друг друга на куски, хмелеют. Опьянение войны — это опьянение любви».
А вот орудие вида, «расы тела», в изначальном проявлении, согласно Кентону:
«Поэтому нет ничего возвышенного ни в герое, ни в героической матери, бросающейся в пламя, чтобы спасти своё дитя: все они всего лишь прирождённые самцы и самки».
И, чтобы обозначить вывод, к которому приходит Кентон, мы продолжим цитирование:
«Каждый идеал — это предлог к убийству. Ненависть — важнейшая вещь в жизни. Мудрый человек, утративший чувство ненависти, созрел для бесплодности и смерти. Не нужно понимать [вражеские] народы, нужно их ненавидеть. Чем выше взбирается человек, тем более растёт его ненависть к другим людям. Ни в коем случае природа, создавая самцов или народы, не имела в виду, что они должны любить друг друга».
Радость причинения вреда противнику, таким образом, является одним из наиболее существенных элементов героя.
«Жизнь в обществе составлена из весьма искусственных обязанностей. Война освобождает человека и возвращает его к изначальным инстинктам».
В эволюционистско–биологических рамках такого взгляда эти инстинкты существенно зависят от расы, понимаемой как вид.
Так же, как было бы не совсем правильно относить Ремарка к желчным пораженцам, неверно было бы и назвать Кентона только бойцом, который, стараясь обобщить свой опыт, стал жертвой известной теории о сражении как естественном отборе видов. Здесь кроется нечто большее. За несколько карикатурными чертами и однобокостью здесь видны проявления жизненной реальности. Именно в этом смысле «овца может стать львом». Мужчина пробуждается и восстанавливает контакт с глубинными силами жизни и расы, от которых он был отчуждён, но лишь для того, чтобы стать не более чем «самцом», или, в лучшем случае, «великолепным хищным зверем». Среди «природных рас» это может быть нормальным, и феномены, сопровождающие такой тип опыта — груповая солидарность, общность судьбы и т. п. могут даже иметь оздоровляющий эффект для данной организованной этнической группы. Но с точки зрения того, кто уже принадлежит к «расе духа», это выглядит лишь испытанием огнём, оказавшимся падением. Катарсис, ампутация «буржуазных» наростов, приносимая войной, здесь даёт рождение не сверхличностному, а субличностному, отмечая границу в инволюции от расы духа к расе тела. Используя выражение древних арийских традиций, это pitri-yâna , тропа тех, кто растворяется в тёмных наследственных силах, а не dêva-yâna , «путь богов».
Давайте теперь рассмотрим другую возможность — случай, в котором военный опыт превращается в восстановление, пробуждение расы духа, или «сверхрасы». Мы уже показали нормальное отношение между биологическим и надбиологическим элементом, или, если угодно, между «витальным» и собственно духовным элементом в сверхрасе. Первый должен рассматриваться как инструмент проявления и выражения второго. Приняв эту схему во внимание, мы можем вывести очень простую формулу положительного результата испытания войной: героический опыт, и вообще, опыт риска, битвы, смертельного напряжения, приводит личность к такой внутренней кульминации, в которой крайняя интенсивность жизни (как биологического элемента) превращается в нечто большее–чем–жизнь (надбиологический элемент). Это подразумевает освобождение от индивидуальных ограничений, всплеск сил из глубочайших недр своего существа как инструмента своего рода активного экстаза; не углубление, но трансформацию личности, и с тем, ясное видение, чёткое действие, повелевание и господство. Такие моменты, такие кульминации героического опыта не только не исключают, но даже требуют тех аспектов войны, что имеют «стихийный», разрушительный, можно сказать, теллурический характер: именно тех, что в глазах мелочной индивидуальности, мелочного «я», пацифистских «интеллигентов» и сентиментальных гуманистов, имеют зловещий, прискорбный, вредоносный характер, но здесь вместо этого у них есть духовная ценность. Даже смерть — смерть в сражении — становится в этом отношении утверждением жизни; отсюда римская концепция mors triumphalis и нордическая концепция Валхаллы как места бессмертия, уготованного исключительно героям. Но есть и ещё кое-что — такой героический опыт, кажется, обладает почти магической эффективностью: это внутренний триумф, который может определить в том числе и материальную победу, и является своего рода призывом к божественным силам, тесно связанных с «традицией» и «расой духа» данного рода. Вот почему во время ритуала триумфа в Риме победоносный вождь носил знаки капитолийского божества.
Эти заметки важны для того, чтобы читатель заранее мог воспринимать наши слова не как просто нашу собственную «теорию», философскую позицию или измышленную нами интерпретацию. Эта доктрина героизма как священной и почти магической кульминации, эта мистическая и аскетическая концепция сражения и победы сама выражает определенную традицию, ныне забытую, но сохранившуюся в обильных документальных свидетельствах древних цивилизаций — в особенности, арийских. Вот почему в следующей статье мы предлагаем выразить тот же самый смысл, позволив говорить древним мифам, символам и ритуалам, римским и индоевропейским. Это сделает более ясным то, о чём мы говорили здесь в комплексной и обобщённой форме.
|
| |
| |
